БЕЛАЯ ГВАРДИЯ[99]
Пьеса в четырех действиях
Вторая редакция
Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918…
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Турбин Алексей Васильевич — полковник-артиллерист, 30 лет.
Турбин Николка — его брат, 18 лет.
Тальберг Елена Васильевна — их сестра, 24-х лет.
Тальберг Владимир Робертович — генштаба полковник, ее муж, 35 лет.
Мышлаевский Виктор Викторович — штабс-капитан, артиллерист, 28 лет.
Шервинский Леонид Юрьевич — поручик, личный адъютант гетмана.
Студзинский Александр Брониславович — капитан, 29 лет.
Лариосик — житомирский кузен, 21 года.
Лисович Василий Иванович по прозвищу «Василиса» — домовладелец, 45 лет.
Ванда Степановна — его жена, 39 лет.
Гетман всея Украины.
Болботун — командир 1-й конной петлюровской дивизии.
Галаньба — сотник-петлюровец.
Ураган — бандит.
Кирпатый — сифилитик.
Бандит в дворянской фуражке.
Фон Шратт — германский генерал.
Фон Дуст — германский майор.
Врач германской армии.
Дезертир — сечевик.
Человек с корзиной.
Камер-лакей.
Еврей.
Максим — гимназический педель, 60 лет.
Гайдамак — телефонист.
Первый офицер.
Второй офицер.
Третий офицер
Юнкера и гайдамаки.
Первое, второе и третье действия происходят зимой 1918 года, четвертое действие — в начале 1919 года. Место действия — город Киев.
АКТ ПЕРВЫЙ
КАРТИНА 1-Я
Алексей склонился над бумагами, Николка с гитарой.
Николка (играет на гитаре и поет) .
Хуже слухи каждый час.
Петлюра идет на нас!
Пулеметы мы зарядили,
По Петлюре мы палили.
Пулеметчики-чики-чики…
Голубчики-чики-чики…
Выручали вы нас, молодцы!
Алексей. Черт тебя знает, что ты поешь! Кухаркины песни! Пой что-нибудь порядочное.
Николка. Зачем кухаркины? Это я сам сочинил, Алеша. (Поет.)
В тебе голос не такой!
Есть такие голоса,
Дыбом встанут волоса…
Алексей. Это как раз к твоему голосу и относится!
Николка. Алеша, это ты напрасно, ей-богу. У меня есть голос, правда, не такой как у Шервинского, но все-таки довольно приличный. Драматический, вернее всего баритон. Леночка, а Леночка! Как по-твоему — есть у меня голос?
Елена (из своей комнаты) . У кого? У тебя? Нет никакого!
Николка. Это она расстроилась, потому так и отвечает. А между тем, Алеша, мне учитель пения говорил: «Вы бы, говорит, Николай Васильевич, в опере, в сущности, могли петь, если бы не революция».
Алексей. Дурак твой учитель пения.
Николка. Я так и знал. Полное расстройство нервов в турбинском доме. У меня голоса нет, а вчера еще был. Учитель пения дурак, и вообще — пессимизм. А я по своей натуре более склонен к оптимизму. (Трогает струны.) Хотя ты знаешь, Алеша, я сам начинаю беспокоиться. Девять часов уже, а он сказал, что днем приедет. Уж не случилось ли чего-нибудь с ним?
Алексей. Ты потише говори.
. Вот комиссия, Создатель, быть замужней сестры братом.
Елена. Который час в столовой?
Николка. Э… девять. Наши часы вперед, Леночка.
Елена. Не сочиняй, пожалуйста.
Николка. Ишь, волнуется. (Напевает.) Туманно, ах как все туманно…
Алексей. Не надрывай ты мне душу, пожалуйста. Пой веселую.
Николка (поет) .
Здравствуйте, дачники,
Здравствуйте, дачницы,
Съемки у нас уж давно начались…
Гой песнь моя, любимая…
Буль-буль-буль бутылочка
…
Бескозырки тонные,
Сапоги фасонные,
То юнкера гвардейцы идут…
Электричество внезапно гаснет. Громадный хор за сценой в тон Николке поет проходя: «Бескозырки тонные» и т. д.
Алексей. Лена, свечи у тебя есть?
Елена. Да, да.
Алексей. Черт их возьми. Каждую минуту тухнут…
Елена (входя со свечой) . Тише, погодите. (Прислушивается электричество вспыхивает. Елена тушит свечу. Далекий пушечный выстрел.)
Николка. Странно, как близко. Впечатление такое, будто бы под Святошином. Интересно, что там происходит. Алеша, может быть, ты пошлешь меня узнать, в чем дело в штабе? Я бы съездил.
Алексей. Сиди, пожалуйста, смирно!
Николка. Слушаю, г-н полковник. Я, собственно, потому, что, знаешь ли, бездействие обидно несколько… Там люди дерутся… Хоть бы дивизион наш был скорее готов…
Алексей— я тебе сам скажу.
Николка. Виноват, г-н полковник.
Елена. Алеша, где же мой муж?
Алексей. Приедет, Леночка. (Звонок.)
Николка. Ну вот он, я же говорил. (Бежит открывать.) Кто там?
Мышлаевский (за сценой) . Открой, ради Бога, скорей.
Алексей. Нет, это не Тальберг.
Николка (впуская Мышлаевского в переднюю) . Да это ты, Витенька.
Мышлаевский
Алексей. Да это Мышлаевский…
Елена. Виктор, откуда ты?
Мышлаевский. Ох, здравствуй, Лена. Сейчас. Ох… Осторожней вешай, Никол. В кармане бутылка водки. Не разбей. Здравствуйте, все здравствуйте. Ох, из-под Красного Трактира. Позволь, Лена, ночевать. Не дойду домой. Совершенно замерз.
Елена. Ах, Боже мой, конечно. Иди скорей к огню. (Ведут)
Мышлаевский. Ох… ох… ох…
Алексей. Что же, они валенки не могли дать, что ли?
Мышлаевский. «Валенки!» Это такие сукины сыны.
Елена. Вот что: там ванная сейчас топится. Вы его раздевайте поскорее, а я ему белье приготовлю. (Уходит.)
Мышлаевский. Голубчики, сними, сними…
Николка. Сейчас, сейчас.
Мышлаевский. Легче, братик, ох легче! Водки бы мне выпить. Водочки!
Алексей. Сейчас дам.
Мышлаевский. Пропали пальцы к чертовой матери, пропали, это ясно.
Алексей. Ну что ты! Отойдут. Николка, растирай ему ноги водкой.
Мышлаевский. Так я и позволю ноги водкой растирать! Три рукой. Больно!.. Больно!.. Легче.
Николка. Тс… тс… как замерз капитан.
Елена (появляется с халатом и туфлями) . Сейчас же в ванную его. На! Эх бедняга!
Мышлаевский. Дай тебе Бог здоровья, Леночка, а равно и богатства. Дай-ка водки еще! (Пьет.)
Алексей. Снимай с него френч.
Николка. Что, согрелся, капитан?
Мышлаевский. Легче стало.
Николка. Ты скажи, что там под Трактиром делается?
Мышлаевский. Метель под Трактиром. Вот что там. И я бы эту метель, мороз, немцев мерзавцев и Петлюру…
Алексей. Зачем, не понимаю, вас под Трактир погнали?
Мышлаевский. А мужички там еще под Трактиром. Вот эти самые богоносцы окаянные, сочинения господина Достоевского.
Николка. Да неужели? А в газетах пишут, что мужички на стороне Гетмана.
Мышлаевский. Что ты, юнкер, мне газеты тычешь? Я бы всю эту вашу газетную шваль перевешал бы на одном суку! Я сегодня утром, лично, на разведке напоролся на одного деда и спрашиваю: «Где же ваши хлопцы? Деревня точно вымерла». А он-то сослепу не разглядел, что у меня погоны под башлыком и отвечает: «Уси побигли до Петлюры».
Николка. Ой-ой-ой.
Мышлаевский«Ой-ой-ой». Взял я этого богоносца хрена за манишку и говорю: «Уси побигли до Петлюры». Вот я тебя сейчас пристрелю, старую… Ты у меня узнаешь, как до Петлюры бегать. Ты у меня сбегаешь в царствие небесное… у меня сбегаешь в царствие небесное…
Николка. Ты его пристрелил, капитан?
Алексей. Надеюсь, что нет.
