АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Квартира Турбиных, утром. Николка в рубашке, подтяжках и штатских брюках спит на тахте. Висок у него заклеен марлей.
Лариосик (говорит в портьеру) . Да, с любовником. На том самом диване, где я ей в начале нашей совместной жизни читал стихи Пушкина. (Входит в комнату спиной. В руках у Лариосика чемодан, клетка с птицей и голубое письмо.) Хорошо, Елена Васильевна, я побуду с ним и познакомлюсь, пока вы оденетесь.
Николка (спросонок) . Кто? Кто? Кто?
Лариосик. С любовником…
Николка. Это я еще не проснулся и как Алеша вижу кошмар с желтыми отворотами. (Лариосику.) Уйди!
Лариосик (приятно улыбаясь) . Виноват. Простите, что я вас разбудил. Позвольте мне пожать вашу руку. (Жмет.) Я вижу, что вы удивлены. Вам, вероятно, не все ясно, так вот не угодно ли вам письмо. Оно вам все объяснит. Впрочем, позвольте, я его сам прочитаю. У моей мамы такой почерк, что только я один могу его разобрать. Она, знаете ли, иногда напишет, а потом сама ничего не разбирает. У моего покойного папы, впрочем, тоже был отвратительный почерк. Это у нас фамильное. Вы разрешите?
Николка. Пожалуйста.
Лариосик (читает письмо) . «Милая, милая, милая Леночка…» Это мама Елене Васильевне пишет. «С бедным Лариосиком случилось страшное несчастье. Милочка Рубцова, на которой, как вы знаете, он женился год тому назад, оказалась подколодною змеей и опозорила его фамилию. Я боялась, что Лариосик…» Это я Лариосик. Меня с детства, когда я еще был совсем маленьким, называли Лариосиком, и я к этому привык. (Читает дальше.) «Я боялась, что Лариосик не перенесет удара, и Житомир стал ему ненавистен. Милая Леночка, я знаю ваше доброе сердце…» Мама очень любит и уважает Елену Васильевну, да… Гм… гм… «знаю ваше доброе сердце и посылаю его к вам прямо по-родственному, пригрейте его, как вы умеете это делать. Бедный мальчик теперь, больше чем когда бы ни было, нуждается в участии. Он хрупкий по натуре человек…» Мама меня очень любит. «Впрочем, я так взволнована, что больше ничего не могу писать, а содержание я вам буду переводить аккуратно, сейчас идет санитарный поезд, он сам вам все расскажет». И вот и все. Вам ясно?
Николка. Да. Очень.
Лариосик. Я птицу захватил с собой. Птица — лучший друг человека. Многие, правда, считают ее лишней в доме, но я одно могу сказать: птица уж во всяком случае никому не делает зла.
Николка. Господи Иисусе… Это канарейка?
Лариосик бы им шеи. Он ненавидит птиц. Разрешите пока ее поставить на этот стол?
Николка. Пожалуйста… Вы из Житомира?
Лариосик. Ну, да конечно. Конечно. Можно мне присесть?
Николка. Прошу вас. Извините, что я без тужурки.
Лариосик. Николай Васильевич, исполните мою просьбу, не надевайте тужурку. Мне это будет очень приятно. Я ничем не хочу нарушить уклад турбинской жизни. Позвольте узнать, что с вашей головой. Уж не ранены ли вы?
Николка (подозрительно) . Это я прыгнул вчера и ударился о шкаф.
Лариосик. Скажите, какой ужас. И так сильно? Это вы дома прыгнули?
Николка. Да. Дома.
Лариосик. Ай… яй… яй… Как у вас уютно в квартире. Прелесть! А где же Алексей Васильевич? Я горю желанием познакомиться с ним.
Николка. Его нет дома.
. Он, наверно, придет к обеду?
Николка (мрачно) . Нет, он не придет к обеду. Сегодня мы пойдем его искать. Его, вероятно, убили. Он ушел вчера и не вернулся.
Лариосик. Что вы говорите!! Как убили? Не может быть!
Николка. Очень может быть.
За сценой стук. Потом глухой голос Алексея: «Елена, Елена», торопливые шаги Елены, потом ее крик: «Алеша!» Николка вскакивает.
Елена (за сценой) . Николка. Николка… Скорее-скорее… Помогите ему… Ларион Ларионович.
Появляется, ведет под руку Алексея. Тот в штатском пальто, лицо вымазано сажей, шатается, потом падает.
. Елена… (Теряет сознание.)
Елена. Николка. Николка, поднимай его. Он ранен. Скорее за доктором.
Лариосик. Ах, Боже мой…
Поднимают Алексея втроем, кладут его на тахту.
