1924 год
8-го января.
Сегодня в газетах: бюллетень о состоянии здоровья Л. Д. Троцкого [234].
Начинается словами: «Л. Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел инфлуэнцией...», кончается: «отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок не менее 2-х месяцев». Комментарии к этому историческому бюллетеню излишни.
Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией [235], знает один Бог. Пусть он ей поможет!
Сегодня вечер у Бориса. Мы только что вернулись с женой. Было очень весело. Я пил вино, и сердце мое не болит.
Червонец — 3,6 миллиардов...
22-го января 1924 года. 9-го января 1924 г. по стар[ому] стилю.
Сейчас только что (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался [236]. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение.
25-го февраля 1924 г. Понедельник.
Сегодня вечером получил от Петра Никаноровича свежий номер «Недра». В нем моя повесть «Дьяволиада». Это было во время чтения моего — я читал куски из «Белой гвардии» у Веры Оскаровны 3.
По-видимому, и в этом кружке производило впечатление. В[ера] О[скаровна] просила продолжать у нее же.
* * *
Итак, впервые я напечатан не на газетных листах и не в тонких журналах, а в книге-альманахе. Да-с. Скольких мучений стоит! Скольких?
«Записки на манжетах» похоронены.
15 апреля. Вторник.
Злобой дня до сих пор является присланная неделю назад телеграмма Пуанкаре, присланная советскому правительству. В этой телеграмме Пуанкаре позволил себе вмешаться в судебное разбирательство по делу Киевского областного «центра действия» [237]
В газетах приводятся ответы и отклики па эту телеграмму киевских и иных профессоров. Тон их холуйский. Происхождение их понятно.
В газетах травля проф. Головина (офтальмолога) — он в обществе офтальмологов ухитрился произнести черносотенную речь.
Сегодня в «Г[удке]» кино снимало сотрудников. Я ушел, потому что мне не хочется сниматься.
В Москве многочисленные аресты лиц с «хорошими» фамилиями. Вновь высылки. Был сегодня Д. К[исельгоф]. Тот, по обыкновению, полон фантастическими слухами. Говорит, что будто по Москве ходит манифест Николая Николаевича [238]. Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало [239].
* * *
Идет кампания перевыборов правлений жилищных товариществ (буржуев выкинуть, заменить рабочими). Единственный дом, где этого нельзя сделать — наш. В правлении ни одного буржуя. Заменять некого.
* * *
Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца.
16 апреля. Среда. Ночь.
Только что вернулся из Благородного Собрания (ныне дом Союзов), где было открытие съезда железнодорожников. Вся редакция «Гудка», за очень немногими исключениями, там. Я в числе прочих назначен править стенограмму.
что-то говорил. При свете ослепительных киноламп вели киносъемку во всех направлениях.
После первого заседания был концерт. Танцевал Мордкин и балерина Кригер [240]. Мордкин красив, кокетлив. Пели артисты Большого театра. Пел в числе других Викторов [241] — еврей — драматический тенор с отвратительным, пронзительным, но громадным голосом. И пел некий Головин [242], баритон из Большого театра. Оказывается, он бывший дьякон из Ставрополя. Явился в Ставропольскую оперу и через три месяца пел Демона, а через год-полтора оказался в Большом. Голос его бесподобен.
В 7 ½ часов вечера на съезде появился Зиновьев. Он быстро прошел круглый зал, с наигранной скромностью справляясь, где раздеться, прошел в комнату президиума, там разделся и поднялся на трибуну. Его встретили аплодисментами, прервавшими предыдущего оратора, который что-то мямлил. Опять засветили юпитера и его снимали. Возможно, что в фокус попал и я.
Он говорил долго, часть его речи я слышал. Говорил он о международном положении, причем ругал Макдональда [243], а английских банкиров называл торгашами. Речь его интересна. Говорит он с шуточками, рассчитанными на вкус этой аудитории.
Одет в пиджачок, похож на скрипача из оркестра. Голос тонкий, шепелявит, мало заметен акцент.
* * *
[244]. Англичане требуют реституции собственности, отнятой у иностранцев, независимых судов, отказа от пропаганды.
21-го [июля]. Понедельник.
Появились медные пятаки. Появились полтинники. Тщетно пытался их «копить». Расходятся, и ничего с ними не сделаешь! Вообще прилив серебра, в особенности это заметно в магазинах Моссельпрома — там дают в сдачу много серебра.
Вечером, по обыкновению, был у Любови Евгеньевны и «Деиньки» [245]— и о всякой чепухе. Ушел я под дождем грустный и как бы бездомный.
* * *
Приехали из Самары И[льф] и Ю[рий] О[леша]. В Самаре два трамвая. На одном надпись «Площадь Революции — тюрьма», на другом — «Площадь Советская — тюрьма». Что-то в этом роде. Словом, все дороги ведут в Рим!
В Одессе барышню спросили:
— Подвергались ли вы вычистке?
Она ответила:
— Я девица.
С Ол[ешей] все-таки интересно болтать. Он едок, остроумен.
25 июля. Пятница.
Ну и выдался денек! Утро провел дома, писал фельетон для «Красного перца». А затем началось то, что приходится проделывать изо дня в день, не видя впереди никакого просвета — бегать по редакциям в поисках денег. Был у наглейшего Фурмана, представителя газеты «Заря Востока» [246]. Оттуда мне вернули два фельетона.
— не хотел отдавать, т. к. за мною 20 рублей. Пришлось написать ему расписку, что верну эти деньги не позже 30-го числа. Дальше: один из этих фельетонов и тот, что утром написал, сдал в «Красный перец». Уверен, что забракуют. Дальше: вечером Свэн забраковал фельетон в «Занозе». Был я у него на квартире и кой-как удалось у него получить записку на 20 рублей, на завтра. Кошмарное существование.
В довершение всего днем позвонил Лежневу по телефону, узнал, что с Каганским пока можно и не вести переговоров относительно выпуска «Белой гвардии» отдельной книгой, т. к. у того денег пока нет. Это новый сюрприз. Вот тогда не взял 30 червонцев, теперь могу каяться. Уверен, что «Гвардия» останется у меня на руках.
Словом — черт знает, что такое.
Поздно, около 12, был у Л[юбови] Е[вгеньевны].
2 августа. Суббота.
[247].
Сегодня состоялась демонстрация по случаю десятилетия «империалистической» войны. Я не был. Возвращаясь из «Гудка», видел, как к Страстной площади шли служащие милиции в форме и штатские. Впереди оркестр. Распоряжались порядком верховые в кепках, с красными нарукавниками — повязками. Двух видел — у обоих из-под задравшихся брюк торчат завязки подштанников.
* * *
Лавочник Ярославцев выпустил, наконец, свой альманах «Возрождение». В нем 1 часть «Записок на манжетах», сильно искаженная цензурой.
* * *
С. рассказывал, что полк ГПУ ушел на демонстрацию с оркестром, который играл «Эти девушки все обожают».
4-го августа. Понедельник.
«Красный перец» отличился несколько раз. В частности, в предпоследнем своем номере, где он выпустил рисунок под надписью «Итоги XIII-го съезда» [248] (толстую нэпманшу шнурует горничная, и нэпманша говорит приблизительно так: «Что ты душишь меня, ведь и ХIII-й съезд нас только ограничил». Что-то в этом роде). В московском комитете партии подняли гвалт. Кончилось все это тем, что прихлопнули и «Красный перец», и сестру его «Занозу». Вместо них выйдет один тощий журнал. Поручено выпустить некоему Верхотурскому [249] (кажется, редактор «Рабочей Москвы»). Сегодня был на заседании, обсуждавшем первые темы и название нового журнала. Крутой поворот влево; журнал должен быть рабочим и с классово-производственным заглавием. Тщетно Св[эн] отстаивал [250] кем-то предложенное название «Петрушка». Назовут «Тиски» или «Коловорот», или как-нибудь в этом роде. Когда обсуждали первую тему, предложенную Кот. для рисунка «Европейское равновесие» (конечно, жонглер и т. д.), Верхотурский говорил:
— Да. А вот хорошо бы, чтобы при этом на заднем плане были видны рабочие, которые войдут и весь этот буржуазный цирк разрушат.
* * *
«Гудке» видел Еремеева [251], бывшего редактора «Рабочей газеты». Он преобразился в моряка. На темной куртке масса красных нашивок. Он будет редактировать «Смехач», а Св[эн] будет его помощником.
6-го августа. Среда.
Сегодня в газетах сообщение о том, что англо-советская конференция лопнула [252]. Сообщение написано в сухих официальных словах; «... разрыв произошел на вопросе об удовлетворении претензий бывших частных собственников»... «так как выяснилось, что по вопросу о бывших крупных собственниках соглашение достигнуть невозможно, конференция была объявлена закрытой».
«Союз соц[иалистических] республик» просуществует в таком положении.
9-го августа. Суббота.
По Москве пошли автобусы. Маршрут: Тверская — Центр — Каланчевская. Пока их только несколько штук.
Очень хороши. Массивны и в то же время изящны. Окраска коричневая, а рамы (они застеклены) желтые. Одноэтажные, но огромные.
Сегодня... [Текст (часть листа) оборван].
* * *
Новый анекдот: будто по-китайски «еврей»— «там». Там-там-там-там (на мотив «Интернационала») означает «много евреев».
16 августа. Суббота. Ночь.
Оказывается, в эти дни Раковский... [обрыв текста] ... но последние сообщения показывают, что в Англии началась сильная кампания против такого договора и, возможно, что его не ратифицирует парламент.