Мышлаевский. Нужен он мне очень. Я ему говорю: «Идите, говорю, к лешему. Но только пискни мне про Петлюру еще раз». Святой землепашец версты полторы летел как заяц.
Николка смеется.
Алексей. Смешного тут очень мало, юнкер! Как же ты в город попал?
Мышлаевский. Сменили сегодня, слава тебе, Господи. Пришла пехотная дружина. Скандал я в штабе на посту устроил. Жутко было. Они там сидят, коньяк в вагоне пьют. Я говорю, вы сидите с гетманом во дворце, артиллерийских офицеров вышибли в сапогах на мороз с мужичьем перестреливаться. Не знали, как от меня отделаться. Мы, говорят, командируем вас, капитан, по специальности, в любую артиллерийскую часть. Поезжайте в город. Я и поехал на паровозе… совершенно обледенел. Алеша, возьми меня к себе.
Алексей. С удовольствием! Я и сам хотел тебя вызвать. Я тебе первую батарею дам.
Мышлаевский. Благодетель!
Николка. Ура!!! Все вместе будем. Студзинский старшим офицером. Прелестно!
Мышлаевский
Николка. Александровскую гимназию заняли. Мы уж готовы, Витенька, завтра или послезавтра можно выступать.
Мышлаевский. Не терпится тебе, я вижу, юнкер, чтобы Петлюра тебе по затылку трахнул[100].
Николка. Ну, это еще кто кого!
Елена (появляется) . Ну, Виктор, отправляйся. Иди мойся.
Мышлаевский. Лена ясная, позволь я за твои хлопоты тебя обниму и поцелую.
Елена. На простыню.
Мышлаевский. Как ты думаешь, Леночка, мне сейчас водки выпить или уже потом, за ужином сразу?
Елена. Вне всякого сомнения за ужином. Иди, иди. Мужа моего ты там где-нибудь не видел? Муж пропал.
Мышлаевский. Что ты, Леночка, найдется. Он сейчас приедет.
Уходит. Начинается непрерывный звонок.
Николка. Ну, вот он, он.
Алексей. Господи, что это за звонок?
Николка открывает дверь.
Лариосик (появляется в передней с чемоданом и узлом) . Вот я и приехал. Со звонком я у вас что-то сделал.
Николка. Это вы кнопку вдавили. (Выбегает за дверь.)
Лариосик. Ах, Боже мой, простите ради Бога. Вот я и приехал. Здравствуйте, глубокоуважаемая Елена Васильевна. Я вас сразу узнал по карточкам. Мама просит вам передать ее самый горячий привет. (Звонок прекращается. Входит Николка.) А равно также и Алексею Васильевичу.
Алексей. Мое почтенье.
Лариосик. Здравствуйте, Николай Васильевич, я так много о вас слышал. Вы удивлены, я вижу. Позвольте вам вручить письмо — оно вам все объяснит. Мама мне сказала, чтобы я даже не раздевался, а прежде всего дал бы вам прочитать письмо.
Елена. Какой неразборчивый почерк.
. Да, ужасно! Разрешите лучше мне, я сам прочитаю. У мамы такой почерк, что она иногда напишет и потом сама не понимает, что она такое написала. У меня тоже такой почерк. Это у нас наследственное. (Читает.) «Милая, милая Леночка, посылаю я вам моего мальчика прямо по-родственному, приютите и согрейте его, как вы умеете это делать. Ведь у вас такая громадная квартира…» Мама очень любит и уважает вас, а равно и Алексея Васильевича. (Читает.) «Мальчуган поступает в Киевский университет. С его способностями…» Ах уж эта мама. Гм… гм… «… невозможно сидеть в Житомире и терять время. Содержание я вам буду переводить аккуратно. Мне не хотелось бы, чтобы мальчуган, привыкший к семье, жил у чужих людей. Но я очень спешу. Сейчас идет санитарный поезд. Он сам вам все расскажет». Гм… вот и все.
Алексей. Позвольте узнать, с кем я имею честь говорить?
Лариосик. С кем? Вы не знаете меня?
Алексей. К сожалению, не имею удовольствия.
Лариосик. Боже мой! И вы, Елена Васильевна?
Елена. И я тоже не знаю.
Лариосик. Боже мой, это прямо колдовство. Да ведь мама в телеграмме все написала. Мама дала вам телеграмму в шестьдесят три слова.
Николка. Шестьдесят три слова! Ой-ой-ой!
Елена. Мы никакой телеграммы не получали.
. Боже мой, какой скандал! Простите меня, пожалуйста. Я думал, что меня ждут и, прямо, не раздеваясь… Извините, я, кажется, что-то раздавил. Я ужасный неудачник.
Алексей. Да вы, будьте добры, скажите, как ваша фамилия?
Лариосик. Ларион Ларионович Суржанский.
Елена. Вы — Лариосик, житомирский кузен?
Лариосик. Ну да!
Елена. И вы что? К нам приехали?
Лариосик. Да! Но видите ли, я думал, что вы меня ждете, после маминой телеграммы. А раз так… Простите, пожалуйста, я наследил вам на ковре… я сейчас поеду в какой-нибудь отель.
Елена. Какие теперь отели?! Погодите — вы прежде всего раздевайтесь.
Алексей. Да вас никто не гонит. Снимайте пальто, пожалуйста.
Лариосик. Душевно вам признателен.
Николка. Вот здесь, пожалуйста. Пальто можете повесить в передней.
Лариосик
Алексей. В первый раз такого парня вижу.
Елена (шепотом.) Ну что ж, Алеша, надо будет его оставить. Он симпатичный. Ты ничего не будешь иметь против, если мы его в библиотеке поместим, все равно комната пустует. (Лариосик входит.) Вот что, Ларион Ларионович, прежде всего в ванну. Там уже есть один, — капитан Мышлаевский… А то, знаете ли, после поезда…
Лариосик. Душевно вам признателен. Ведь я одиннадцать дней ехал от Житомира до Киева.
Николка. Ой-ой-ой!.. Одиннадцать дней!
Лариосик. Ужас, ужас. Это такой кошмар…
Елена. Ну пожалуйте.
Лариосик. Душевно вам… Ах, извините, Елена Васильевна, я не могу идти в ванну.
Алексей. Почему?
Лариосик. Извините, пожалуйста, дело вот чем: какие-то злодеи украли у меня в санитарном поезде чемодан с бельем. Я ужасный неудачник. Чемодан с книжками и рукописями оставили, а белье все пропало.
Елена
Николка. Я дам, я дам.
Лариосик (интимно Николке) . Рубашка, впрочем, у меня здесь, кажется, есть одна. Я в нее собрание сочинений Чехова завернул, а вот не будете ли вы добры дать мне кальсоны?
Николка. С удовольствием. Они вам будут велики, но мы их заколем английскими булавками.
Лариосик. Душевно вам признателен.
Елена. Мы вас устроим, Ларион Ларионович, в библиотеке. Николка, проводи.
Николка. Пожалуйте за мной. (Уходит с Лариосиком.)
Алексей. Вот тип! Я бы его остриг прежде всего. (Звонок.) Ну, уж я не берусь угадывать кто это. Ну, Леночка, я пойду к себе. У меня еще масса дел, а мне здесь мешают. (Уходит.)
Елена. Кто там?
Тальберг . Я… Я… Открой, пожалуйста.
Елена (открывает и впускает Тальберга) . Слава Богу! Где же ты пропадал? Я так волновалась.
Тальберг. Не целуй меня с холоду. Ты можешь простудиться.
Елена. Где же ты был?
Тальберг. В германском штабе задержали. Важные дела.
Елена. Ну иди, иди скорей, грейся. Сейчас чай будем пить.
Тальберг. Не надо чаю, Лена, погоди. Позвольте, чей это френч?
Елена. Мышлаевского. Он только что приехал, с позиций, совершенно замороженный…
Тальберг. Все-таки можно прибрать.
Елена. Я сейчас. (Вешает френч на дверь.) Ты знаешь, еще новость. Сейчас неожиданно приехал мой кузен из Житомира, знаменитый Лариосик.
Тальберг. Я так и знал.
Елена
Тальберг. Я так и знал. Недостаточно одного синьора Мышлаевского. Появляются еще какие-то Житомирские кузены! Не дом, а постоялый двор! Я решительно не понимаю Алексея.
Елена. Володя, ты просто устал и в дурном расположении духа. Не могу понять — что тебе сделал Мышлаевский. Он очень хороший пьяница.
Тальберг. Замечательно хороший. Трактирный завсегдатай.