Николка. Откуда же он взялся?
Елена. Сейчас переодетый юнкер привез. Скорей, скорей расстегивай его, воды…
Николка. Сейчас, сейчас… (Мечется.)
Лариосик за ним.
Лариосик. Ах, Боже мой…
Николка
Алексей. Глотнуть воды дай.
Елена. Стакан, стакан… Ларион Ларионович, стакан…
Лариосик мечется.
В буфете, в буфете…
Лариосик (бросается к буфету и обрушивает с него сервиз и разбивает его) . Ах, Боже мой.
Николка схватывает стакан и дает Алексею пить.
Елена. Алеша, ты дышишь? Скажи только одно слово. Ты дышишь?
Алексей. Рана на левой руке у плеча… осторожно… снимайте с меня… снимайте… и хирурга сейчас же…
Елена. Николка, умоляю. Иди скорей за Черновым. Он рядом.
Николка
Ларион Ларионович, помогите мне.
Раздевают Алексея. Рука у него обвязана окровавленной марлей.
Алеша, ты дышишь? Скажи, что тебе сейчас сделать?
Алексей. Течет кровь?
Елена. Мокрая повязка.
Алексей. У меня в кабинете бинты на столе… скорее бинтом сверху завяжи…
Елена. Ларион Ларионович, тут налево в кабинете бинты на столе с красным крестом. Бегите, принесите.
Лариосик. Сюда?
Елена. Да, да, налево.
Лариосик убегает.
Алексей. Кто это такой?
Елена… Это Ларион Суржанский, мой троюродный брат, ты же знаешь. Ну, знаменитый Лариосик… у него там какая-то драма, жена его бросила… мать его посылает ко мне.
Алексей. К тебе?
Елена. Потом, потом, Алеша. Не говори, молчи, а то ты ослабеешь. Как ты спасся?
Алексей. Юнкера спрятали в угольном ящике… Там всю ночь пролежал… а на рассвете достали в знакомой квартире штатское… привезли меня сюда.
Елена. Спасибо, спасибо им.
Лариосик появляется с бинтами.
Лариосик. Вот.
Алексей. Бинтуйте сверху, только тихонько… тихонько…
Бинтуют руку. В передней появляется Николка и с ним доктор, раздеваются.
Доктор. Сюда?
Николка. Сюда, сюда, господин доктор.
Елена. Слава Богу.
. Вы доктор Турбин?
Алексей. Да.
Доктор. Ранили вас?
Алексей. Да, в плечо, сквозная рана, по-видимому.
Доктор. Крови много потеряли?
Алексей. Угу…
Доктор. Так. Он всегда здесь лежит?
Елена. Нет. У него спальня там.
Доктор. Ну, вот что. Поднимайте его осторожно и в спальню несите. Совсем надо раздеть.
Все поднимают Алексея.
Алексей. Тише. Ох… тише… Пульс плохой?
Помолчите, коллега.
Уносят Алексея. За сценой голоса. Доктор: «Так. Укладывайте». Елена: «Сюда, сюда, Ларион Ларионович, ноги, ноги. Простыню отверни». Выбегает Николка, пробегает через сцену. Голос доктора за сценой: «Разрезайте до конца ножницами». Николка пробегает с кувшином воды. Лариосик выходит.
Лариосик (глядя на осколки сервиза) . Боже мой… Боже мой… до чего ж мне не везет. В первый раз в доме! (Подходит к портьере и смотрит в нее.)
(выходя) . Теперь лежите, молчите. (Вытирает руки полотенцем.)
Елена (прикрывает дверь к Алексею) . Опасно это, доктор, скажите?
Доктор. Гм… Кость цела, крупные сосуды тоже, но нагноение будет. В рану попали клочья шерсти от шинели.
Елена. Что же делать?
Доктор. Пусть неподвижно лежит. Повязку не трогайте. Если пропитается кровью, сверху подбинтуйте. Температуру смеряйте часов в шесть. Жидкое дадите есть, бульон. А вечером я приду, если будет мучиться, сам впрысну морфий. Больше ничего не нужно делать. (Тихо.) Как это он так подвернулся?
Елена пожимает плечами.
Ну, ладно, до свиданья. Вечером приду.
Елена. Доктор… (Предлагает деньги.)
Доктор. Что вы? С врача-то!.. Не нужно. (Уходит в переднюю.)
его провожает и возвращается.
Лариосик. Елена Васильевна. Я ужасный неудачник. У вас такое горе, а я еще сервиз разбил. Меня самого следует убить за сервиз. Но я сейчас же поеду в магазины, и у вас будет новый сервиз.