Сообщение о договоре явилось неожиданным — телеграфировали о разрыве, а потом — сообщение о подписании.
— нельзя же дать большевикам деньги, когда эти большевики только и мечтают что о разрушении Англии! Резон.
Доиграются англичане!
Подписали договор Понсонби и Макдональд.
[...] каламбур — понсонбие (пособие). Каламбур неизвестно чей.
Понсоби — пособи [253].
[254], поддержанном «английскими агентами».
Сегодня приехала Галя С[ынгаевская]. Деваться ей некуда. Татьяна пока пристроила ее ночевать у Зины Ком[орской]. Кормить буду я. У девчонки, говорят, исключительные способности танцовщицы.
Понес в «Современник» [255] отрывок из «Бел[ой] гвард[ии]». Вероятно, не возьмут.
[256], где пишет Любовь Евгеньевна на машинке, даже некий еврей служащий говорил, что брошюрки, затеянные И. М. Васил[евским] («Люди революции») [257], работа не того...
Писать «Дзержинского» будет Блюмкин. Тот самый изумительный убийца (якобы) посла Мирбаха [258].
Наглец.
Консервативная английская печать ведет энергичную кампанию против англо-советского договора, и есть основание полагать, что парламент... [Обрыв текста]
Хотя я вовсе и не претендую на роль ментора, но нужно бы прекратить разговоры в коридоре... рабкоры приезжают... они смотрят на газету, как на святое святых...
Я настолько привык, что такие выходки не производят на меня впечатления.
Ол[еша] показал мне рецензии в «Звезде» [259]«написано с большим юмором» (это по поводу [«Дьяволиады»]). [Обрыв текста]...
В Кисловском переулке начали достраивать тот самый грандиозный дом, который я зимой осматривал для «Гудка». Видно, не рухнет!
На улицах торгуют на всех углах книгой Лемке «250 дней в ставке», кричат:
— «Тайны дома Романовых».
26 авг[уста]. Вторник.
[260]. Был на приеме у проф. Мартынова [261] по поводу моей гнусной опухоли за ухом. Он говорит, что в злокачественность ее не верит, и назначил рентген. Вечером мельком видел N, а затем попал к С[...]у и вечер просидел у него.
28-го августа. Четверг.
Сейчас (около 12 ч. ночи) заходила Л[юбовь] Евгеньевна], говорила, что в пределах России арестован Борис Савинков. Приехал будто бы для террористического акта.
Ничего нельзя понять в истории с Савинковым. Правительственное сообщение сегодня изумительно [262]. Оказывается, его уже судили (в Москве) и приговорили к смерти, но ввиду того, что он раскаялся и признал советскую власть, суд просил ЦИК о смягчении участи.
Написано, что поймали Савинкова с Чепедалевой.
3 сентября. Среда.
[263], поддерживаемые англичанами.
* * *
Был у писателя Лидина. У него взяли комнату на учет. Он агентам [Муни] сказал:
— Где же я буду писать?
Ответили:
— Здесь пишите.
И Лидин рассказал, что один гражданин обвенчался с барышней, с которой встретился случайно на улице, чтобы только она въехала в его комнату. Второго такого я знаю сам — еврей Раввинов просил сегодня (в магазине «Радуга»), чтобы ему рекомендовали какую угодно женщину. Немедленно венчается с ней в Загсе и даже ужином будет кормить, лишь бы въехала (комната более 16 аршин).
12 сентября. Пятница.
Яркий солнечный день.
* * *
Новость: на днях в Москве появились совершенно голые люди [264] «Долой стыд». Влезали в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась.
В Китае гремит гражданская война [265]. Не слежу за газетами в этой области, знаю лишь, что «империалистические хищники» замешаны в этом деле, и поэтому в Одессе (!) образовалось общество «Руки прочь от Китая».
26-го сентября. Пятница.
Только что вернулся из Большого театра с «Аиды», где был с Л[юбовью] Е[вгеньевной]. Тенор Викторов невероятно кричит. Весь день в поисках денег для комнаты с Л[юбовью] Е[вгеньевной). Заняли под расписку у Е[вгения] Н[икитича].
12 октября. Воскресенье.
Сейчас хоронят В. Я. Брюсова. У Лит[ературно]-худ[ожественного] института его имени на Поварской стоит толпа в колоннах. Ждут лошади с красными султанами. В колоннах интеллигенция и полуинтеллигенция. Много молодежи — комм[унистически] рабфаковского мейерхольдовского типа.
18-го [октября]. Суббота.
Я по-прежнему мучаюсь в «Гудке». Сегодня день потратил на то, чтобы получить 100 рублей в «Недрах». Большие затруднения с моей повестью-гротеском «Роковые яйца». Ангарский подчеркнул мест 20, которые надо по цензурным соображениям изменить. Пройдет ли цензуру. В повести испорчен конец [266]
Вечером был в опере Зимина (ныне Экспериментальный театр) и видел «Севильского цирульника» в новой постановке [267]. Великолепно. Стены ходят, бегает мебель.
В ночь с 20 на 21 декабря.
Опять я забросил дневник. И это, к большому сожалению, потому, что за последние два месяца произошло много важнейших событий. Самое главное из них, конечно — раскол в партии, вызванный книгой Троцкого «Уроки Октября» [268][269], ссылка Троцкого под предлогом болезни на юг и после этого — затишье. Надежды белой эмиграции и внутренних контрреволюционеров на то, что история с троцкизмом и ленинизмом приведет к кровавым столкновениям или перевороту внутри партии, конечно, как я и предполагал, не оправдались. Троцкого съели, и больше ничего.
Анекдот:
— Лев Давыдыч, как ваше здоровье?
— Не знаю, я еще не читал сегодняшних газет.
[270], составленный в совершенно смехотворных тонах.)
Из Англии нас поперли с треском. Договор разорван [271], и консервативная партия вновь ведет непримиримую экономическую и политическую войну с СССР.
Чемберлен — министр иностранных дел.
[272], содержащее в себе недвусмысленные призывы к возмущению рабочих и войск в Англии, — не только министерством иностранных дел, но и всей Англией, по-видимому, безоговорочно признано подлинным. С Англией покончено.
Тупые и медленные бритты хоть и с опозданием, но все же начинают соображать о том, что в мосье Раковском и курьерах, приезжающих с запечатанными пакетами, таится некая весьма грозная опасность разложения Британии. Теперь очередь французов. Мосье Красин с шиком поднял на Rue de Crenellе красный флаг на посольстве [273]. Вопрос ставится остро и ясно: или Красин со своим полпредством разведет бешеную пропаганду во Франции и одновременно с этим постарается занять у французов денег, или французы раскусят, что сулит флаг с серпом и молотом в тихом квартале Парижа... Вернее второе. В прессе уже началась бешеная кампания не только против большевиков московских и парижских, но и против французского премьера Эррио, который этих большевиков допустил в Париж. У меня нет никаких сомнений, что он еврей. Л[юба] мне это подтвердила, сказав, что она разговаривала с людьми, лично знающими Эррио. Тогда все понятно [274].
Приезд monssieur Красина ознаменовался глупейшей в «style russe» историей: полоумная баба, не то журналистка, не то эротоманка, с револьвером приходила к посольству Красина — стрелять [275] редакции «Накануне» в Москве, в Гнездниковском переулке.
Толстая, совершенно помешанная баба. Выпустил ее за границу Анат. Луначарский [276], которому она осточертела своими приставаниями.
В Москве событие — выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой» [277]. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже. Бутылка ее стоит 1 р. 75 коп. Кроме того, появился в продаже «Коньяк Армении», на котором написано ЗГ. (Конечно, Шустовской фабрики.) Хуже прежнего, слабей, бутылка его стоит 3 р. 50 к[оп].
«Уроки Октября», которая шла очень широко. Блистательный трюк: в то время как в газетах печатаются резолюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы. Положим, ходили, правда, слухи, что Шмидта выгнали из Госиздата [278] именно за напечатание этой книги, и только потом сообразили, что конфисковать ее нельзя, еще вреднее, тем более что публика, конечно, ни уха ни рыла не понимает в этой книге и ей глубоко все равно — Зиновьев ли, Троцкий ли, Иванов ли, Рабинович. Это «спор славян между собой» [279].
Москва в грязи, все больше в огнях — и в ней странным образом уживаются два явления: налаживание жизни и полная ее гангрена. В центре Москвы, начиная с Лубянки, Водоканал сверлил почву для испытания метрополитена. Это жизнь. Но метрополитен не будет построен, потому что для него нет никаких денег. Это гангрена. Разрабатывают план уличного движения. Это жизнь. Но уличного движения нет, потому что не хватает трамваев, смехотворно — 8 автобусов на всю Москву. Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза — все это в гангрене. Ничто не двигается с места. Все съела советская канцелярская, адова пасть. Каждый шаг, каждое движение советского гражданина — это пытка, отнимающая часы, дни, а иногда месяцы. Магазины открыты. Это жизнь, но они прогорают, и это гангрена. Во всем так. Литература ужасна.