Елена. Володя!
Тальберг. Впрочем, сейчас не до Мышлаевского. Вот что, Елена, случилась важная вещь.
Елена. Что такое?
Тальберг. Немцы оставляют гетмана на произвол судьбы.
Елена. Володя, да что ты? Откуда ты узнал?
Тальберг. Только что под строгим секретом, в германском штабе. Никто не знает, даже сам гетман.
Елена. Что же теперь будет?
Тальберг. Что теперь будет?.. Гм… Половина десятого… так-с… Что теперь будет?.. Лена.
Елена. Что ты говоришь?
Тальберг…
Елена. Ну что «Лена»…
Тальберг. Лена, мне сейчас нужно бежать.
Елена. Бежать? Куда?
Тальберг. В Берлин. Гм… без двадцати девяти десять. Дорогая моя, ты знаешь, что меня ждет в случае, если русская армия не отобьет Петлюру и он придет в Киев.
Елена. Тебя можно будет спрятать.
Тальберг. Миленькая моя, как можно меня спрятать? Я не иголка. Нет человека в городе, который не знал бы меня. Спрятать помощника военного министра при гетмане! Не могу же я, подобно синьору Мышлаевскому, сидеть без френча в чужой квартире. Меня отличнейшим образом найдут.
Елена. Постой, я не пойму, как же бежать? Значит, мы оба должны уехать?
Тальберг. В том-то и дело, что нет. Сейчас выяснилась ужасная картина. Город обложен со всех сторон. И единственный способ выбраться — в германском штабном поезде. Женщин они не берут. Мне одно место дали благодаря моим связям.
Елена. Другими словами — ты хочешь уехать один?
Тальберг. Дорогая моя — «не хочу», а иначе не могу. Десять часов без двадцати пяти минут. Пойми, катастрофа! Поезд идет через полтора часа. Решай, и как можно скорей.
Елена. Как можно скорей. Через полтора часа. Тогда я решаю — уезжай.
Тальберг. Ты умница. Я всегда это утверждал. Что я хотел еще сказать? Да, что ты умница. Впрочем, это я уже сказал.
Елена
Тальберг. Я думаю — месяца на два. Я только пережду в Берлине всю эту кутерьму, а когда гетман вернется…
Елена. А если он совсем не вернется?
Тальберг. Этого не может быть. Даже если немцы оставят Украину, Антанта займет ее и восстановит гетмана. Европе нужна гетманская Украина, как кордон от московских большевиков. Ты видишь, я все рассчитал.
Елена. Да, я вижу. Но только вот что: как же так — гетман ведь еще тут. Наши формируются в армию, а ты, вдруг, бежишь на глазах у всех. Ловко ли это будет?
Тальберг. Милая, это наивно! Я тебе говорю по секрету… «я бегу», потому что знаю, что ты этого никогда никому не скажешь. Полковники генштаба не бегают — они ездят в командировку. В кармане у меня командировка в Берлин от гетманского министерства. Что, недурно?
Елена. Очень недурно. А что же будет с ними, со всеми?
Тальберг. Позволь тебя поблагодарить за то, что сравниваешь меня со всеми. Я не все.
Елена. Ты же предупреди братьев.
Тальберг. Конечно, конечно. Ну и так, все устраивается. Слава Богу. Как мне ни тяжело расставаться на такой большой срок, я отчасти доволен, что уезжаю один. Ты побережешь наши комнаты.
Елена. Владимир Робертович, здесь мои братья. Неужели же ты хочешь сказать, что они вытесняют нас? Ты не имеешь права.
Тальберг. О, нет, нет, нет… Конечно, нет… Без двадцати десять. Но ведь ты знаешь пословицу: «Ки ва а ла шас, пер са плас»[101].
Елена. Да, эта пословица мне известна.
Тальберг… гм… без меня, конечно, будет бывать этот… Шервинский…
Елена. Он и при тебе бывает.
Тальберг. К сожалению. Видишь ли, моя дорогая, он мне не нравится.
Елена. Чем, позволь узнать?
Тальберг. Его ухаживания за тобой становятся слишком назойливыми, и мне было бы желательно… гм…
Елена. Что желательно было бы тебе?
Тальберг. Я не могу тебе сказать что. Ты женщина умная и достаточно воспитана. Ты прекрасно понимаешь, как должна держать себя, чтобы не бросить тень на мою фамилию.
Елена. Хорошо… Я не брошу тень на твою фамилию.
Тальберг. Почему же ты отвечаешь мне так сухо? Я ведь не говорю тебе о том, что ты мне изменяешь. Я прекрасно знаю, что этого не может быть.
Елена. Почему ты полагаешь, Владимир Робертович, что я не могу тебе изменить?
Тальберг. Елена, Елена, Елена!.. Я не узнаю тебя; Вот плоды общения с Мышлаевским. Мне неприятна эта шутка. Замужняя дама — изменить. Без четверти десять… Еще опоздаю.
Елена. Я сейчас тебе уложу.
Тальберг. Милая, ничего, ничего, ничего… только чемоданчик, в него немного белья. Только ради Бога скорей, даю тебе одну минуту.
Елена. Ты же с братьями попрощайся.
. Само собой разумеется, только смотри, я еду в командировку!
Елена. Алеша, Алеша! (Убегает)
Алексей (выходя) . Да, да… А, здравствуй, Володя.
Тальберг. Здравствуй, Алеша!
Алексей. Что за суета?
Тальберг. Видишь ли, я должен сообщить тебе важную новость. Предупреждаю, что сегодня положение гетмана стало весьма серьезным.
Алексей. Как?
Тальберг. Серьезно и весьма.
Алексей. В чем дело?
Тальберг
Алексей. Неужели? Дело желтенькое. Спасибо, что сказал.
Тальберг. Теперь второе. Я сию минуту должен уехать в командировку. Поезд идет через час.
Алексей. Куда? Если не секрет.
Тальберг. В Берлин…
Алексей. Куда? В Берлин?
Тальберг. Да! Как я ни барахтался, выкрутиться не удалось. Такое безобразие.
Алексей. Надолго, смею спросить?
Тальберг. На два месяца.
Алексей. Ах, вот как.
Тальберг(Протягивает руку.) Что это значит?
Алексей (спрятав руку за спину) . Это значит, что мне ваша командировка не нравится.
Тальберг. Полковник Турбин.
Алексей. Я у телефона, полковник Тальберг.
Тальберг. Вы мне ответите за это, господин брат моей жены.
Алексей. А когда прикажете, господин муж моей сестры?
Тальберг. Когда?.. Без десяти десять… Когда я вернусь.
Алексей. Ну, Бог знает, что случится, когда вы вернетесь.
Тальберг. Вы… вы… я давно хотел объясниться с вами.
. Жену не волновать, господин Тальберг.
Елена (выходя с чемоданчиком) . О чем вы говорили? Что такое у вас? В такой момент! Как нехорошо.
Алексей. Что ты, что ты, Леночка.
Тальберг. Что ты, что ты, моя дорогая. Ну, до свиданья, Алеша.
Алексей. До свиданья, Володя!
Елена. Николка! Николка!
Николка (входя) . Вот он я…
Елена. Володя уезжает в командировку. Попрощайся.
Тальберг. До свиданья, Никол.
Николка. Счастливого пути, г-н полковник.
Тальберг(Стремительно идет в переднюю.) Не провожай меня, дорогая, ты простудишься.
Алексей (неприятным голосом) . Елена, ты простудишься.
Николка. Алеша, как же это он так уехал? Куда?
Алексей. В Берлин.
Николка. В Берлин. Ага… В такой момент… С извозчиком торгуется. (Философски.) Алеша, ты знаешь, я заметил — он на крысу похож.
Алексей (машинально) . А дом — на корабль. Ну иди к гостям, иди, иди.
Николка уходит.
Алексей(Уходит.)
Елена (возвращается и смотрит в окно) . Уехал.
КАРТИНА 2-Я
Квартира Турбиных угасает и появляется квартира домовладельца Василисы. Мещанский кабинетик с граммофоном. От зеленой лампы — таинственный свет.
Василиса. Ты дура!
Ванда. Я знала, что ты хам уже давно. Но в последнее время твое поведение достигло «геркулесовых столбов».
Василиса. Делай так, как я говорю.
Ванда. Пойми ты — заметно будет, простыня на окне белая! Еще хуже сделаешь.