Елена. Ни в какие магазины я вас попрошу не ездить. Все магазины закрыты. Да разве вы не знаете, что у нас тут происходит?
Лариосик. Как же не знать! Ведь я санитарным поездом, как вы знаете из телеграммы.
Елена. Из какой телеграммы? Мы никакой телеграммы не получили.
Лариосик. Как? А мама дала телеграмму вам в шестьдесят три слова.
Николка. Уй… юй… юй… шестьдесят три слова…
Лариосик. То-то я смотрю, вы на меня с таким изумлением… вам даже неизвестно, кто я…
Елена. Тебе хорошо, Алеша? Лежи, лежи.
Лариосик. Тогда позвольте представиться. Ларион Ларионович Суржанский.
Николка. Очень приятно. Николай Турбин.
Лариосик
Елена. Что вы, Господь с вами, какие теперь отели? Оставайтесь у нас, место есть. Я поговорю с братом.
Лариосик. Елена Васильевна, я душевно тронут. (Целует руку.) О вашем семействе у нас говорили столько хорошего. У моей мамы всегда наворачиваются слезы на глазах, когда она говорит о вас.
Елена. Очень тронута. Вы расположитесь пока в библиотеке. Николка вам поможет. Там вам поставим кровать.
Лариосик. Душевно тронут. Вы знаете, я в санитарном поезде… одиннадцать дней ехал из Житомира…
Николка. Ой… ой… ой… одиннадцать дней.
Лариосик. Многоуважаемая Елена Васильевна, а вы разрешите мне птицу мою взять с собой? Это кенар. Я с ним никогда не расстаюсь… это мой лучший друг…
Елена. Что ж, я думаю, она никому не будет мешать?
Лариосик. Боже сохрани. Если она начнет тарахтеть, я закрою ее черным платком, она сейчас же перестанет.
Елена. Я ничего не имею против.
Алексей (за сценой глухо.) Елена…
Елена
Лариосик. Вот какое несчастье у вас стряслось.
Николка. Да. Это все из-за негодяя гетмана. Послали нас, прямо можно сказать, на форменный убой.
Лариосик. Вы, вероятно, юнкер?
Николка. Нет, я никогда юнкером не был. Я, знаете, студент, то есть я только поступил.
Лариосик. Вы меня боитесь? Вы не бойтесь. Я ведь прекрасно понимаю…
Николка. Нет, я вас не боюсь. Я, видите ли, не кадровый юнкер. Я добровольно прослужил в училище три месяца.
Лариосик. То-то у вас такая замечательная выправка. Вообще, не сочтите за лесть, ваше лицо произвело на меня самое приятное впечатление. У вас так называемое открытое лицо.
Николка. Покорнейше вас благодарю. Вы мне тоже очень понравились. Позвольте спросить, если не секрет, почему вы носите сапоги с желтыми отворотами? Вы, вероятно, любитель верховой езды?
Лариосик. Боже сохрани, я лошадей боюсь как огня. Нет. Это мама заказала мне сапоги, а кожи у нас не хватило черной, пришлось делать желтые отвороты. Нету кожи в Житомире.
Николка
Лариосик. Благодарю вас. (Забирает чемодан и клетку.)
Николка. Вы так всегда и живете с птицей?
Лариосик. Всегда. Людей я, знаете ли, как-то немного боюсь, а к птицам я привык. Птица — лучший друг человека. Птица никогда никому не делает зла.
Уходят.
Занавес
Конец первой картины
КАРТИНА ВТОРАЯ
У Турбиных. Вечером. Портьеры задернуты. Разговоры идут тревожно, вполголоса. На сцене Лариосик, Николка, Студзинский, Мышлаевский и Шервинский. Все в штатском.
. Здоровеньки булы, пане адъютант. В одесском порту разгружаются две дивизии сенегалов, они же и сенгалезы. Кстати, почему вы без ваших аксельбантов? Портьера раскрылась, вышел наш государь и сказал: «Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части». И прослезился, за ноги вашу мамашу.
Шервинский. Чего ты ко мне пристал? Я, что ли, виноват в катастрофе? Я сам ушел последним из дворца. Ночью. Когда в предместье уже показывалась неприятельская конница. И кроме того, не забудь, пожалуйста, что я предупредил Малышева, и если б не я — я, может быть, не имел бы удовольствия беседовать с тобой сегодня.
Мышлаевский. Ты герой. Мы тебе очень признательны. Кстати о героях: не можешь ли ты мне сказать, где сейчас находится его светлость пан гетман всея Украины?
Шервинский. Тебе зачем?