* * *
Около двух месяцев я уже живу в Обуховом переулке в двух шагах от квартиры К., с которой у меня связаны такие важные, такие прекрасные воспоминания моей юности: и 16-ый год и начало 17-го. Живу я в какой-то совершенно неестественной хибарке [280], но, как это ни странно, сейчас я чувствую себя несколько более «определенно». Объясняется это... [Обрыв текста]
Сегодня по новому стилю 23, значит, завтра сочельник. У Храма Христа продаются зеленые елки. Сегодня я вышел из дома очень поздно, около двух часов дня, во- первых, мы с женой спали, как обычно, очень долго. Разбудил нас в половине первого В[асилевский], который приехал из Петербурга. Пришлось опять отпустить их вдвоем по делам. Ушел я, впрочем, равномерно, потому что мой путь теперь совершенно прямая. Последнюю запись в дневнике я диктовал моей жене и окончил запись шуточно. Так вот, еще в предыдущей записи я хотел сказать об этой прямой. Утешил меня очень разговор в парикмахерской. Брила меня девочка-мастерица. Я ошибся в ней, ей всего 17 лет и она дочь парикмахера. Она сама заговорила со мной, и почему-то в пречистенских тихих зеркалах при этом разговоре был большой покой.
Для меня всегда наслаждение видеть Кремль. Утешил меня Кремль. Он мутноват. Сейчас зимний день. Он всегда мне мил.
На службе меня очень беспокоили, и часа три я провел безнадежно (у меня сняли фельетон). Все накопление сил. Я должен был еще заехать в некоторые места, но не заехал, потому что остался почти до пяти часов в «Гудке», причем Р. ОЛ., при Ароне, при П[отоцком] и еще ком-то был — держал речь обычную и заданную мне, — о том, каким должен быть «Гудок». Я до сих пор не могу совладать с собой. Когда мне нужно говорить, и сдержать болезненные арлекинские жесты. Во время речи хотел взмахивать обеими руками, но взмахивал одной правой, и вспомнил вагон в январе 20-го года и фляжку с водкой на сером ремне, и даму, которая жалела меня за то, что я так страшно дергаюсь. Я смотрел на лицо Р. О. и видел двойное видение. Ему говорил, а сам вспоминал... Нет, не двойное, а тройное. Значит, видел Р. О., одновременно — вагон, в котором я поехал не туда, куда нужно, и одновременно же — картину моей контузии под дубом и полковника, раненного в живот.
Чтобы не забыть и чтобы потомство не забыло, записываю, когда и как он умер. Он умер в ноябре 19-го года во время похода за Шали-Аул, и последнюю фразу сказал мне так:
— Напрасно вы утешаете меня, я не мальчик.
— этот ночной ноябрьский бой, сквозь него — вагон, когда уже об этом бое рассказывал, и этот бессмертно-проклятый зал в «Гудке». «Блажен, кого постигнул бой». Меня он постигнул мало, и я должен получить свою порцию.
Когда мы расходились из «Гудка», в зимнем тумане, — в вестибюле этого проклятого здания, По[тоцкий] сказал мне: «Молодец вы, Михаил Афанасьевич». Это мне было приятно, хотя я, конечно, ни в какой мере не молодец, пока что.
* * *
Позволительно маленькое самомнение. Относительно Франции — совершеннейший пророк [281]. Под Парижем полиция произвела налет на комшколу, которая, как корреспондирует из Парижа Раппопорт, «мирно занималась изучением Энгельса и Маркса». Кроме того, где-то уже стачка рыбаков и cammeluts de roi шли мимо красинского убежища с криками.
Кажется, в Амьене, если не ошибаюсь, уже началось какое-то смятение [282]
* * *
Денег сегодня нигде не достал, поэтому приехал кислый и хмурый домой, с большим раздражением думал о их совместном путешествии, и единственным успокоением является моя прямая. Она всегда — кратчайшее расстояние между двумя точками, и стоит мне вспомнить ее, как я совершенно успокаиваюсь. Дома впал в страшную ярость, т. к. уже две недели я тренирую себя, то сейчас же разъяснил ее, как пес сову [283], и запер на ключ. Не нужно говорить о политике ни в коем случае.
* * *
В[асилевский] страшно ослабел. Человек, который имел чутье, начал его терять в СССР. Это, конечно, будет гибелью. Голова полна проектами, один из которых совершенно блистателен. У них у всех нет американского подхода: достаточно сказать один раз, и я уже понял. Понял. Мысленно его гипнотизировал, чтобы он делал, но так как я в этом деле дилетант, то за успех не поручусь.
* * *
Он привез и показывал две из тех книжек, которые выпускало его издательство. В серии «Вожди и деятели революции» одна из них написана Митей С[тоновым] («Калинин») [284]— Бобрищев-Пушкин («Володарский»). Трудно не сойти с ума. Бобрищев пишет о Володарском [285]. Впрочем, у старой лисы большее чутье, чем у Василевского. Это объясняется разностью крови. Он ухитрился спрятать свою фамилию не за одним псевдонимом, а сразу за двумя. Старая проститутка ходит по Тверской все время в предчувствии облавы. Этот ходит плохо.
В[асилевский] говорит, что квартиру его описали. Вообще он въехал неудачно. Но все[-таки] поймите. Старый, убежденный погромщик, антисемит pursang пишет хвалебную книжку о Володарском, называя его «защитником свободы печати». Немеет человеческий ум. В[асилевский] говорит обо всем этом с каким-то особенным подпрыгивающим, рамо[лен]тным весельем. Был один момент, когда он мне жутко напомнил старика Арсеньева [286]. Все они настолько считают, что партия безнадежно сыграна, что бросаются в воду в одежде. В[асилевский] одну из книжек выпустил под псевдонимом. Насчет первой партии совершенно верно. Единственная ошибка всех Павлов Николаевичей и Пасмаников [287], сидящих в Париже, что они все еще доигрывают первую, в то время как логическое следствие: за первой партией вдет совершенно другая, вторая. Какие бы ни сложились в ней комбинации — Бобрищев погибнет [288].
«Странник играет под сурдинку» [289].
В[асилевский] же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил:
— Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов.
Грязный, бесчестный шут.
В[асилевский] же рассказал, что Демьян Бедный, выступая перед собранием красноармейцев, сказал:
— Моя мать была блядь...
В состоянии безнадежной ярости обедал у Валентины. Vis-a-Vis помещался этот тюремный человек с Поварской. Громадная разница между ним и клопом, и напрасно еврейские девушки приравнивают. Это слишком примитивная солдатчина. Есть огромная разница: клопа давить неприятно. Примитивы этого не поймут. Никто, как свой. И свои могут напортить хуже, чем чужие, черт бы их взял!
* * *
Записи под диктовку есть не самый высший, но все же акт доверия [290].
* * *
Сегодня сообщение о том, что убили еще одного селькора в провинции — Сигаева. Или у меня нет чутья, и тогда я кончусь на своем покатом полу, или это интродукция к совершенно невероятной опере [291].
* * *
Запас впечатлений так огромен за день, что свести их можно только отрывками, с мыслью впоследствии систематизировать их. День, как во время севастопольской обороны, за день, — месяц за год. Но где же мои матросы?
из С. -Петербурга в Москву. Это один из крупных узлов, который кормит сейчас в Москве десятки евреев, работающих по книжному делу. У него плохонькое, но машинно налаженное дело в самом центре Москвы, и оно вечно гудит, как улей. Во двор Кузнецкого переулка вбегают, из него убегают, собираются. Это рак в груди [292]. Неизвестно, где кончаются деньги одного и где начинаются деньги другого. Он очень часто ездит в Петербург, и характерно, что его провожают почтительной толпой, очевидно, он служит и до сих пор дает советы о козе. Он мудр.
* * *
Сегодня еще в ярости, чтобы успокоить ее, я перечитываю фельетон петербургского фельетониста 70-ых годов. Он изображает музыку в Павловске, и еврея изображает в презрительной шутке, с акцентом.
* * *
Богу сил!
* * *
Сейчас я работаю совершенно здоровым, и это чудесное состояние, которое для других нормально, — увы — для меня сделалось роскошью, это потому, что я развинтился несколько. Но, в основном, главном, я выздоравливаю, и силы, хотя и медленно, возвращаются ко мне. С нового года займусь гимнастикой, как в 16-ом и 17-ом году, массажем и к марту буду в форме.
* * *
* * *
Порхают легкие слушки, и два конца из них я уже поймал. Вот сволочь!
26 декабря. (В ночь на 27-ое)
Только что вернулся с вечера у Ангарского — редактора «Недр». Было одно, что теперь всюду: разговоры о цензуре, нападки на нее, «разговоры о писательской правде» и «лжи». Был Вересаев, Козырев, Никандров, Кириллов, Зайцев (П. Д.), Ляшко и Львов-Рогачевский [293]. Я не удержался, чтобы несколько раз не встрять с речью о том, что в нынешнее время работать трудно, с нападками на цензуру и прочим, чего вообще говорить не следует.
— Я не понимаю, о какой «правде* говорит т. Булгаков? Почему [всю кривизну] нужно изображать? Нужно давать „чересполосицу“ и т. д.
Когда же я говорил о том, что нынешняя эпоха, это эпоха сведения счетов, он сказал с ненавистью:
— Чепуху вы говорите...
Не успел ничего ответить на эту семейную фразу, потому что вставали в этот момент из-за стола. От хамов нет спасения.
* * *
* * *
Ангарский (он только на днях вернулся из-за границы) в Берлине, а кажется, и в Париже всем, кому мог, показал гранки моей повести „Роковые яйца“. Говорит, что страшно понравилось и кто-то в Берлине (в каком-то издательстве) ее будут переводить.
* * *
Больше всех этих Ляшко меня волнует вопрос — беллетрист ли я?