Василиса. Вот характерец. Ну, не простыню, так плед. Не плед — так какого-нибудь черта.
Ванда. Попрошу не ругаться.
Василиса. Неси!
Ванда уходит.
Василиса (делает непонятные жесты, бормочет)
Ванда появляется с пледом.
Василиса. Прекрасно! Давай стул. Лезь.
Ванда влезает на стул и завешивает пледом окно.
Василиса. Ладно, двери заперты?
Ванда. Заперты..
Василиса (достает из письменного стола пакет) . Подержи. (Влезает на стул, вскрывает на стене тайник, прячет туда пакет.) Давай обои и клей. (Плед на окне отваливается, за окном появляется физиономия бандита в дворянской фуражке.)
Ванда (поворачивается. Лицо бандита исчезает) . Отвалился.
Василиса. Отвалился[102]. Это свинство с твоей стороны. Ничего не можешь сделать аккуратно.
Ванда. Да никто не видал.
Василиса— а вдруг — кто. Вот и будет тогда здорово. Не обрадуешься потом. Поправляй, пожалуйста.
Ванда поправляет плед.
Василиса (влезает на стул, заклеивает тайник обоями, слезает) . Отлично? Ну, пусть теперь Петлюра приходит. Никто не догадается, совершенно незаметно.
Ванда. Пожалуй, действительно незаметно. Идем спать.
Василиса. Сейчас. Нужно еще деньги пересчитать, что на мелкие расходы.
Ванда уходит.
Василиса (достает деньги, считает, бормочет). 15, 20, 25, 30… «За фальшувания карается тюрьмой». Вот деньги, прости, Господи! Вот времячко.
Ванда (за сценой) . Куда ты поставил валерьяновые капли? У меня такое нервное настроение, что заснуть не могу.
Василиса. В тумбочке.
Ванда (за сценой) . Нету там.
Василиса. Ну, не знаю. (Плюет.) — фальшивая… 50, — вторая фальшивая. Господи Иисусе… 90… третья фальшивая… 100… четвертая фальшивая. Что такое делается в Киеве!
Ванда (за сценой.) Что такое? Что такое?
Василиса. Да понимаешь — на 25 бумажек, семь фальшивых.
Ванда (выходя в белой кофточке) . Нужно было смотреть, что дают, рохля.
Василиса. В банке дали, понимаешь. Полюбуйся!
Ванда. А по-моему она хорошая.
Василиса. Твоей работы. Посмотри на личико хлебороба.
Ванда. Ну…
Василиса. Ну, он должен быть веселый. Радостный должен быть хлебороб на государственной бумажке, а у этого кислая рожа.
Ванда. Да, хлебороб подозрительный.
Василиса. И откуда они берутся?
Ванда. Я думаю, что они сразу и печатают — настоящие и фальшивые вместе, чтобы больше было.
Василиса
Ванда. Завтра на базаре я одну сплавлю.
Василиса. А я извозчику. Все равно завтра нужно будет ехать. И откуда только берутся эти фальшивки? Так по рукам и ходят. Так и ходят.
Ванда. Ну ладно — делать нечего. Иди лучше спать. А ты даже похудел. (Уходит.)
Василиса. Сейчас. Похудеешь тут. Ну, время настало. (Прячет деньги, раздумывает, любуется на то место, где тайник.) Нет, что ни говори, а остроумная штука — никому в голову не придет. (Из квартиры Турбиных смех и гитара.) Никогда покоя нет, ведь это ужас. Вот орава. Полночь, а у них гости начинаются.
Снимает плед с окна.
Ванда (за сценой) . Плед возьми.
Василиса. Спи, пожалуйста. Сейчас. (Всматривается в окно.) Нет, никого не могло быть. (Тушит лампу, уходит.) …
Ванда (за сценой) . Да нету там.
Василиса. Ну завтра найдешь. Ох-ох-ох. (Тьма. Сонное бормотание.)
КАРТИНА 3-Я
Квартира Турбиных. Ярко освещена. Комната Алексея открыта. Николка готовит ломберный стол.
Мышлаевский (в белой чалме из полотенца, после ванны) . Позвольте вас познакомить: капитан Александр Брониславович Студзинский — старший офицер нашего дивизиона. А это месье Суржанский. Вместе с ним купались только что.
Николка. Кузен наш, из Житомира.
Студзинский. Очень приятно.
Лариосик. Душевно рад познакомиться.
Мышлаевский— Ларион Иванович, если не ошибаюсь?
Лариосик. Ларион Ларионович. Но мне было бы очень приятно, если бы называли меня попросту Лариосик. Вы, уважаемый Виктор Викторович, произвели на меня такое приятное впечатление, что я даже выразить не могу.
Мышлаевский. Ну, что ж. Сойдемся поближе — отчего. За фасонами особенно не гоняемся. Вы в винт играете?
Лариосик. Я… Я… Да, играю, только…
Мышлаевский. Превосходно! Алеша, есть четвертый.
Алексей. Да, я сейчас.
Лариосик. Только я, знаете, очень плохо играю. Я играл в Житомире с сослуживцами моего покойного папы — податными инспекторами. Они меня так ругали, так ругали.
Мышлаевский. Ну, податные инспектора ведь известные звери. (Николке.) Ты щетку смочи водой[103], а то — пылишь.
Студзинский. Здесь вы можете не беспокоиться. У Елены Васильевны принят тон корректный.
Лариосик покоя.
Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?
Лариосик. Я… я… Да, пишу.
Мышлаевский. Так-с… Простите, пожалуйста, что я вас перебил. Так вы изволите говорить — покой. Не знаю, как у вас в Житомире, а здесь в Киеве…
Студзинский. Да, уж устроил нам Петлюра покой.
Николка. Как бы от такого покоя мы в покойников не обратились.
Мышлаевский. Не обращайте внимания — наш придворный остряк. Тащите карты. У меня девятка… Полковник.
Алексей. Да, да… (Выходит из своей комнаты) Вчетвером. Отлично-с.
Студзинский. Прошу брать карту.
Лариосик
Мышлаевский. Полковник с капитаном — вы со мной. Николка, подсядь к Лариону Ларионовичу — будешь советовать по мере собственного разумения.
Усаживаются в комнате Алексея.
Алексей (сдает) . Пасс…
Николка (подсказывает) . Две пики.
Лариосик. Две пики…
Студзинский. Пасс…
Мышлаевский. Пасс…
Алексей. Две бубны…
Николка (подсказывает)
Лариосик. Два без козыря.
Студзинский. Пять бубен. Не дам,
Мышлаевский. И не пытайтесь, дорогой капитан. Малый в пиках.
Алексей. Ничего не поделаешь, пасс…
Мышлаевский. Купил.
Студзинский. Вот везет.
Мышлаевский. По карточке попрошу.
Лариосик раздаст по карте
Мышлаевский. Что ж вы говорите, что плохо играете! Ишь, плутишка. Вас не ругать, а хвалить безудержно нужно. Нуте-сь! Так и будет. Твой ход, Алеша.
Алексей…
Играют. Лариосик переглянулся с Николкой, тот в недоумении сделал ход.
Мышлаевский (внезапно) . Душевно вам признателен. Какого же ты лешего мою даму долбанул, Ларион!?
Студзинский. Здорово! Без одной.
Алексей. Семнадцать тысяч такой ход стоит, Ларион Ларионович.
Лариосик. Я думал, что у Александра Брониславовича король.
Мышлаевский. Как можно это думать, когда я его своими руками купил и тебе показал? Вон он. Как вам это нравится? Он покоя за кремовыми шторами ищет и садит без одной — это покой?
Алексей. Ну что ты налетел, в самом деле, на человека? Может быть, у капитана…
Мышлаевский— это не стихи. Тут надо головой вертеть. Да и стихи стихами, а все-таки Пушкин, или какой-нибудь Лермонтов, никогда б такой штуки не выкинули — собственную даму по башке лупить.
Лариосик. Я — ужасный неудачник.
Алексей. Да вы не расстраивайтесь. А ты, Виктор, не бросайся все-таки на людей.
Мышлаевский. Ну ладно — мир. Не обращайте внимания. Я — человек вспыльчивый. Ваш ход.
Играют. Елена входит.
Алексей. Что ты бродишь там одна, Лена? Иди к нам.
Мышлаевский. Лена ясная. Брось тоску. Ползи к нам.
Елена. Да я нисколько не тоскую. Холодно у нас.
Николка. Я сейчас подброшу дров. Тут такая игра…
Мышлаевский. Ну, эта наша будет.