Мышлаевский. А вот зачем. Если бы мне сейчас попалась эта самая светлость, я взял бы ее за ноги и хлопал бы головой о тротуар, пока не почувствовал себя бы удовлетворенным. А вашу штабную ораву в уборной нужно утопить.
Шервинский. Господин Мышлаевский, поосторожнее. Попрошу вас прекратить этот тон — я такой же офицер, как и вы.
Николка. Господа, тише.
Студзинский. Прошу вас, господа, сейчас же прекратить, этот разговор совершенно ни к чему не ведет.
Мышлаевский. Да ведь обидно. За что ухлопали Най-Турса? Какой был офицер! Алешку зачем подстрелили?
Студзинский. При чем тут Шервинский? Что ты, в самом деле, пристал?
. Поведение капитана Мышлаевского…
Николка. Господа!
Лариосик. Зачем же ссориться?
Мышлаевский. Ну ладно. Брось, баритон, я погорячился. Уж очень жаль.
Шервинский. Довольно-таки странно.
Студзинский. Бросьте, голубчик, не до этого совсем.
Молчание
Мышлаевский. Ну, как у него?
Николка. Сорок температура. Доктор говорит, что, кроме раны, еще сыпной тиф.
Выходит Елена, берет со стола склянку. Все встают.
Мышлаевский.
Елена. Бредит.
Мышлаевский. Жаль бабу… (Пауза.) Ну что ж, господа, кваканьем тут ничего не поможешь. Одним словом, все остаемся ночевать.
Шервинский. Конечно. Нельзя же оставить Елену одну.
Студзинский. Если Елена Васильевна разрешит…
Мышлаевский. Конечно, разрешит. Что ж тут не разрешать? Деваться нам некуда. По всем квартирам, наверно, ходят. Ищут офицерские душеньки.
Шервинский. Будьте покойны.
Пауза.
Мышлаевский. Так что ж, он, стало быть, при тебе ходу дал?
Шервинский. Конечно, при мне. Я был до последней минуты.
Мышлаевский
Шервинский. Ты б сам его пришиб.
Мышлаевский. Пришиб бы. Клянусь Богом. Что он тебе, по крайней мере, говорил на прощанье?
Шервинский. Гетман обнял меня и поцеловал, поблагодарил за хорошую службу.
Мышлаевский. Так-с. Впрочем, я так и полагал. Не подарил ли чего-нибудь еще на прощанье? Например, золотой портсигар с монограммами?
Шервинский. Да, подарил портсигар.
Мышлаевский. Ты меня извини, баритон. Человек ты, в сущности, не плохой, но есть у тебя какая-то странность.
Шервинский. Не объяснишь ли, что ты хочешь сказать?
Мышлаевский. Нет, нет. Ты не сердись, ради Бога. Не хочется мне тебя затруднять… Ну, а если б я сказал, покажи портсигар.
Шервинский молча показывает портсигар.
Студзинский
Мышлаевский. Убил. Действительно монограмма.
Шервинский. Господин Мышлаевский, что нужно сказать?
Мышлаевский. Сию минуту. Господа, при вас прошу у него извинения.
Николка. Что ж он тебе при этом, Леня, говорил?
Шервинский. Обнял и сказал: «Леонид Юрьевич, примите от меня последнюю память о нашей совместной службе». И прослезился.
Лариосик. Прослезился, скажите, пожалуйста.
Мышлаевский. Верю. Всему теперь верю.
Николка. Целый фунт весит, вероятно.
Шервинский. Восемьдесят четыре с половиной золотника.
Мышлаевский
Студзинский. Конечно.
Мышлаевский. Спать все равно не придется.
Николка. Какой тут сон?
Мышлаевский. Знаете что, ребята? Раскинем столик, поиграем в винт, время будет незаметно идти.
Студзинский. Неудобно как-то.
Николка. Что же тут неудобного, господин капитан?
Мышлаевский. Почему неудобно? Сядем впятером с выходящим. Выходящий будет Елену сменять. По крайней мере, забудешься немного.
Николка приготовляет ломберный стол.
(Лариосику.) Вы играете?
Лариосик… Да… Играю… Только очень, очень скверно. Я играл, знаете ли, в Житомире с сослуживцами моего покойного папы, с податными инспекторами. Они меня так ругали, так ругали…
Мышлаевский. Да что вы? Впрочем, податные инспектора — известные звери. У нас вы можете не беспокоиться. Мы люди тихие.
Шервинский. У Елены Васильевны принят тон корректный.
Лариосик. Помилуйте, я сразу это заметил. Вообще, дом Турбиных произвел на меня самое приятное впечатление. Здесь, несмотря на все эти ужасные события, как-то отдыхаешь душой, забываешь свои душевные раны, которые есть, конечно, у каждого. А нам, израненным, так нужен покой, так хочется предаться мечтаниям.
Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?
Лариосик. Я? Да, пишу.
Мышлаевский. Так-с. Извините, что я вас перебил, продолжайте, пожалуйста. Так вы говорите — отдаться мечтаниям? Что касается Житомира, судить, конечно, не берусь, но у нас здесь мечтать трудно. (Николке.) Ты щетку смочи водой, а то пылит здорово.
Николка зажигает свечи.
Студзинский. Хорошенькие мечтания!
Лариосик наши острые переживания. Елена Васильевна распространяет какой-то внутренний свет, тепло вокруг себя, да и все ваше общество кажется мне дружной семьей… Я, видите ли, только что пережил личную драму. Ну, не будем говорить о ней…
Мышлаевский. Что ж, вы, конечно, правы в том, что касается Елены Васильевны и всего семейства Турбиных. Виноват, ваше имя-отчество: Ларион Иванович, если не ошибаюсь?
Лариосик. Ларион Ларионович. Но, право, мне бы было очень приятно, если бы вы меня называли попросту — Ларион.
Мышлаевский. Ну что ж. Вот, даст Бог, сойдемся поближе. За фасонами мы особенно не гоняемся.
Лариосик. Я очень счастлив, что попал к Турбиным, может быть, я выражаюсь несколько сентиментально. Я, видите ли, лирик по натуре. Я бы даже выразился — поэт. А многие смеются над поэтами.
Мышлаевский. Да храни Бог! Вы напрасно так поняли мой вопрос. Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов.
Студзинский. И никаких других книг.
Мышлаевский. Не слушайте, капитан сочиняет. Тащите карты. Неправда-с, если угодно знать — «Войну и мир» читал. Вот, действительно, книга. До самого конца читал и с удовольствием. А почему? Потому что писал не хулиган какой-нибудь, а артиллерийский офицер. У меня девятка пик. Вы со мной. Капитан — с Шервинским. Николка, выходи… Да-с… Вот, был писатель, граф Лев Николаевич Толстой. Гвардейской артиллерии поручик. Жаль, что бросил служить. До генерал-лейтенанта дослужился бы совершенно свободно. Впрочем, ему легко было писать, у него имение было. В имении это просто. Зимой делать не черта, вот и пиши себе. Пики.
Шервинский. Пасс.
Николка (подсказывает Лариосику) . Две пики.
. Две пики.
Студзинский. Пасс.
Мышлаевский. Пасс.
Шервинский. Две бубны.
Николка (подсказывает Лариосику) . Без козыря два.
Лариосик. Два без козыря.
Студзинский. Пять бубен! Не дам.
Мышлаевский. Не лезьте, дорогой капитан. Малый в пиках.
Шервинский. Ничего не поделаешь, пасс.
Мышлаевский(Посылает карты Лариосику.) По карточке попрошу.
Неожиданно глухие звуки граммофона из квартиры Василисы.
Николка. Тсс… погодите.
Все прислушиваются.
Граммофон. У Василисы гости. В такое время, неслыханная вещь!
Мышлаевский. Да… тип ваш Василиса.
Лариосик раздает по карте.
Что ж вы говорите, что плохо играете? Совершенно правильно! Вас не ругать, а хвалить вот именно нужно! Твой ход, баритон.
Играют. Мышлаевский внезапно зловещим голосом.
Какого ж ты лешего мою даму долбанул? Ларион!
Шервинский… го… Вот и без одной!
Студзинский. Запишем семнадцать тысяч.
Лариосик. Я думал, что у Александра Брониславовича король.
Мышлаевский. Как можно это думать, когда ты своими руками у меня купил и мне прислал?! Вот он — он! Как вам это нравится? А?! Он покоя ищет! А без одной сидеть при считанной игре — это покой?!
Студзинский. Постой, может быть, у Шервинского…
Мышлаевский. Что может быть, ничего не может быть!..
Николка. Тише, Витенька, ради Бога.
Елена (выглянув) . Тише, что вы!
Мышлаевский (зловещим шепотом) . Ничего не может быть, кроме ерунды! Нет, батюшка мой, может быть, в Житомире податные инспектора так и делают, но у нас такая игра немыслима!
Студзинский. Он думал…
. Ничего он не думал! Винт, батенька, не стихи! Тут надо головой вертеть! Да и стихи стихами, но все-таки Пушкин или Надсон, например, никогда бы такой штуки не выкинули — собственную даму по башке лупить!
Лариосик. Я так и знал, мне так не везет…
Звонок. Гробовое молчание. Звонок повторяется.