* * *
Отзвук в разговоре у Анг[арского] имел и прогремевший памфлет — письмо Бернарда Шоу, напечатанный во вчерашнем номере „Известий“. Радек пытается ответить на него фельетоном „Мистер Пиквик о коммунизме“ [294], но это слабо. В памфлете есть место: „бросьте и толковать о международной революции — это кинематограф“.
В ночь я пишу потому, что почти каждую ночь мы с женой не спим до трех, четырех часов утра. Такой уж дурацкий обиход сложился. Встаем очень поздно, в 12, иногда в 1 час., а иногда и в два дня. И сегодня встали поздно и вместо того, чтобы ехать в проклятый „Гудок“, изменил маршрут и, побрившись в парикмахерской на моей любимой Пречистенке, я поехал к моей постоянной зубной врачихе, Зинушке. Лечит она два моих зуба, которые, по моим расчетам, станут вечными. Лечит не спеша, хожу я к ней аккуратно, она вкладывает ватку то с йодом, то с гвоздичным маслом, и я очень доволен, что нет ни боли, ни залезания иглой в каналы.
Пока к ней дополз, был четвертый час дня. Москва потемнела, загорелись огни. Из окон у нее виден Страстной монастырь и огненные часы.
Великий город — Москва! Моей нежной и единственной любви, Кремля, я сегодня не видал.
После зубной врачихи был в „Недрах“, где странный Ангарский производит какой-то разгром служащих. Получил, благодаря ему, 10 рублей.
но с особенной нежностью почему-то покупал чай. У газетчика случайно на Кузнецком увидал 4-й номер „России“. Там первая часть моей „Белой гвардии“, т. е. не первая часть, а первая треть. Не удержался, и у второго газетчика, на углу Петровки и Кузнецкого, купил номер. Роман мне кажется то слабым, то очень сильным. Разобраться в своих ощущениях я уже больше не могу. Больше всего почему-то привлекло мое внимание посвящение [295]. Так свершилось. Вот моя жена.
Вечером у Никитиной [296] читал свою повесть „Роковые яйца“. Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда не выпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература.
Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги „в места не столь отдаленные“. Очень помогает мне от этих мыслей моя жена. Я обратил внимание, когда она ходит, она покачивается. Это ужасно глупо при моих замыслах, но, кажется, я в нее влюблен. Одна мысль интересует меня. При всяком ли она приспособилась бы так же уютно, или это избирательно для меня?
* * *
„Никитинские субботники“— затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев [297].
Не для дневника и не для опубликования: подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и в то же время безнадежно сложно: я как раз сейчас хворый, а она для меня...
Сегодня видел, как она переодевалась перед нашим уходом к Никитиной, жадно смотрел...
* * *
Политических новостей нет, нет. Взамен них политические мысли.
Как заноза сидит все это сменовеховство (я причем?), и то, что чертова баба зав[я]з[и]ла [меня], как пушку в болоте, важный вопрос. Но один, без нее, уже не мыслюсь. Видно, привык.
Водку называют „Рыковка“ и „Полурыковка“. „Полурыковка“ потому, что она в 30º, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60º.
Был в этом проклятом „Г[удке]“, вечером был у Лидии Вас[ильевны] [298]. Условились насчет встречи Нового года.
Лежнев ведет переговоры с моей женой, чтобы роман „Белая гвардия“ взять у Сабашникова и передать ему. Люба отказала, баба бойкая и расторопная, и я свалил с своих плеч обузу на ее плечи. Не хочется мне связываться с Лежневым, да и с Сабашниковым расторгать договор неудобно и неприятно. В долгу сидим как в шелку.
[234] ... бюллетень о состоянии здоровья Л. Д. Троцкого... — Бюллетень датирован 31 декабря 1923 года (новогодний «подарок» Троцкому) и опубликован в «Известиях» 8 января 1924 года. Подписан бюллетень комиссией докторов в составе: М. Кончаловский, Форстер, Певзнер, В. Александров, Ф. Готье и Н. Семашко.
Решение о высылке Троцкого (Булгаков прекрасно уловил смысл и назначение «бюллетеня») было принято, конечно, не врачами.
... Троцкого выставили. Что будет с Россией... — Разумеется, Булгаков с большим удовлетворением воспринял весть об удалении одной из самых зловещих фигур в большевистском руководстве. Возможно, Троцкий был для Булгакова олицетворением самого чудовищного врага России. Во всяком случае, таким предстает Троцкий в произведениях писателя. Эго восприятие могло сложиться еще со дней приезда Троцкого в Киев в июле 1919 года, когда был устроен большой митинг в честь его приезда. Сохранились свидетельства этого действа. В газете «Киевлянин» (13 сентября 1919 года) в очерке «Так было» мы читаем: «Грозно заворчал подъехавший автомобиль и через минуту, в сопровождении свиты, быстро поднялся по ступенькам сутулившийся еврей с густой, черной бородой. Тип портного из маленького провинциального городка черты оседлости. Невольно рисовался аршин под мышкой и кусок засаленного сантиметра, свисавшего из кармана. Да неужели это он толкнул братьев на кровавый бой с братьями, от лица России заключил позорный Брестский мир, и перед ним склоняются — пусть „красные“, но все же русские знамена?
Громко и отчетливо заговорил он о вреде партизанщины, о необходимости создать регулярную армию, о Деникине — прискучившие фразы, примелькавшиеся уже на столбцах красных газет. Неинтересно, скучно. Я уже собиралась уйти, как неожиданно новые интонации металлически зазвучали в его голосе и остановили меня. Троцкий заговорил о тыле, о необходимости борьбы с теми, кто „против нас“. С каждой фразой крепчал голос и дошел до крика, временами хрипло гортанного. Бешено зажестикулировали угрожающие руки и как чудовищные птицы заметались по залу призывы ненависти и бились в закрытые окна, за которыми в розовых лучах умирал день. Неузнаваемо изменилось лицо: хищно выдвинулась нижняя челюсть, горевшие глаза как-то вышли из орбит, точно повисли в воздухе. Не портной из маленького города черты оседлости, — перед толпой стоял фанатик-изувер, носитель веками накопившейся мести и ненависти, призванный осуществить двухтысячелетнюю мечту.
„Чиновники, лакеи старого режима, судейские, издевавшиеся в судах, педагоги, развращавшие в своих школах, помещики и их сынки-студенты, офицеры, крестьяне-кулаки и сочувствующие рабочие, — все должны быть зажаты в кровавую рукавицу, все пригнуты к земле. Кого можно — уничтожить, а остальных прижать так, чтобы они мечтали о смерти, чтобы жизнь была хуже смерти...“ Не речь, — это были дикие конвульсии ненависти, и если бы он упал сейчас мертвым, я бы не удивилась...
— матери русских городов, перед многосотенной толпой шла жгучая проповедь „русского погрома“ — потому что к перечисленным категориям принадлежали только русские, и запуганные пулеметами люди — молчали. Я взглянула на стоявшего рядом рабочего. Понимают ли они, что происходит?
Сурово смотрело пожилое лицо, низко хмурились нависшие брови.
— Царь иудейский, — коротко и резко бросил он мне, отвечая на безмолвный вопрос, и вышел из зала.
Конец июля и август были самыми кровавыми для нас. Троцкий сделал свое дело».
Автором этого очерка, подписанного псевдонимом, была Т. Глуховцова, активно сотрудничавшая в газете «Киевлянин». И если сам Булгаков, находившийся в те страшные дни в Киеве, и не присутствовал на этой «встрече», то уж с результатами пребывания Троцкого в городе ему пришлось познакомиться сполна. Работая над серией статей под названием «Советская инквизиция», писатель обошел все захоронения жертв киевской чрезвычайки и воочию убедился в неслыханных зверствах подручных Троцкого.
— Булгаков осознавал совершенно ясно. Но что ждет ее на этом пути — представить было трудно, ибо выключение из игры одного из идолов победителей не означало еще приближение заката новоявленной правящей касты.
[236] Ленин скончался... — Любопытно, что нет каких-либо материалов, содержащих отрицательные высказывания Булгакова по отношению к Ленину. Но личность вождя интересовала писателя, в его архиве сохранились газетные вырезки и другие материалы о Ленине. Репортаж о похоронах Ленина под названием «Часы жизни и смерти» Булгаков опубликовал в «Гудке» 27 января.
[237] «центра действия»... — В «Центр действия» входили видные ученые и общественные деятели, в частности Николай и Константин Василенко. О цели деятельности этой организации можно судить в какой-то степени по показанию Николая Прокофьевича Василенко (профессора, попечителя Киевского учебного округа при Временном правительстве, при гетмане — министре народного просвещения): «Самые слова: „Центр действия“ — глупое недоразумение. Они совершенно не соответствуют ни взглядам, ни работе нашей киевской группы. Наша задача состояла в том, чтобы за невозможностью поставить в России орган печати, дающий правдивые сведения о подлинной русской жизни, мы решили создать такой орган за границей... Журнал „Новь“, когда мы его получили, произвел на нас такое жалкое впечатление, что вопрос о финансовом источнике для такого издания не мог стать особенно интересным».
Премьер-министр Франции Раймонд Пуанкаре направил министру иностранных дел Г. В. Чичерину телеграмму следующего содержания: «Общественное мнение Франции, разделяя чувства университетских и научных кругов, с беспокойством следит за ходом киевского процесса и выражает опасение, что смертный приговор может быть вынесен профессорам, потеря которых болезненно ощущалась бы как сокращение мирового интеллектуального достояния. Во имя науки, во имя прав человека, профессора французских университетов просят, чтобы их русские коллеги не были преданы каре, которой они не заслужили. Во имя цивилизации и гуманности французское правительство присоединяет свои пожелания к пожеланиям ученых всего мира» (Известия, 9 апреля).