Студзинский. А эта наша.
Елена выходит в переднюю, там накидывает кофточку на меху, подходит к окну, всматривается в ночь.
. Вам сдавать.
Лариосик сдает. Закрывается дверь и винтующие исчезают.
Елена (одна в передней) . Уехал. Как? Уехал.
Шервинский (внезапно появляется в передней) . Кто уехал?
Елена. Боже мой! Как вы меня испугали, Шервинский. Как же вы вошли без звонка?
Шервинский. Да ведь дверь не заперта. Прихожу, все настежь. Позвольте вам вручить. (Вынимает из бумаги громадный букет.)
Елена. Сколько раз я просила вас, Леонид Юрьевич, не делать этого. Мне неприятно, что вы тратите деньги.
Шервинский. Деньги существуют на то, чтобы их тратить, как сказал Карл Маркс. Позвольте снять бурку. Я так рад, что вас вижу, так по вас соскучился. Я так давно вас не видал.
Елена. Если память мне не изменяет, вы были у нас вчера.
Шервинский. Ах, Елена Васильевна, что такое вчера? (Снимает бурку, остается в великолепной черкеске «гетманского конвоя».)
Елена. Владимир Робертович.
Шервинский. Куда?
Елена. Какие дивные розы… В Берлин.
Шервинский. В Берлин? И надолго?
Елена. Месяца на два.
Шервинский. На два месяца! Да что вы! Ай-ай-ай! (С радостной физиономией.) Печально, печально.
Елена. Вы не светский человек, Шервинский.
Шервинский. Я не светский? Позвольте, почему же? Нет, я светский. Просто я, знаете ли, расстроен. Так расстроен. Просто можно сказать — подавлен. До глубины души.
Елена. Лучше скажите, как ваш голос.
Шервинский (у рояля) . Мама… мия… мии… «Он далеко и не узнает… Он… да… он… да-а-а… Он далеко и не узнает…» В хорошем голосе. Ехал к вам на извозчике, думал, что голос сел, а сюда приезжаю, оказывается — в голосе.
Елена. Единственно, что в вас есть хорошего, это голос и прямое ваше назначение — оперная карьера.
. Кой-какой материал есть. Вы знаете, Елена Васильевна, я однажды пел эпиталаму из Нерона. Там вверху, как вам известно, «фа», — а я взял «ля» и держал девять тактов.
Елена. Сколько?
Шервинский. Восемь тактов держал. Напрасно не верите. Ей-богу. Там была графиня Генрикова, так она влюбилась в меня после этого «ля».
Елена. Что же потом было?
Шервинский. Отравилась цианистым калием.
Елена (расхохоталась) . Ах, Шервинский! Это у вас болезнь, честное слово. Ну идемте. После ужина проаккомпанирую…
Шервинский. Елена Васильевна… минутку… Итак, он, стало быть, уехал. А вы, стало быть, остались…
Елена. Пустите руки. (Открывает дверь к Алексею.) Господа, Шервинский.
Все. А-а!
Шервинский. Здравья желаю, господин полковник.
Алексей. Здравствуйте, Леонид Юрьевич, милости просим.
. Виктор, почему это ты в чалме? Жив, ну и слава Богу.
Мышлаевский. Здравствуй, адъютант.
Шервинский. Мое почтенье, капитан.
Студзинский. Здравствуйте!
Алексей. Позвольте вас познакомить.
Николка. Наш кузен из Житомира.
Шервинский. Ея[104] Императорского Величества Лейб Гвардии Уланского полка, поручик Шервинский.
Лариосик. Ларион Суржанский. Душевно рад с вами познакомиться.
Мышлаевский. Да вы не приходите в такое отчаяние. Бывший лейб, бывшей гвардии, бывшего полка.
Елена. Господа, бросайте карты.
Алексей— а то ведь завтра вставать рано.
Шервинский. Ух, какое великолепие. По какому случаю пир, позвольте спросить?
Николка. Последний ужин дивизиона. Завтра выступаем, господин поручик.
Шервинский. Ага!
Студзинский, Шервинский, Николка. Где прикажете, г-н полковник?
Алексей. Где угодно. Прошу. Леночка, будь хозяйкой.
Усаживаются.
Шервинский. Итак… стало быть… он уехал… а вы… остались.
Елена. Шервинский, замолчите.
Мышлаевский. Леночка, водки пьешь?[105]
Елена. Нет, нет, нет.
. Ну, тогда белого вина.
Студзинский. Вам позволите, господин полковник?
Алексей. Мерси, вы себе, пожалуйста.
Мышлаевский. Вашу рюмку.
Лариосик. Я, собственно, водки не пью.
Мышлаевский. Помилуйте, я тоже не пью, но одну рюмку… Как же вы селедку будете без водки есть?
Лариосик. Душевно вам признателен.
Мышлаевский. Давно, давно я водки не пил.
Шервинский. Господа, здоровье Елены Васильевны! Ура!
Все. Ура!
Елена. Тише! Что вы, господа! Василису разбудите. Итак уж он твердит, что у нас попойка. Спасибо, спасибо.
. Нет, нет, до дна, до дна.
Николка (с гитарой) . Кому чару пить, кому здраву быть… Пить чару… Быть здраву…
Все (поют) . Свет Елене Васильевне… Леночка, выпейте, выпейте.
Елена пьет.
Все. Браво! (Аплодируют.)
Мышлаевский. Уф, хорошо. Освежает водка. Не правда ли?
Лариосик. Да, очень.
Студзинский. Почему вашего домовладельца все Василисой называют?
Николка. Ой, господин капитан, великая Василиса. Вся разница в том, что на нем штаны надеты и подписывается на всех бумагах: Вас. Лис…
Мышлаевский. Тип! Умоляю, еще по рюмочке. Г-н полковник.
. Ты не гони особенно. Завтра-то выступать.
Мышлаевский. И выступим.
Елена. Что с гетманом, скажите?
Студзинский. Да, да, что с гетманом?
Шервинский. Все в полном порядке, Елена Васильевна.
Елена. А как же ходят слухи, что будто немцы оставляют нас?
Шервинский. Не верьте никаким слухам. Все обстоит благополучно.
Елена. Все благополучно.
Мышлаевский наливает водку Лариосику
Лариосик. Благодарю, глубокоуважаемый Виктор Викторович. Я ведь, собственно говоря, водки не пью.
Мышлаевский. Стыдитесь, Ларион.
, Николка. Стыдитесь.
Лариосик. Покорнейше благодарю.
Алексей. Ты, Никол, на водку-то не налегай.
Николка. Слушаю, господин полковник. Я белого вина.
Лариосик. Как вы это ловко ее опрокидываете, Виктор Викторович.
Мышлаевский. Достигается упражнением. Алеша…
Алексей. Спасибо. Капитан, а салату?
Студзинский. Покорнейше благодарю.
Мышлаевский. Лена золотая, пей белое вино. Радость моя. Рыжая Лена, — я знаю, отчего ты так расстроена. Брось… все к лучшему.
Шервинский
Мышлаевский. Ты замечательно выглядишь сегодня. Ей-богу. И капот этот идет к тебе, клянусь честью. Господа, гляньте, какой капот, совершенно зеленый.
Елена. Это платье, Витенька, электрик.
Мышлаевский. Ну, тем хуже. Все равно. Господа, обратите внимание — не красивая она женщина, вы скажете?
Студзинский. Елена Васильевна очень красива. Ваше здоровье.
Мышлаевский. Лена ясная, позволь я тебя обниму и поцелую.
Шервинский. Э-э-э…
Мышлаевский. Леонид, отойди от чужой мужней жены, отойди.
Шервинский. Позволь…
Мышлаевский. Мне можно, — я друг детства.
Шервинский. Свинья ты, а не друг детства.
. Господа, здоровье командира дивизиона.
Студзинский, Шервинский и Мышлаевский встают.
Лариосик. Ура! Извините, господа, я человек не военный.
Мышлаевский. Ничего, ничего Ларион. Правильно.
Лариосик. Многоуважаемая Елена Васильевна, я не могу выразить, до чего мне у вас хорошо. Глубокоуважаемый Алексей Васильевич…
Елена. Я очень, очень тронута.
Алексей. Очень приятно.
Лариосик. Кремовые шторы… Они отделяют нас от всего мира. Впрочем, я человек не военный. Ох, налейте мне еще рюмочку.