Мышлаевский. Так-с. Вот так клюква.
Николка. Все может быть. А вернее всего, обыск.
Шервинский. Ах, черт возьми!
Елена (выходя) . Звонок. Витенька, мне, что ль, пойти открыть?
Мышлаевский. Нет-с, Елена Васильевна. Теперь я за швейцара буду. (Вынимает револьвер.) На, Николка. Играй к черному ходу или форточке. В случае, если это петлюровские архангелы, я закашляюсь, тогда выброси. Только, чтоб потом найти. Вещь дорогая.
Николка. Слушаю-с, господин капитан.
Мышлаевский
Студзинский. Ладно. (Уходит.)
Мышлаевский. Николка, брат — студент. Юнкером никогда не был. Так-с. Ты — певец местной оперы, в гости пришел. Черт возьми, много нас. Ну, да ничего. Я двоюродный брат — кооператор. Ларион — квартирант. Документы у тебя какие?
Лариосик. У меня царский паспорт.
Мышлаевский. Под ноготь его!
Ларион убегает.
Постой, оружия у него нету? Спроси.
Николка. Ларион Ларионович, оружия у вас нету?
Лариосик. Боже сохрани.
Долгий звонок.
Елена. Открывай лучше, Витя.
Мышлаевский. Успеется. У доктора тиф, раны нету. Ты. Ты — чепуха, женщина. Ну, Господи, благослови.
Шервинский (задувая свечи) . Пасьянс раскладывали.
Мышлаевский. Кто там?
Голос глухо, слов не разберешь.
Давайте ее сюда! (Приоткрывает дверь на цепочке.)
Рука просовывается, протягивает ему беленький квадратик. Мышлаевский закрывает дверь.
(Возвращаясь.) Удивительное дело, действительно телеграмма.
Николка. Телеграмма. Удивительно.
Елена. Мне. (Разрывает. Читает.) Бедного Лариосика постиг страшный удар. Актер Линский соблазнил…
. Не читайте, Елена Васильевна! Я маму изругаю.
Николка. Это та самая в шестьдесят три слова. Смотрите, кругом исписана. Двенадцать дней шла из Житомира.
Елена. Простите, Ларион Ларионович, я сразу не сообразила.
Мышлаевский. Что это за чертовщина?
Николка. Тише. У него драма. Понимаешь, жена его бросила.
Студзинский. Действительно, телеграмма.
Внезапно из квартиры Василисы глухие вопли: «Турбины, Турбины, Турбины..» Смятение.
Елена. Господи Боже мой! Что это такое?
Николка. Что-то с Василисой случилось.
Алексей (за сценой) . Кто? Кто? Кто?
Елена(Бросается за сцену к Алексею.)
Все остальные бегут на вопли.
Занавес
Конец второй картины
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Квартира Василисы. В тот же вечер.
Ванда. Удивляюсь, как им все легко с рук сходит! Я думала, что убьют кого-нибудь из них, ей-богу. Нет, все вернулись, и опять квартира полна офицерами!
Василиса (мрачно) . Поражают меня твои слова все-таки. «Сошло». «Сошло!» Ты как будто злорадствуешь!
Ванда. Ничего я не злорадствую, а просто странно! До чего все-таки оголтелая публика!
Василиса. Оголтелая или не оголтелая, а все-таки, надо сознаться, поступали они правильно: нужно же было кому-нибудь город защищать от этих бандитов. Ты вот, однако ж, не пошла!
Ванда. Ну спасибо, защитили!
Василиса (хмуро) . Что же они поделают? У него, видишь, миллион войска. И притом подло так говорить: «сошло, сошло…» Я думаю, что Алексея Васильевича…
Ванда
Василиса. И очень просто.
Ванда. То-то я смотрю, у Елены физиономия перевернутая! Спрашиваю, а она мне в глаза не смотрит! Вот какая история!
Василиса. Стало быть, и нечего говорить: «сошло, сошло». Надо все-таки соображать…
Ванда. Ты, пожалуйста, меня не учи. (Заплетает косичку.) Я ничего плохого не говорю. А мне вот интересно, что ты будешь говорить, когда к нам явятся с допросом? Кто у вас там наверху? Что ты будешь говорить? Есть у вас офицеры?
Василиса. Можно будет сказать, что он врач.
Ванда. Это все хорошо, что врач. Но кроме врача каждый день десять человек сидят. Хорошенькие у вас врачи, скажут. И нам же будут неприятности…
Василиса. Что же ты прикажешь: донести на них, что ли?
Ванда. Не донести, а как-нибудь предложить им, чтобы они здесь сборище прекратили…
Василиса. Спасибо! Предложи сама. Как это так? Я им буду предлагать? Они скажут, к нам гости пришли — не ваше дело.