Советская пресса тут же взорвалась протестующими материалами. Редакция «Известий» поместила итоговую заметку, в которой подчеркивалось: «Если такова новая декларация прав человека и гражданина... мы с презрением отбрасываем ее пинком ноги». Г. В. Чичерин направил Пуанкаре грозный ответ, в котором были и такие строки: «Советское правительство, стоящее на страже безопасности рабоче-крестьянской республики, отклоняет попытку французского правительства вмешаться в деятельность суда республики...»
И все же приговор оказался милостивым к некоторым видным ученым, в частности, к братьям Василенко. Но значительная часть «заговорщиков» была приговорена к смертной казни. Главным обвинением было — связь с парижским «Центром действия» и военный шпионаж. Газета «Новое время» 17 мая 1924 года по этому поводу писала: «Москва утвердила приговор киевского советского суда по делу интеллигенции. Таким образом, будут расстреляны... еще несколько человек. Эта кровь, которая ежедневно льется в советской России, никого в Европе не трогает... По поводу этого последнего процесса раздался из Европы только один протестующий голос, голос Пуанкаре. Все остальные державы нашли это новое убийство в порядке вещей, как находят в порядке вещей все то, что происходит в России...»
... по Москве ходит манифест Николая Николаевича... — Великий князь Николай Николаевич (1856—1929) — внук Николая I, двоюродный дядя Николая II, прозванный «Грозным дядей», генерал от кавалерии. После гибели императора — один из главных претендентов на престол. Пользовался большим уважением в монархических кругах. После многих мытарств гражданской войны великий князь поселился в Италии, а затем во Франции. С его именем связывали надежды на будущий освободительный поход в Россию. Настроения эти особенно усилились в конце 1923 — начале 1924 годов. Генерал Краснов обратился к казакам с посланием, в котором, в частности, были такие слова: «Медленно идет дело. Казаки должны еще потерпеть и уже очень немного». Показательна статья в «Новом времени», опубликованная 14 января: «1924-й год... должен быть и будет годом организации национальной России <...> В своей среде мы имеем вождя... Великий Князь Николай Николаевич, как священное знамя России, — исторической, национальной, — собирает по ту и эту сторону роковой черты одну — ибо нет двух Россий — Россию!»
В том же номере газеты было опубликовано новогоднее послание генерала Врангеля к офицерам и солдатам Добровольческой армии. В нем были такие слова: «Придет день, падут оковы, и оценит подвиг Ваш воскресшая Русь. Господи! В Новом году пошли день сей!»
Активно и умно помогал великому князю митрополит Антоний (Храповицкий). Например, в воспоминаниях митрополита «Великий князь Николай Николаевич на Валааме» проникновенно говорилось о церкви, которую по обету на собственные деньги построил великий князь, как умиленно молился он, посетив Валаам перед отправлением в армию... Такие публикации и выступления возвышали образ великого князя и объединяли вокруг него русских, оказавшихся за рубежом. Началась активная подготовка армейских частей к выступлению, усилились связи с единомышленниками в России. В «Новом времени» 11 января 1924 гада появилась такая заметка: «Московское ГПУ произвело в типографиях Москвы целый ряд новых обысков, вызванных желанием открыть источник изготовления и распространения нелегальной антисоветской литературы. Прямым поводом... послужил факт усиленного распространения в Москве двух воззваний, подписанных — „Монархическое объединение центра России“... Обыски не дали никакого результата». Рижская газета «Народная мысль» сообщала: «В последнее время в Москве и Петербурге стали распространяться в тысячах экземпляров воззвания Кирилла Владимировича и манифест Николая Николаевича, выступающего под именем „Николая III“. Советское правительство в связи с этим стало арестовывать уцелевших представителей аристократии. Главными виновниками и вождями... ГПУ считает князя Львова и графа Шереметева, которые... арестованы. Жены и семьи прежних титулованных особ арестовываются, как заложники. В связи с этим в Москве необычайна паника в кругах бывшей аристократии».
Черт бы взял всех Романовых! Их не хватало... — В этой короткой булгаковской фразе выражено очень многое. Это и не исчезнувшая с годами досада по поводу самоотречения Николая II, и реальные опасения оказаться на Лубянке в связи с появившимися в Москве воззваниями, и, самое главное, — неудовлетворенность действиями зарубежной оппозиции.
Казалось бы, благие намерения сторонников национальной России имели неплохие шансы на успех, особенно после смерти Ленина. Но далеко не всех на Западе такой поворот событий устраивал, и уже вовсе против «возрождения самодержавия» были «отечественные» либерал-демократы, прочно осевшие в западных столицах. Да и в самой царской фамилии (точнее — в ее остатках) ладу не было. Вскоре великий князь Кирилл Владимирович, близко стоявший к масонским организациям, заявил свои права на престол, открыв мощную пальбу по сторонникам возрождения единой и неделимой России. Разгорелся горячий спор за мнимый престол, а конкретные вопросы освобождения России отошли на второй план. Николай Николаевич в этой ситуации собрал пресс-конференцию и заявил: «Я не ищу ничего для самого себя и, как полагается старому солдату, я готов дать все свои силы и даже жизнь, чтобы послужить моей родине в тот день, когда она меня призовет. Но я считаю возможным выйти из моего уединения лишь в тот момент, когда у меня будут вполне очевидные доказательства, что момент для принятия решения наступил и что голос русского народа меня призывает и просит меня выступить для избавления его от ига, которое он выносит» (Новое время, 9 мая).
Но вместо голоса русского народа великий князь услышал визгливые и глумливые либерально-демократические голоса тех, кто находился неподалеку от его резиденции. И эту разноголосицу политических течений русского зарубежья чутко улавливали в России.
«имеретинцу» (так называли Сталина в белогвардейской прессе). Исподволь, не спеша, продуманно стал создавать он причудливое и могучее государство, и не сразу заметили, как государство это стало олицетворяться в Вожде-имеретинце. И по каким-то неизвестным законам сошлись пути-дороги всесильного вождя и писателя-вольнодумца...
[240] Танцевали Мордкин и балерина Кригер... — Мордкин Михаил Михайлович (1881—1944) — артист балета Большого театра, балетмейстер. Булгаков наверняка запомнил его по гастролям в Киеве — до и после освобождения города от большевиков. Все киевские газеты пестрели обобщениями о гастролях Михаила Мордкина и Маргариты Фроман.
Кригер Викторина Владимировна (1896—1978) — артистка балета Большого театра с 1910 года.
Пел... Викторов... — Викторов В. Я. — артист Большого театра.
[242] ... пел некий Головин... — Головин Дмитрий Данилович (1894—1966) — артист Большого театра с 1924 года.
[243] ... Зиновьев... ругал Макдональда... — Макдональд Джеймс Рамсей (1866—1937) — возглавлял лейбористское правительство в Великобритании в 1924 и 1929-1931 годах. Правительство Макдональда установило в феврале 1924 года дипломатические отношения с СССР, вызвав взрыв негодования в русских зарубежных политических кругах. Ожесточенная дискуссия разгорелась и в английском парламенте: лейбористы подвергались резкой критике со стороны консерваторов. Лорд Керзон, например, заявил: «Признание Англией большевиков было ничем иным, как глупым прыжком в неизвестность... В Москве этот шаг был оценен как доказательство слабости. Акт британского кабинета увеличил престиж самого жестокого и варварского правительства, когда-либо существовавшего в мире {28} ... Большевики... мало интересуются торговлей с нами. Их цель — разрушение нашей социальной системы и подготовка мировой революции». Весьма любопытным был ответ лорда-канцлера на заявление Керзона. «Весь смысл признания советского правительства, — парировал лорд-канцлер, — состоит в том, чтобы заставить русский народ осознать, что ответственность за события лежит на нем одном... Россия вольна иметь то правительство, которое хочет. Пусть сам народ устраивает свои дела, как ему нравится». На это сногсшибательное заявление лорд Керзон саркастически заметил, что расчет лейбористов на то, что русский народ, осознав себя в одиночестве, тут же сбросит большевиков — наивен или уж это «слишком хитрое соображение» (Последние новости, 1924, 1 апреля).
... по-видимому, теперешняя конференция в Лондоне сорвется... — Англо-советская конференция начала работу 14 апреля 1924 года. 17 апреля в центре внимания оказался меморандум английских банкиров, в котором были выставлены следующие требования: признание советским правительством государственных и частных долгов; восстановление в правах собственности бывших владельцев (реституция); введение в России нового гражданского кодекса; создание независимого суда и восстановление незыблемости частных договоров; предоставление советским правительством гарантий того, что в будущем частная собственность ни при каких обстоятельствах не будет подвергаться конфискации; предоставление банковским, промышленным деятелям свободы в сношениях с частными русскими фирмами без вмешательства власти и так далее. То есть выдвигались требования, абсолютно неприемлемые для советской стороны. Отсюда возникло и недовольство Зиновьева и других позицией Макдональда, хотя премьер-министр и не имел возможности существенно влиять на банкиров. Советская сторона выдвинула встречные требования (возвращение золота, захваченного Колчаком и другими генералами Белой армии из госказначейства; возмещение убытков за уничтожение имущества во время гражданской войны и расстройство транспорта; возмещение ущерба, нанесенного русской торговле за время блокады и так далее), согласие с которыми потребовало бы от противной стороны уплаты долга в сумме, вдвое превышающей сумму английских требований к России. После выяснения взаимных претензий стало ясно, что советско-английская конференция не имеет реальных перспектив. Речь могла идти лишь о частных вопросах, например, о незначительных кредитах советской стороне.