Мышлаевский. Браво, Ларион. Ишь хитрец! А говорил — не пью. Симпатичный ты парень, Ларион, но играешь в винт как глубокоуважаемый сапог.
Лариосик
Мышлаевский. Ты что ж, не видал его, что ли?
Лариосик. Видал, видал.
Алексей. Стоит ли вспоминать, господа?
Шервинский (Елене) . Пейте, Лена, пейте, дорогая…
Елена. Напоить меня хотите. У, какой противный.
Мышлаевский. Давай сюда гитару, Николка… Давай.
Николка (поет) .
На поле бранном тишина,
Огни между шатрами…
Мышлаевский, Студзинский…
Лариосик, Шервинский. Здесь кров… небес… над нами…
Елена. Тише, тише.
Николка.
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною,
И скоро ль на радость соседей врагов,
Могильной засыплюсь землею?
Шервинский, Мышлаевский.
Не мо-гу знать, ваше сиятельство!
Лариосик. Так громче, музыка, играй победу!
Студзинский. Мы победили и враг бежит!
Все. Так за… (Алексей грозит пальцем. Поют….. фразу без слов.)
Мы грянем дружное Ура, ура, ура!
Елена
Лариосик. Эх, до чего у вас весело, Елена Васильевна, дорогая. Огни… Ура!
Шервинский. Господа, я предлагаю тост. Здоровье его светлости, гетмана всея Украины!
Студзинский. Виноват, завтра драться я пойду, но этот тост пить не стану и другим офицерам не советую.
Шервинский. Господин капитан!
Лариосик. Совершенно неожиданное происшествие!
Мышлаевский. Из-за него, дьявола, я себе ноги отморозил!
Студзинский. Господин полковник, вы тост одобряете?
Алексей. Нет, не одобряю.
Шервинский. Господин полковник, позвольте я скажу…
Студзинский…
Лариосик. Нет, уж позвольте, я скажу… Здоровье Елены Васильевны, а равно ее глубокоуважаемого супруга, отбывшего в Берлин.
Мышлаевский. Во! Угадал, Ларион. Лучше трудно.
Лариосик. Простите, Елена Васильевна. Я человек не военный.
Елена. Не обращайте на них внимания, Ларион. Вы душевный человек, хороший. Идите ко мне сюда.
Лариосик. Елена Васильевна… (Проливает рюмку.) Ах, Боже мой… Красным вином.
Николка. Солью, солью…
Елена. Ничего, ничего.
Студзинский. Это ваш гетман…
Алексей. Минутку, господа. Что же в самом деле, в насмешку мы ему дались, что ли? Полгода он ломал эту чертову комедию с украинизацией, сам развел всю эту мразь с хвостами на головах, а когда эти хвосты кинулись на него самого… когда немцы начали вилять хвостами, так он, изволите ли видеть, бросился за помощью к русским офицерам. Чуть что — чуть где… конечно, русский офицер — выручай. Ладно-с, будем выручать. Нам не впервой. Дали полковнику Турбину дивизион. Скорей, скорей! Петлюра идет! Формируй, лети, ступай! Глянул я вчера на них, и в первый раз, даю вам слово чести — дрогнуло мое сердце.
Мышлаевский
Алексей. Дрогнуло потому, что на сто человек юнкеров, сто двадцать студентов и держат они винтовку, как лопату. Я много видел, уверяю вас, а тут, знаете, на плацу… снег идет, туман вдали и померещилось мне, знаете, гроб.
Елена. Алеша, зачем ты говоришь такие мрачные вещи? Алеша, не смей!
Николка. Господин командир, не извольте расстраиваться. Мы не выдадим.
Шервинский. Елена, Лена…
Алексей. Вот я сижу среди вас… смотрю… и все одна неотвязная мысль… Думаю, что мне ваш Петлюра?.. Вижу я более грозные времена. Вижу я… Ну не удержим Петлюру. Он ненадолго придет, а вот за ним придет Троцкий. Из-за этого я и иду. На рожон — но пойдем, потому что, когда придется нам встретиться с Троцким, дело пойдет веселей. Или мы его закопаем, или, вернее, он нас.
Лариосик зарыдал.
Елена. Алеша! Лариосик — что с вами?
Николка. Ларион.
Лариосик (пьян) . Я испугался.
Мышлаевский (пьян) (Вынимает маузер.)
Елена. Виктор, что ты делаешь?
Мышлаевский. В комиссаров буду стрелять. (В зрительный зал.) Который из вас Троцкий?
Шервинский. Маузер заряжен.
Студзинский. Капитан, сядь сию минуту!
Елена. Господа, отнимите от него! (Офицеры отнимают.)
Алексей. Что ты, с ума сошел? Сядь сию минуту! Это я виноват.
Мышлаевский. Стало быть, я в компанию большевиков попал. Очень приятно. Здравствуйте, товарищи… Выпьем за здоровье Троцкого… Он симпатичный.
Елена. Виктор, не пей больше.
Мышлаевский. Молчи, комиссарша!
. Боже, как нализался!
Алексей. Господа, это я виноват. Не слушайте того, что я сказал. Просто у меня расстроены нервы.
Студзинский. Господин полковник. Мы понимаем и, поверьте, мы разделяем все, что вы сказали. Империю Российскую мы будем защищать всегда.
Николка. Да здравствует Россия!
Елена. Тише! Тише!
Шервинский. Господа, позвольте слово. Вы меня не поняли… Гетман так и сделает, как вы предлагаете. Когда нам удастся отбиться от Петлюры, союзники помогут нам разбить большевиков — гетман положит Украину к стопам Его Императорского Величества Государя Императора Николая Александровича.
Мышлаевский. Какого… Александровича?.. А говорит — я нализался!
Николка. Император убит.
Шервинский. Виноват. Известие о смерти Его Императорского Величества…
Мышлаевский. Несколько преувеличено…
. Виктор, ты офицер!
Елена. Дайте же сказать ему.
Шервинский. Вымышлено большевиками. Вы знаете, что произошло во дворце императора Вильгельма, когда ему представилась свита гетмана. Император Вильгельм сказал: «а о дальнейшем с вами будет говорить»… портьера раздвинулась, и вышел наш государь.
Мышлаевский. Тьфу!
Шервинский. Он сказал: «Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части, когда же настанет время, я лично поведу вас в сердце России, в Москву». И прослезился.
Студзинский. Убит он.
Елена. Шервинский, это правда?
Шервинский. Елена Васильевна!
Алексей. Поручик, это легенда.
Николка. Все равно. Если даже Император мертв, да здравствует Император. Ура!
Студзинский, Шервинский, , Лариосик. Ура!
Елена. Господа! Ради Бога!
Николка. Гимн! (Поет.) Боже, царя храни!..
Мышлаевский, Лариосик, Николка, Студзинский, Шервинский поют.
Сильный, державный,
Царствуй на…
Алексей, Елена. Господа, что вы! Не нужно это.
Свет гаснет.
КАРТИНА 4-Я
Появляется квартира Василисы. и Ванда в ужасе просыпаются на постели.
Василиса. Что ж это такое делается? Два часа ночи. Я жаловаться, наконец, буду. Я им от квартиры откажу.
Ванда. Это какие-то разбойники. Вася, постой, ты слышишь, что они поют?
Василиса. Боже мой! (Замерли. Из квартиры Турбиных глухое пение. «Царь православный… Боже, царя храни».) Нет, они душевнобольные! Ведь они нас под такую беду подвести могут, что не расхлебаешь потом. Все слышно, все! Слышно! (Глухой крик «Ура». Стихает.)
Ванда. Вася, завтра нужно с ними решительно поговорить.
Василиса. Какие-то бандиты, честное слово.
Свет гаснет.
КАРТИНА 5-Я
Появляется квартира Турбиных. Лариосик спит, положив голову на стол.
Мышлаевский (плачет) . Алешка, разве это народ? Ведь сукины дети. Профессиональный союз цареубийц… Петр Третий… Ну, что он им сделал?.. Что? Орут — войны не надо. Отлично… Он же прекратил войну. И кто? Собственный дворянин царя по морде бутылкой, хлоп! Где царь? Нет царя. Павла Петровича князь портсигаром по уху…
Елена. Господа, уложите его, ради Бога.
Алексей
Мышлаевский. А этот… забыл, как его… с бакенбардами, симпатичный, дай, думает, мужикам приятное сделаю — освобожу их, чертей полосатых. Так его бомбой за это… Пороть их надо, негодяев. Алешка, ох, мне что-то плохо, братцы.