Ванда. Не смеют они так говорить. Ты председатель домового комитета. Еще, чего доброго, тебя арестуют. Ты отвечаешь за то, что происходит в доме.
Василиса. Перестань ты меня пилить, ради самого Господа! И какой у тебя удивительно недоброжелательный характер — у людей несчастье, а ты думаешь о том, как бы им еще что-нибудь устроить!
Ванда
Василиса. Время настолько ужасное, если хочешь знать, что я даже доволен, что они тут. В случае какой-нибудь неприятности или нападения, защиту всегда можно иметь.
Ванда. Я глубоко убеждена, что никакого нападения на мирных людей быть не может. Мы никого не трогаем, а вот на них — может быть, потому что они в драку ввязываются. Арестуют их всех, вот тогда будут знать…
Звонок.
Василиса. Кто это может быть?
Ванда. Телеграмма какая-нибудь?
Василиса. Какая там телеграмма! Может быть, дать знать Турбиным?
Звонок к стук и очень глухой голос.
Ты слышишь? Ломятся?
Ванда. Да, странно. (Крестится.)
Звонки и грохот. Василиса и Ванда уходят. Голос Василисы за сценой: «Кто там?» Грохот. Глухие голоса. : «Ах, Боже мой!» Стух запора. Грохот. Появляется Ванда задом. Она крайне испугана. За ней Василиса задом.
Василиса (в дверь) . Позвольте узнать, Панове?
Входят три бандита. 1-й в папахе со шлыком. Похож на волка. 2-й с провалившимся носом, гнусавый, в дворянской фуражке, 3-й — молодой, румяный, веселый.
1-й бандит. С обыском. Показывай квартиру!..
Василиса. С обыском?.. Видите ли, панове, я мирный житель. Почему же у меня обыск?
1-й бандит
Василиса. Я… я…
Ванда. Помилуйте, мы так испугались, вы появились так внезапно…
Василиса. А позвольте узнать, от кого же обыск? Может быть, мандат есть?
1-й бандит. Я тебе покажу сейчас Господа Бога твоего мандат! (Вынимает револьвер.)
Ванда. А-ах!..
1-й бандит. Руки вверх!
Василиса. Помилуйте, я совершенно мирный житель!
1-й бандит. Знаю я тебя, субчика, какой ты мирный житель. Кто в квартире?
Василиса. Ни… никого нет, то есть я и жена, больше никого нет.
2-й бандит. Оружие есть?
. Какое же у нас оружие?
2-й бандит. Говори правду, а то мы расстреляем, если что найдем…
Василиса хотел перекреститься.
1-й бандит. Руки! (3-му.) Василько, обыщи их!
Бандит обыскивает Василису, 2-й Ванду.
1-й бандит. Богатый домовладелец, а жену не кормишь!
Бандит 3-й вынимает часы из кармана Василисы.
Василиса
1-й бандит. Что же я, Богородицу, боженят и угодников, — слепой, по-твоему? Слепой?
Василиса. Нет, вы не слепой…
1-й бандит. Незаменимая вещь — часы, ночью узнать, который час… (Прячет часы в свой карман.) Опустить руки! (Василисе.) Ну, кажи теперь, деньги е?
Василиса. Какие же у нас деньги?
1-й бандит (смотрит на него) . Нема? Обеднел? Ах, бедолага, бедолага! (2-му и 3-му.) Поглядите, братцы, на пролетария всех стран! Так нема? (Яростно.) Ах ты, сучий хвост!
Ванда. Ах! Что вы делаете?!
1-й бандит (ей.) Граммофон умеешь заводить? Заводи!
Ванда в ужасе заводит граммофон. Тот поет «Куда, куда, куда вы удалились…»
Хлопцы, стучить стены!
1-й и 2-й бандиты выстукивают стены.
Стучи над книжками! Тут!..
Василиса. Ах, Боже мой!
Стук.
3-й бандит (радостно) . Здесь! (Вынимает пакет.)
1-й бандит разрывает его.
1-й бандит. О, це здорово! Что ж ты, зараза, казал: «Нема, нема». А це што? Це ж гроши!
Василиса…
1-й бандит. Ты знаешь, что тебе полагается за утайку народных сокровищ? Ты ж бандит! Мы тебя расстрелять должны, согласно революционному закону!..
Ванда. Что вы?!
1-й бандит. Молчать!
Граммофон хрипит и останавливается.
А ну, Василько, переверни-ка стол! (Ванде.) Ну, заводи, заводи опять.