[245] ... был у Любови Евгеньевны и «Деиньки»... — Любовь Евгеньевна Белозерская вспоминала: «В моей личной жизни наступило смутное время: я расходилась с первым мужем и временно переехала к родственникам моим Тарновским. Тарновские — это отец, Евгений Никитич, по-домашнему Дей, впоследствии профессор Персиков в „Роковых яйцах“. ... Это был кладезь знаний... Вот в этот дом и припожаловал М. А. Пришел и стал бывать почти каждый день... Подружился М. А. и с самим Тарновским. В скором времени они оба оживленно беседовали на самые различные темы, и Дей полностью подпал под обаяние Булгакова».
[246] ... газеты «Заря Востока»... — Ежедневная республиканская газета на русском языке, выходившая в Тбилиси. Основана в 1922 году. Булгаков опубликовал в ней несколько своих фельетонов.
[247] — Калинин любил разъезжать в конных экипажах. Газета «Новое время» (1923, 25 января) поместила даже злую заметку на эту тему. «В „придворной“ конюшне всероссийского старосты Калинина перед праздниками пропала сбруя, только что доставленная из бывшей императорской конюшни. Подозреваемые в хищении коронационной упряжи... расстреляны... „Староста“... большой любитель прокатиться на тройке, и часто его „караковая“ часами стоит перед ярко освещенными окнами „Яра“.
Умеют „жить“ и грабить награбленное...»
[248] ... журнал «Красный перец»... выпустил рисунок под надписью «Итоги ХIII-го съезда»... — В журнале «Красный перец» (1924, № 13) была помещена карикатура под названием «Итоги XIII съезда» с подписью: «Новая буржуазия: „Даша, да не душите же меня так. Ведь даже большевики постановили, чтобы нас не душить, а только ограничить“».
[249] — Речь идет о Верхотурском Адольфе Григорьевиче (1870—1933) — издательском работнике. Между прочим, он принял в последующие годы участие в травле Булгакова, выступая против постановки в МХАТе пьесы «Бег».
[250] ... Свен отстаивал... — Свен (Кремлев) Илья Львович (1897—1971) — писатель. Сохранилось письмо Булгакова к Свену (осень 1924 г.).
... видел Еремеева... — Еремеев Константин Степанович (1874—1931) — партийный и государственный деятель, из рабочих. Один из руководителей штурма Зимнего дворца. Редактор «Рабочей газеты» и ее приложения — журнала «Крокодил».
[252] Сегодня в газетах сообщение о том, что англо-советская конференция лопнула... — 6 августа 1924 г. в газете «Известия» было помещено сообщение о том, что 5 августа подписание генерального договора не состоялось. Далее Булгаков цитирует заметку «Известий» «Прекращение англосоветской конференции».
[253] Понсонби — пособи... — Понсонби Артур — секретарь британского министерства иностранных дел. Обыгрывается просьба советского правительства о займе (пособии).
[254] — 15 августа в «Известиях» была напечатана заметка «Английские агенты спровоцировали восстание в Афганистане». Восстание вспыхнуло против политики реформ Амануллы-хана, ущемляющей феодальную аристократию и духовенство. Повстанцы были разбиты. В качестве претендента на престол выступал английский ставленник Абдул Керим.
[255] Понес в «Современник»... — Журнал Московского института журналистики.
... в издательстве Френкеля... — Френкель Лев Давидович — издатель. Его рекламные объявления можно было прочитать во многих газетах. Например, в «Накануне»: «Издательство Л. Д. Френкель. Москва, Камергерский пер., д. 5. „Универсальный книжный магазин“. Периодические издания „Новая Россия“, „Россия“. Малая литературная энциклопедия...»
[257] ... брошюрки, затеянные И. М. Василевским («Люди революции»)... — Точное название серии «Вожди и деятели революции».
[258] Писать «Дзержинского» будет Блюмкин... убийца Мирбаха... — Блюмкин Яков Григорьевич (1898—1929) — левый эсер, сотрудник ВЧК. В марте 1921 года Я. Блюмкин сделал следующее сообщение на заседании исторической секции Дома печати (запись секретаря секции): «4 июля 1918 года Блюмкина вызвали на заседание ЦК партии левых с. -р. и потребовали от него сведений о германском посольстве. Из вопросов выяснилось, что ЦК намерен организовать покушение на Мирбаха... Блюмкин предложил в качестве исполнителей акта себя и Н. Андреева... ЦК согласилось с предложением Блюмкина... Утром, в день покушения, Блюмкин посвятил в план покушения Александровича {29}, потребовав от него, чтобы тот поставил печать ВЧК на подложном удостоверении Блюмкина, дал автомобиль для поездки в Германское посольство и дежурил у телефона для того, чтобы подтвердить полномочия Блюмкина и Андреева на тот случай, если из германского посольства пожелают проверить мандат Блюмкина. Александрович, противник покушения, из соображений партийной дисциплины подчинился. Разговор проходил в кабинете председателя ВЧК. По окончании его Александрович и Блюмкин заметили, что за ширмами спит Дзержинский. Они испугались, что он слышал разговор; однако выяснилось, что он крепко спал и ничего не слышал» (ОР РГБ, ф. 520, карт. 36, ед. хр. 12).
Олеша показал мне рецензии в «Звезде»... — Имеется в виду рецензия на булгаковскую «Дьяволиаду», помещенная в журнале «Звезда» (1924, № 3, с. 111). «И совсем устарелой по теме (сатира на советскую канцелярию) является „Дьяволиада“ М. Булгакова, повесть- гротеск, правда, написанная живо и с большим юмором», — отмечалось в рецензии.
[260] КУБУВ — Комиссия по улучшению быта учёных врачей, источник: http: //dic.academic.ru/ (примечание сканировщика).
[261] — Мартынов Алексей Васильевич (1868—1934) — крупный русский хирург, создатель собственной научной школы. В дневнике Е. С. Булгаковой 5 февраля 1934 года имеется такая запись: «Умер профессор-хирург Мартынов Алексей Васильевич. Всесторонне образованный человек, очень любил и понимал музыку. М. А. относился к нему с чувством большого уважения.//Девять лет назад Мартынов оперировал М. А. (аппендицит)».
[262] Ничего нельзя понять в истории с Савинковым. Правительственное сообщение сегодня изумительно... — 29 августа «Известия» сообщали, что «в 20-х числах августа сего года на территории Советской России ОГПУ был задержан гражданин Савинков Борис Викторович, один из самых непримиримых и активных врагов рабоче-крестьянской России». Ниже следовала заметка «Суд над Б. В. Савинковым», в которой говорилось, что он решительно отрекся от своей борьбы с советской властью, разоблачил деятельность иностранных интервенционистов и признал, что во всех тех пунктах, которые заставили его поднять борьбу против советской власти, Октябрьская революция оказалась целиком и безоговорочно права. Суд приговорил Б. Савинкова к высшей мере наказания. Однако, «принимая во внимание указанные выше заявления Б. Савинкова, суд постановил ходатайствовать, перед ЦИК СССР о смягчении меры наказания». 29 августа ЦИК заменил высшую меру наказания лишением свободы на десять лет.
Недавний идол был повержен его же вчерашними единомышленниками. Правда, раздавались трезвые голоса, призывавшие не торопиться с выводами. Но они тонули в море гневного обличения. Между тем в «Новом времени» (6 сентября 1924 года) появилось сообщение о том, что Б. Савинков был с марта 1924 года завербован советской разведкой и работал на нее. В результате были провалены наиболее ценные агенты в России. Переход Б. Савинкова в СССР был осуществлен по приказу новых хозяев. В это время разведка белых уже знала о провокационной роли Савинкова, сопровождала его до границы, намереваясь там его и расстрелять, но Савинкову удалось перебежать в Россию. И еще одно любопытное сообщение было помещено в этой газете: Троцкий посетил Савинкова в тюрьме и вел там в течение часа беседу с глазу на глаз (21 сентября).
Официальное сообщение о гибели Б. Савинкова (якобы он написал 7 мая 1925 года письмо Дзержинскому и потребовал немедленного освобождения; после отказа — выбросился из окна тюрьмы) было также встречено разноречивыми откликами. Так, газета российских рабочих США и Канады «Рассвет» поместила заметку под названием «Иуда повесился», в которой сообщалось: «Окончились земные странствия известного авантюриста революции Бориса Савинкова... Очень возможно, что большевики устроили свою обыкновенную расправу с этим человеком. Но очень возможно также, что в этом Иуде, если только он был таковым, проснулся голос совести и он решил искупить своей смертью то нравственное преступление, которое он совершил...» (1925,14 мая).
[263] Против... Сунь-Ят-Сена восстали контрреволюционные силы... — В то время в южной провинции Гуандун (главный город Гуанчжоу, иначе Кантон) у власти находилась партия гоминьдан (национальная партия), возглавляемая Сунь Ят-сеном (1866—1925). Против революционного правительства неоднократно поднимались мятежи. Восстание Чан-Лин-Пака, о котором пишет Булгаков, вскоре было подавлено.