Елена. Ему плохо.
Николка. Капитану плохо.
Алексей. Черт возьми, недоглядел. Господа, поднимайте его. В ванну. (Студзинский, Николка и Алексей поднимают Мышлаевского и выносят.) Николка, нашатырный спирт приготовь.
Елена. Боже мой, Боже мой… Я пойду, посмотрю, что с ним.
Шервинский (загородив дорогу) . Не надо, Лена. Он придет в себя.
Елена. А Лариосик-то. Боже, и этот. Кошмар. Лариосик!
Шервинский. Что вы, что вы, не будите его. Он проспится, и все.
Елена. Я сама из-за вас напилась. Боже, ноги не ходят.
Шервинский. Сюда, сюда. Можно мне сесть рядом?
Елена… Чем все это кончится, Шервинский? А? Я видела дурной сон. Вообще, кругом, за последнее время все хуже и хуже.
Шервинский. Елена Васильевна — все будет благополучно. А снам не верьте. Какой вы сон видели?
Елена. Нет, нет… Мой сон вещий… Будто мы все ехали на корабле в Америку и сидим в трюме, и вот шторм. Ветер воет, холодно, холодно. Волны. А мы в трюме. Волны к нам плещут, подбираются к самым ногам — а мы в трюме… Влезаем на какие-то нары. А вода все выше и выше… и, главное, крысы. Омерзительные, быстрые такие, огромные, и лезут прямо по чулкам. Бр… Царапаются, так… До того страшно, что я проснулась.
Шервинский. А вы знаете что, Елена Васильевна, он не вернется.
Елена. Кто?
Шервинский. Ваш муж.
Елена. Леонид Юрьевич — это нахальство. Какое вам дело? Вернется, не вернется.
Шервинский. Мне-то большое дело. Я вас люблю.
Елена. Ну, и любите про себя.
Шервинский. Не хочу, мне надоело.
Елена. Постойте, постойте. Почему вы заговорили о моем муже, когда я сказала про крыс?
Шервинский. Потому что он на крысу похож.
Елена. Какая вы свинья, все-таки, Леонид. Во-первых — вовсе не похож.
Шервинский
Елена. Очень, очень красиво. Про отсутствующего человека гадости говорить, да еще его жене.
Шервинский. Какая вы ему жена?
Елена. То есть как?
Шервинский. Вы посмотрите на себя в зеркало. Вы — красивая, умная, как говорится — интеллектуально развитая. Вообще, женщина на ять. Аккомпанируете прекрасно… А он, рядом с вами — вешалка, карьерист, штабной момент.
Елена. За глаза-то, — отлично! (Зажимает ему рот.)
Шервинский. Да я ему это в глаза скажу. Давно хотел… Скажу и вызову на дуэль. Вы с ним несчастливы.
Елена. С кем же я буду счастлива?
Шервинский. Со мной.
Елена. Вы не годитесь.
Шервинский. Почему это я не гожусь? Ого…
Елена. Что в вас есть хорошего?
Шервинский. Да вы всмотритесь.
Елена. Ну, побрякушки адъютантские. Смазлив, как херувим, и больше ничего. И голос…
. Так я и знал. Что за несчастье. Все твердят одно и то же: Шервинский — адъютант, Шервинский — певец, то, другое… А что у Шервинского есть душа — этого никто не замечает. Никто. И живет Шервинский как бездомная собака. Без всякого участия. И не к кому ему на грудь голову склонить!
Елена (отталкивает его голову) . Вот гнусный ловелас. Мне известны ваши похождения, — всем одно и то же говорите. И этой вашей длинной, фу… Губы накрашенные…
Шервинский. Она не длинная — это меццо-сопрано, Елена Васильевна. Ей-богу, ничего подобного я ей не говорил и не скажу. Нехорошо с вашей стороны, Лена, как нехорошо с твоей стороны.
Елена. Я вам не Лена.
Шервинский. Нехорошо с твоей стороны, Елена Васильевна. Значит, у вас нет никакого чувства ко мне?
Елена. К несчастью, вы мне очень нравитесь.
Шервинский. Ага, нравлюсь, а мужа своего вы не любите.
Елена. Нет, люблю.
Шервинский. Лена, не лги. У женщины, которая любит мужа, не такие глаза. О женские глаза! В них все видно.
Елена. Ну да, вы опытны, конечно!
Шервинский. Как он уехал!
Елена. И вы бы так сделали.
Шервинский
Елена. Ну, хорошо, не люблю и не уважаю, не уважаю. Довольны? Но из этого ничего не следует. Уберите руки.
Шервинский. А зачем вы тогда поцеловались со мной?
Елена. Лжешь ты. Никогда я с тобой не целовалась. Лгун с аксельбантами.
Шервинский. Я лгу? Нет… У рояля я пел «Бога всесильного», и мы были одни. И даже скажу когда — восьмого ноября. Мы одни — и ты меня поцеловала в губы.
Елена. Я тебя поцеловала за голос — понял. За голос. Матерински поцеловала. Потому что голос у тебя замечательный. И больше ничего.
Шервинский. Ничего?
Елена…
Шервинский. Свет мы уберем. (Тушит верхний свет.) Так хорошо. Слушай, Лена. Я тебя очень люблю. Я ведь тебя все равно не выпущу. Ты будешь моей женой.
Елена
Шервинский. Какая же я змея? Лена, ты посмотри на меня.
Елена. Пользуется каждым случаем и смущает меня и соблазняет. Ничего не добьешься. Ничего. Какой бы он ни был, не стану я ломать свою жизнь. Может быть, ты еще хуже окажешься. Все вы на один лад и покрой. Оставь меня в покое.
Шервинский
Елена. Уйди, я пьяна. Это ты сам меня напоил нарочно. Ты известный негодяй. Вся жизнь наша рушится, все кругом пропадает, валится…
Шервинский. Елена, ты не бойся. Я тебя не покину в такую минуту. Я возле тебя буду, Лена.
Елена. Выпусти меня. Я боюсь бросить тень на фамилию Тальберг.
. Лена, ты брось его совсем и выходи за меня, Лена. (Целуются.) Разведешься?
Елена. Ах, пропади пропадом.
Лариосик (проснувшись, внезапно) . Не целуйтесь, а то меня тошнит.
Елена. Пустите меня. Боже мой.
Лариосик. Ох…
Шервинский. Молодой человек, вы ничего не видели.
(мутно) . Нет, видал.
Шервинский. То есть как?
. Если у тебя король, ходи королем, а дам не трогай. Не трогай. Ой…
Шервинский. Я с вами не играл.
Лариосик
Шервинский. Боже, как нарезался.
Лариосик. Вот посмотрим, что мама вам скажет, когда я умру. Я говорил, что я человек не военный, мне водки столько нельзя. Мне нехорошо.
Шервинский. Николка, Николка!
Занавес
Примечания
… Булгаков понял одно: за одни вечер первую редакцию пьесы в Театре не сыграть, значит, нужны сокращения, но не в ущерб идейно-художественному содержанию.
24 ноября 1925 года Булгаков в записке Софье Федорченко писал: «…Я погребен под пьесой со звучным названием. От меня осталась одна тень, каковую можно будет показывать в виде бесплатного приложения к означенной пьесе». (См.: М. Чудакова. Жизнеописание Михаила Булгакова, Москва, 1987, № 8, с. 53) В это время так он мог говорить только о пьесе «Белая гвардия», а не о «Зойкиной квартире», над которой тоже с увлечением работал.
В конце января 1926 года Театр приступил к репетициям. Пьеса стала четырехактной, с четырьмя сценами Булгаков расстался, как и с полковниками Най-Турсом и Малышевым. Центральным героем стал полковник Алексей Турбин, вобравший в себя и некоторые черты, и реплики утраченных полковников. Полюбившийся комический персонаж Лариосик появляется уже в первом действии, а не в четвертом, как в первой редакции. Вторая редакция пьесы полностью соответствовала творческому и душевному настрою автора.
И начавшиеся репетиции не предвещали мрачных последствий для этой редакции пьесы. Правда, режиссер Судаков затевал иной раз разговор о том, чтобы сделать молодого Николку «носителем поворота к большевикам», но ни Булгакову, ни Театру не хотелось «ломать» этот твердый характер целеустремленного защитника исконной российской государственности.