Граммофон поет уныло: «Паду ли я, стрелой пронзенный!»
3-й бандит (переворачивает стол) . О-го-го!..
Весь стол залеплен денежными бумажками. 2-й и 3-й бандиты отдирают их, прячут в карманы.
1-й бандит. Так нема, кажешь, денег? Ай, ай, ай…
Василиса
Ванда. Это мы на хозяйство…
1-й бандит. Молчи, грымза! Баб не спрашивают! (Василисе.) Ты ж дурак! Кто ж деньги так прячет? Мы уж в пятой квартире булы, и в каждой деньги налеплены под столами. Интеллигент! Деньги в погребе надо держать!
Василиса (не помня себя) . Хорошо…
За сценой шум. Отдаленный звонок в квартире Турбиных.
2-й бандит. Ша! (Вынимает револьвер. Прислушивается.)
1-й бандит. Ну, вот что, хлопцы, нема часу. Собирайтесь!
3-й бандит (берет Василисины ботики у дивана) . Яки гарны башмаки!
Василиса. Это шевровые, панове!
. Так что ж, что шевровые? Так, по-твоему, добрый человек не может носить шевровые ботинки? Что ж он, хуже тебя? Ах ты, сволочь, сволочь! Ты посмотри на себя в зеркало: розовый, як свинья, нажрал себе морду. Ты посмотри, в чем казак ходит? У него ноги мороженые, рваные. Он за тебя на империалистической войне в окопах гнил, а ты в это время в квартире сидел, гроши копил, на граммофоне играл. Ты ж паразит на теле трудящего народа!
2-й бандит. Да убить его треба. Что с ним разговаривать? Он все равно несознательный!
Ванда. Господа! Что вы? Что вы? Вася, оставь, пожалуйста, пусть!
1-й бандит. Бери, Василько, ботинки!
2-й бандит снимает брюки с гвоздика.
1-й бандит. Дорогая вещь, шевиот! (Снимает свои рваные штаны, надевает брюки Василисы.)
2-й бандит шарит в ящиках.
1-й бандит. Да, хлопцы, плюньте на это барахло! Ходим скорее, пока кто-нибудь не помешал!
2-й бандит что-то шепчет 3-му, взглядывает на Ванду.
3-й бандит . Нема часу!
1-й бандит. Бросьте, хлопцы! Нашли тоже! (Плюет по адресу Ванды.) Тьфу! (Василисе.) Ты посмотри, до какого состояния ты жену довел, что добрые люди на нее и смотреть не хочуть?! Ну, вот що, уважаемый домовладелец, слухайте приказ: из квартиры до утра не выходить, ни якой тревоги не поднимать, никому ничего не заявлять! Бо если вы подымете тревогу, так я вам завтра пришлю хлопцев, они вас поубивают, як клопов!
2-й бандит. Вы не думайте, що у вас бандиты булы. Це из штабу, по предписанию.
Василиса (робко) . Из какого штаба, позвольте узнать?
1-й бандит. Из штаба первой вольной дружины революционной украинской армии. Садитесь, пане, пишите расписку!
Василиса. Какую расписку! Виноват, вам надлежит расписаться, так сказать…
1-й бандит. Садись, зараза!
Ванда. Вася, сядь, сядь! Напиши!
(за столом) . Что написать-то?
1-й бандит. Пишить: «Вещи при обыске в целости сдал, претензий ни яких не маю». Пишить! Принял начальник штабу первой дружины атаман Ураган.
2-й бандит. И меня запиши…
1-й бандит. И личный адъютант его Кирпатый, а равно и адъютант его… (Смотрит на 3-го.) Немоляка…
3-й бандит. Хи, хи, хи… Адъютант!
1-й бандит. Ну, бувайте здоровеньки! Что же вы молчите?
Ванда. До свиданья…
3-й бандит, задерживаясь, протягивает Ванде руку — та в ужасе пожимает ее. Обнимает ее неожиданно.
Ванда. Вася!..
(из двери) . Брось, Василько, який ты сладострастный! (Ванде.) Да не бойся ты, никому ты не нужна.
Уходят. Стук. Пауза.
Василиса. Что же это такое?! Двадцать пять тысяч золотом! Что же это такое?! Господи! Господи, что же это такое!?
Ванда. Вася, это сон! Вася, они хотели меня изнасиловать! Ты видел?
Василиса (мутно) . Что? Кого? Изнасиловать? Ну тебя к черту с твоими глупостями! Изнасиловать! Двадцать пять тысяч! Куда бежать? Что теперь делать?
Ванда. Вася, мне плохо! (Падает.)
Василиса. Турбины! Турбины!
Занавес
Конец четвертого акта