... в Москве появились совершенно голые люди... — Н. А. Семашко по этому поводу заявил в «Известиях» (12 сентября): «... я считаю абсолютно необходимым немедленно прекратить это безобразие, если нужно, то репрессивными мерами».
[265] В Китае гремит гражданская война... — Речь идет о военных действиях между губернаторами провинций, фактически неподконтрольных центральному (пекинскому) правительству. Советские газеты сообщали, что это дело рук империалистических держав, готовящихся к вторжению в Китай.
[266] В повести испорчен конец... — «Роковые яйца» были напечатаны в альманахе «Недра» (1925, VI книга). М. Горький, прочитав «Роковые яйца», писал М. Л. Слонимскому 8 мая 1925 года: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он сделал конец рассказа плохо. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!»
[267] «Севильского цирульника» в новой постановке... — Спектакль, поставленный в стиле «Динамического конструктивизма», вызвал большой интерес у публики и отклики в прессе. Постановщик спектакля И. М. Лапицкий, художник М. Ф. Домрачев.
[268] ... раскол в партии, вызванный книгой «Уроки Октября»... — Раскол в партии произошел значительно раньше, но с выходом книги Л. Д. Троцкого «Уроки Октября» он приобрел открытый характер.
... дружное нападение на него всех главарей партии во главе с Зиновьевым... — В центральной прессе появилось множество материалов, занимавших зачастую одну-две газетные полосы, с критикой Троцкого и троцкизма. Назовем для примера некоторые статьи, помещенные в «Известиях»: В. М. Молотов. Об уроках троцкизма (9 декабря); Л. Б. Каменев. Был ли Ленин действительно вождем пролетариата и революции? (10 декабря); Н. И. Бухарин. Новое откровение о советской экономике, или Как можно погубить рабоче-крестьянский блок (12 декабря); И. В. Сталин. Октябрь и теория перманентной революции тов. Троцкого (20 декабря); Н. И. Бухарин. Теория перманентной революции (28 декабря), и др.
Как всегда, более осведомленные зарубежные газеты сообщали подробности высылки Троцкого из столицы. Так, рижская газета «Сегодня вечером» 11 декабря в статье «Как был устранен Троцкий» писала, что «грузин Сталин» предлагал действовать совершенно открыто и официально снять Троцкого со всех постов, прежде всего отстранить; от управления военными делами. Затем в январе собрать съезд партии для одобрения принятых решений. Однако более внушительная группа партийцев во главе с Л. Б. Каменевым предложила действовать по-иному. Учитывая большое влияние Троцкого в народных массах и в армии, а также почтительное отношение к нему как к военному организатору на Западе (а там затевался новый поход против советской России), не следует его отстранять от командных постов, не порывать с ним формально и дать ему возможность по истечении определенного времени исправить свои грехи и снова оказать услуги партии. Эта точка зрения одержала верх, и решено было объявить Троцкого больным...
[270] — В газете «Известия» 10 декабря было помещено следующее сообщение врачей о здоровье Троцкого: «24 ноября 1924 г. мы, нижеподписавшиеся, осматривали Льва Давыдовича Троцкого, причем оказалось, что он страдает лихорадочным заболеванием, продолжающимся уже 10 дней и обусловленным гриппозной инфекцией... Рассматривая настоящее заболевание, как совершенно аналогичное заболеванию, имевшему место в прошлом году... мы считаем необходимым скорейший перевод Льва Давыдовича в один из курортов с теплым мягким климатом.//Д-р Ф. А. Готье, Д-р В. А. Александров, Д-р М. И. Певзнер, Наркомздрав Н. А. Семашко».
Через день Н. А. Семашко вновь выступил в «Известиях» с любопытнейшим сообщением: «Болезнь Троцкого... обусловлена резкой переменой климата... Кроме того, Лев Давыдович допустил одну неосторожность: он выступал в Серпухове на трех собраниях, потный до нитки, в холодном помещении. Как раз после этого у него повысилась температура... Для врачей стало ясно, что здесь... точное повторение прошлогоднего заболёвания. Ясно стало также и лечение: перемена климата... Лев Давыдович согласился с этим мнением и на днях переезжает в теплый климат...»
[271] Из Англии нас поперли с треском. Договор разорвали... — В ноябре 1924 года лейбористское правительство Макдональда сменил консервативный кабинет Стэнли Болдуина (1867—1947). Произошло это путем новых выборов в парламент, на которых консерваторы одержали победу. Взяв власть в свои руки, консервативное правительство тут же поставило в известность советское руководство о своем решении разорвать англо-советский договор, ранее подписанный Макдональдом. Более того, Уинстон Черчилль внес на рассмотрение нового правительства предложение о немедленном разрыве дипломатических отношений с советским правительством и выдворении из Англии советского посла. Но это предложение не нашло поддержки у министра иностранных дел Великобритании Чемберлена.
[272] Знаменитое письмо Зиновьева... — Г. Зиновьев, выступая с речью на губернской конференции военных комиссаров 25 ноября 1924 года, так рассказал об этом письме (передаем его речь тезисно):
Консерваторы пришли к власти путем явного подлога. Во время хода избирательной кампании значительную роль сыграло так называемое «Письмо Зиновьева», отличающееся от всех других моих писем тем, что оно не было никогда мною написано.
власть.
Меньшевик Макдональд запутался в этом деле и проиграл выборы.
Так называемое «письмо Зиновьева» дало консерваторам по крайней мере один миллион голосов... Оно решило судьбу выборов. Английские консерваторы пришли к власти при помощи фальшивого паспорта и откровенного подлога. Газеты решили исход выборов. Особенно старались воздействовать на женщин, а у старух консерваторы имели особенно большой успех. Их запугивали восстаниями.
Из Москвы немедленно были посланы две телеграммы по двум линиям: одна — ответ наркоминдела, где предлагался третейский суд, чтобы установить подлинность или подложность этого письма; другая исходила от нас, от Коминтерна, к английским профсоюзам. Мы готовы отдать на суд английских профсоюзов вопрос о подлинности этого письма (Известия, 1924, 2 дек.).
Английский парламент рассмотрел этот вопрос на своем заседании. Выступавший в палате общин министр внутренних дел заявил, что «правительство не предполагает представлять доказательства, на которых основывается его убеждение в подлинности „письма Зиновьева“... Если советское правительство желает жить в дружбе с Англией, то пусть оно начнет с прекращения пропаганды по всему миру. Если оно желает нового договора..., то пусть оно перестанет вмешиваться в дела Британской империи в Индии, Египте и всех стран, над которыми мы имеем контроль и которыми управляем» (Известия, 12 декабря).
Мосье Красин с шиком поднял красный флаг на посольстве... — «Известия» по этому поводу писали: «Флаг был медленно поднят под звуки „Интернационала“. Присутствующие восторженно приветствовали флаг и эмблемы СССР...» И приведены были слова Красина: «Признание со стороны Франции является большой победой советской власти» (16 декабря).
[274] ... французского премьера Эррио... Тогда все понятно... — Эррио Эдуард (1872—1957) — видный политический и государственный деятель Франции, лидер партии радикалов, премьер-министр в 1924—1926, 1932 годах, многие десятилетия — мэр Лиона. Политическая фигура, значительный период времени определявшая характер франко-советских государственных отношений.
В октябре 1922 года Эррио, при содействии газеты «Накануне», посетил Россию. Возвратившись во Францию, он поделился своими впечатлениями о поездке. Эррио, в частности, поведал корреспондентам, что увидел Россию в «новом аспекте», что пришел «конец легенде об агонизирующем колоссе», что большевистская Россия «протягивает Франции руки с тою же искренностью, как и в те времена, когда были заложены первые камни союза...». Эррио сожалел, что Россия «потеряла Ревель и Ригу», что «Петроград остается единственным окном в Балтийское море», и в результате происшедших событий Россия «не имеет выхода в Средиземное море». Отмечая миролюбивость Совдепии, он сослался на отказ большевистского правительства «от гегемонии над Константинополем — этой заветной мечты царей». И Эррио выразил убеждение, что если бы французское правительство сделало малейший жест в содействии решения вопроса о черноморских проливах, то «чувство благодарности охватило бы всю Россию» (Накануне, 1922, 22 окт.). В газетах сообщалось также, что во время своего пребывания в Москве Эррио вел теплые беседы с Л. Д. Троцким, Г. В. Чичериным и другими видными большевиками. Итогом поездки стала его книга «Новая Россия», о которой самый спокойный и корректный сотрудник «Нового времени» П. Боткин писал так: «Г. Эррио тяготеет к советской России и преклоняется перед воротилами большевизма. Для него „старая Россия“ умерла навсегда...»
Эррио и ранее был известной личностью, но после визита в Россию популярность его резко возросла. Приход же его к власти в мае 1924 года буквально привел в восторг европейскую «демократию». Ее пресса помещала систематически обширные материалы о нем. Даже такая периферийная газета, как рижская «Русская жизнь», восторженно писала: «Эррио, Эррио, Эррио... это слово теперь ежедневно произносится сотни раз. На него устремлены взоры всей Европы. От него ждут чудес... Он буквально кажется центром, осью, вокруг которого вертится вся жизнь. Он всем нужен, все его ищут, все делается его именем» (1924,15 июня).