26 марта 1926 года на репетиции первых двух актов пьесы присутствовали К. С. Станиславский, П. А. Марков, художник Н. П. Ульянов, М. А. Булгаков. В «Дневнике репетиций» отмечено «К. С., просмотрев два акта пьесы, сказал, что пьеса стоит на верном пути очень понравилась „Гимназия“ и „Петлюровская сцена“. Хвалил некоторых исполнителей и сделанную работу считает важной, удачной и нужной. Н. П. Ульянов показал фотографии с макетов 3-х сцен (Турбины, Гимназия и Петлюровская сцена). К. С. воодушевил всех на продолжение работы в быстром, бодром темпе по намеченному пути» (Москва, 1987, № 8, с. 55)
репертуарно-художественная коллегия предлагает назвать пьесу «Перед концом», Булгаков возражает и предлагает свои варианты — «Белый декабрь», «1918», «Взятие города», «Белый буран»… 13 мая 1926 года в дискуссию включился и Станиславский «Не могу сказать, чтобы название „Перед концом“ мне нравилось. Но и лучшего я не знаю для того, чтобы пьеса не была запрещена. Со всеми четырьмя предложенными названиями пьеса, несомненно, будет запрещена. Слова „белый“ я бы избегал. Его примут только в каком-нибудь соединении, например, „Конец белых“. Но такое название недопустимо. Не находя лучшего, советую назвать „Перед концом“ Думаю, что это заставит иначе смотреть на пьесу, с первого же акта»
4 июня 1926 года Булгаков направляет письмо Совету и Дирекции МХАТа: «Сим имею честь известить о том, что я не согласен на удаление Петлюровской сцены из пьесы моей „Белая гвардия“.
Мотивировка: Петлюровская сцена органически связана с пьесой.
Также я не согласен на превращение 4-актной пьесы в 3-актную.
Согласен совместно с Советом Театра обсушить иное заглавие для пьесы „Белая гвардия“.
„Белая гвардия“ снять в срочном порядке».
Ультиматум подействовал отрезвляюще. Репетиции продолжались.
24 июня 1926 года состоялась генеральная репетиция. А на следующий день члены Главреперткома в присутствии представителей Театра объявили свое решение. «Белая гвардия» представляет собой сплошную апологию белогвардейцев, в трактовке Театра совершенно неприемлемо изображение белогвардейской героики; предлагалось «выявить взаимоотношения белогвардейцев с другими социальными группировками, хотя бы домашней прислугой, швейцарами и т. д.»; предлагали «показать кого-либо из белогвардейцев из господ дворян или буржуев в петлюровщине».
Мхатовцы пообещали показать пьесу «в переработанном виде». И разъехались на летние каникулы, гастроли.
24 августа с приездом Станиславского начались репетиции «Белой гвардии». Снова разработали весь план пьесы, зафиксировали все вставки и переделки текста. Станиславский вновь и вновь объяснял актерам и режиссерам содержание пьесы и как ее нужно играть. 26 августа в «Дневнике репетиций» есть запись: «М. А. Булгаковым написан новый текст гимназии по плану, утвержденному Константином Сергеевичем».
«Ввиду того, что черновая генеральная репетиция „Дней Турбиных“ ((к этому времени пьесу назвали „Дни Турбиных“) „Белая гвардия“. — В. П.) будет показана в очень сыром и неотделанном виде, а в то же время и для артистов, занятых в спектакле, и для членов Главреперткома и Политпросвета важно, чтобы Театр был наполнен публикой, Константин Сергеевич очень просит отдавать контрмарки только самым близким родственникам и ни в коем случае не артистам других театров и не лицам, причастным к искусству и прессе».
После этой репетиции состоялось объединенное заседание Главреперткома в присутствии членов Совета Театра. «Главрепертком считает, что в таком виде пьесу выпускать нельзя. Вопрос о разрешении остается открытым». Такое решение Главреперткома привело в шоковое состояние главных действующих лиц этой театральной драмы. «Бледный, С. пришел за кулисы к актерам, куда уже просочился слух, что пьесу запрещают, — вспоминал М. И. Прудкин. — Если не разрешат эту постановку, я уйду из театра, — сказал С. — Я сам вижу отдельные недочеты пьесы идеологического порядка, которые можно преодолеть..»
19 сентября отменили генеральную репетицию спектакля: вопрос о разрешении спектакля все еще оставался открытым Театр делает последние усилия, чтобы спасти спектакль: исключили сцену с истязанием еврея, переделали музыкальное оформление: звучание «Интернационала» не утихает, а усиливается.
Накануне генеральной репетиции Станиславский снова обращается к коллективу Театра «Серьезные обстоятельства заставляют меня категорически воспретить артистам и служащим Театра, не занятым в спектакле «Дни Турбиных», 23 сентября находиться среди публики в зрительном зале, фойе и коридорах, как во время спектакля, так и во время антрактов.
«Дневнике репетиций» записано «Полная генеральная с публикой. Смотрят представители Союза ССР, пресса, представители Главреперткома, Константин Сергеевич, Высший Совет и Режиссерское управление.
На сегодняшнем спектакле решается, идет пьеса или нет.
Спектакль идет с последними вымарками и без сцены „еврея“.»
После этой генеральной репетиции Луначарский заявил, что в таком виде спектакль может быть разрешен для показа зрителям.
Так из второй редакции пьесы возникла третья — «Дни Турбиных». Исчезли Василиса и Ванда, значительно сокращена роль трех бандитов-петлюровцев, вместо двух сцен в Гимназии осталась одна, в речи Турбина вставлено отречение от Белой Гвардии, «Народ не с нами. Он против нас», несколько меняется идеология образа Мышлаевского… Но эти изменения в пьесе ничуть не изменили характеры действующих лиц, их доброту, честность и другие черты русского национального характера.
«Вторая редакция пьесы, четырехактная „Белая гвардия“, которая репетировалась во МХАТе с января до июня 1926 года, была сдана в архив. С тех пор „Дни Турбиных“ ставились, печатались и переводились по третьей редакции», — писала Лесли Милн в предисловии к первой публикации второй редакции пьесы на русском языке. (См. Михаил Булгаков. Белая гвардия. Пьеса в четырех действиях. Вторая редакция пьесы «Дни Турбиных». Подготовка текста, предисловие и примечания Лесли Милн, Мюнхен, 1983, с. 14)
И еще «Настоящее издание имеет своей целью реабилитацию злосчастной четырехактной пьесы „Белая гвардия“, второй из трех редакций пьесы „Дни Турбиных“. Ведь Булгаков сам считал, что „вторая редакция наиболее близка к первой, третья наиболее отличается“… В конце концов, первую редакцию нельзя было сыграть, а третья редакция блестяще выдержала испытание временем», — писала в том же предисловии Л. Милн. Процитировав воспоминания артиста МХАТ В. И. Вершилова, пожалевшего, что в окончательный текст «Дней Турбиных» не вошли «изумительные страницы» первой редакции, Л. Милн делает совершенно справедливое заключение: «Кратчайший путь к восстановлению „изумительных страниц“ первой редакции пьесы — это ставить ее по тексту второй редакции… Надо подчеркнуть, что, хотя вставки и вымарки в окончательном тексте были вынужденными, они суть изменения самого автора, а не посторонней руки. Все слова в окончательном тексте — булгаковские. Настоящее издание предлагает, однако же, текст, в котором автор считался только с художественными задачами и в котором он дал самое полное, свободное выражение того, что хотел он сказать о столкновении двух миров, старого и нового, на рубеже исторических эпох» (там же, с 16–18)
Это справедливая полемика с теми, кто писал, что М. А. Булгаков был «одним из авторов» «Дней Турбиных». И этим самым как бы «доказывали», что Булгаков несамостоятелен как автор
Публикуется вторая редакция «Белой гвардии» по изданию: Михаил Булгаков. Белая гвардия, М., Современник, 1990, сверенному с машинописной копией (по старой орфографии, естественно исправленной), 1925 г., хранящейся в ОР РГБ, ф. 562, к. 11, ед. хр. 4. Сверка показала, что в публикации Л. Милн есть некоторые пропуски целых фраз, допущены искажения слов, но это лишь чуть-чуть снижает значение этой замечательной публикации.
100. В рукописи: тряхнул. Явная опечатка.
102. В рукописи: отвалилась. Явная опечатка.
103. В рукописи: водкой. Явная опечатка.
104. Ея Императорского — тек в рукописи, так необходимо и оставить. Шервинский щеголяет этим.
105. Так в рукописи.