Не скрывала своей радости по поводу победы во Франции левого блока и «русская демократия», центром которой стал Париж. Марк Алданов так писал по этому поводу в милюковских «Последних новостях» 13 июня: «Если верить газете „Котидиен“, с приходом к власти Эррио начинается чуть ли не новая эра в политической истории мира. До сих пор политика была безнравственна, теперь она станет символом нравственности... Эррио спасет Францию!.. Как европейцы, мы можем только порадоваться приходу к власти левого блока... Мы не имеем решительно никаких оснований сожалеть о поражении Национального блока... Но приветствия русской демократии в почтовом ящике Эррио встретились бы с телеграммой Г. Чичерина...» Забегая вперед, заметим, что после признания правительством Эррио Советской России, в почтовом ящике французского премьера действительно оказалась телеграмма Г. Чичерина, начинавшаяся словами: «Я счастлив, что наша старая персональная дружба много способствовала столь желанным результатам...»
Но не оказалось в почтовом ящике Эррио поздравлений от русского национального блока. Приход к власти во Франции левых партий был воспринят русскими монархистами-патриотами мрачно. 18 мая «Новое время» поместило по этому поводу следующие строки: «Мы потеряли Родину. О чем мы можем еще жалеть, какие еще потери могут нас трогать? И все же уход Пуанкаре нас глубоко трогает... Уход Пуанкаре — это уход одного из последних могикан от погружения в социалистическую тьму Европы...» Но подлинный взрыв негодования произошел в эмигрантских правых кругах после официального признания французским правительством большевистской России. В передовой статье «Нового времени» (1 ноября) говорилось: «Октябрь продолжает благоволить большевикам... 29 октября Франция, в лице г. Эррио, признала советскую власть над русским народом, который, если верить г. Эррио, признает авторитет се „как наследника бывших русских правительств“. Если же верить русскому народу, то, как известно всем, а в том числе и г. Эррио, что со дни воцарения этой власти в России и до настоящего дня признания ее Францией не прекращалась, не прекращается и, конечно, не прекратится борьба не только русского, но и всех народов, населяющих русское государство, кроме одного-единственного — еврейского, с этой подлою властью завоевателей. Ведь только что в потоках крови потонул восставший грузинский народ. Только что в таких же потоках крови захлебнулось восставшее крестьянство Харьковской губернии, доведенное до отчаяния этой властью... Зачем же надо было лгать на русский народ?.. Ведь этот плевок в лицо русского народа... останется запечатленным навеки».
«Новое время» стали появляться материалы, вскрывающие подоплеку происходивших событий. Уже 2 ноября в статье «За кулисами франко-советских переговоров» сообщалось, что главными действующими лицами в этой драме были сенатор Де Монзи (известнейший масон) и «его приятель, известный аферист и бывший австрийский шпион Дмитрий Рубинштейн». Это при их содействии группа французских биржевиков скупила у большевиков крупные партии российских ценных бумаг. Эти бумаги, после надлежащего оформления, получили доступ на французскую биржу. Но резкий подъем российских ценных бумаг на французской бирже возможен был лишь после официального признания Советов и заключения соответствующего торгового договора. Поэтому Де Монзи и Митька Рубинштейн активно способствовали заключению франко-советского соглашения. 16 ноября в статье «Как Франция идет к своей гибели» раскрывалась враждебная по отношению к французскому и русскому национальным блокам деятельность масонских лож — «Великого Востока» и прочих. Убедительно доказывалось, что решение о признании СССР было принято в ложах, и Эррио пошел туда, куда влекла его «неведомая сила масонов». Впрочем, вся деятельность левого правительства Эррио вытекала, по мнению газеты, «из его обязательств масонству», а последнее вырабатывало единый путь и для III Интернационала, и для еврейского большевизма. В статье отмечалось также, что «среди французских масонов есть и русские люди, так называемые „демократы“, которые остались, как и были с 1908 года... масонами; не довольствуясь тем, что они разрушили Россию, они обещают не щадить своих благородных усилий, чтобы посодействовать гибели Франции. А эта гибель ей... предуготовлена по тому же рецепту, как и гибель России. Из одной... сатанинской кухни выходят те и другие яды». В таком же духе были выдержаны и многие другие статьи.
Как мы видим, взгляды русских монархистов во многом перекликались с мыслями Булгакова, и их опасения, как показали последующие исторические события, оказались не напрасными.
По иронии судьбы именно Эррио, находясь в 1933 году в СССР и посетив Художественный театр, выразил Булгакову свое восхищение после просмотра «Дней Турбиных» и любезно пригласил драматурга посетить Францию.
[275] ... полоумная баба... приходила к посольству Красина стрелять... — Это удивительная история, которая несколько месяцев была в центре внимания европейской прессы. 14 декабря «Известия» сообщили, что на Красина была предпринята попытка покушения. Инспектор полиции задержал подозрительную женщину, прогуливавшуюся возле советского посольства. У нее был изъят револьвер. При допросе она назвалась «вдовой Диксон, урожденной Егорьевой», а также заявила: «Оскорбительно видеть Красина в Париже. Я приехала, чтобы его убить, так как он совершит революцию во Франции так же, как совершил ее в России».
[276] Выпустил ее за границу... Луначарский... — В том же номере «Известий» А. В. Луначарский выступил с объяснениями. Вкратце они сводились к следующему: Луначарский знал мадам Диксон с 1919 года как писательницу. Она часто приставала к нему с навязчивыми идеями и удивительными историями. Так, она рассказала, что П. Н. Милюков заманил ее сына на пароход и совершил убийство на сексуальной почве, причем выцедил из него всю кровь, и вообще проделал как раз то преступление, в котором так облыжно обвиняли Бейлиса.
Пересказав еще несколько подобных историй, Луначарский заметил: «Для меня стало ясно, что я имею перед собой рехнувшегося человека...»
«Известия» перепечатали следующее сообщение «Последних новостей» о Диксон: «Диксон была хорошо известна в литературном мире Москвы как автор театральных пьес, журналистка и переводчица. Она явилась в Париж из Крыма, через Италию, и так как очень нуждалась, то пользовалась поддержкой русско-парижской колонии и Союза русских писателей в Париже. Однако ее сторонились ввиду несомненной душевной болезни. Еще в Москве Диксон страдала манией преследования, которая развилась у нее после смерти се сына. Диксон говорила, что сын ее убит Азефом, от которого она у всех просила защиты».
На следующий день «Известия» дополнили информацию о Диксон таким сногсшибательным ее заявлением: «Я знаю, что так называемый германский профессор Эйнштейн — не кто иной, как русский полицейский сыщик Азеф, которого я собираюсь разоблачить». А 28 декабря те же «Известия» поместили сообщение о приговоре по делу Диксон. В нем отмечалось, что Мария Диксон-Евгеньева (псевдонимы), урожденная Горячковская, приговорена к трехнедельному тюремному заключению и высылке из Франции.
И наконец, 6 января 1925 года «Известия» попытались дать оценку, в том числе политическую, всему делу Евгеньевой-Диксон. «Действительно, ее фамилию установить трудно, но имеются данные, указывающие, что Евгеньева была женой Азефа, что имела от него ребенка, которого убила. Еще в начале прошлого года она была в России, состояла будто бы членом Союза писателей и даже одно время — судебным следователем. Уехала она легально, имея советский заграничный паспорт... Врачи признали ее нормальной. Действительно ли она здорова, сказать трудно. Во всяком случае, она притворяется сумасшедшей, уверяя на суде, что известный германский ученый Эйнштейн — не кто иной, как Азеф и т. п. Вероятнее всего, болезнью Евгеньевой воспользовались белогвардейцы и уговорили ее совершить покушение.
Суд и прокурор затушевали дело преднамеренно».
Заметим попутно, что в настоящее время выявлены интересные документы, связанные с личностью Диксон, которые требуют дополнительного изучения.
º водку, которую публика назвала «рыковкой»... — Газета «Рассвет» по этому поводу писала: «Из всех деяний большевиков — „рыковка“ самое замечательное, но и наиболее соответствующее самой натуре большевиков... И если все хозяйственные мероприятия большевиков непременно кончаются „ножницами“..., то в деле с „рыковкой“ неизменно наблюдается „смычка“... Доход от питейного дела составил: в 1922—23 году — 15,6 млн. руб... в 1924—25 году — 130,0 млн. руб. Что касается 1925—26 года, то совет комиссаров приказал Сокольникову собрать от питей не менее 280 млн. руб.» (8 октября 1925 года).
[278] ... Шмидта выгнали из Госиздата... — Шмидт Отто Юльевич (1891—1956) — с 1921 по 1924 год возглавлял Госиздат.
[279] Это «спор славян» между собой... — «Новое время» поместило на эту тему ряд статей, в том числе и под таким заглавием: «Спор бронштейнов с розенфельдами» (1925,30 января).
... я уже живу в Обуховском переулке... в какой-то... хибарке... — Л. Е. Белозерская вспоминает «Мы живем в покосившемся флигельке во дворе дома № 9 по Обухову, ныне Чистому переулку... Дом свой мы зовем голубятней. Это наш первый совместный очаг. Голубятне повезло: здесь написана пьеса „Дни Турбиных“, фантастические повести „Роковые яйца“ и „Собачье сердце“»...
[281] Относительно Франции — совершеннейший пророк... — Булгаков черпал информацию о событиях по Франции в основном из газет, и часто из газеты «Известия». А там в эти дни печатались такие сообщения:
«На состоявшемся 4 декабря в Париже заседании совета министров обсуждался вопрос о коммунистической агитации. Министр внутренних дел заявил, что французские большевики при помощи многочисленных прибывших во Францию иностранцев вновь перешли в наступление. Полиция произвела обыск в помещении коммунистической школы им. Ленина в предместьях Парижа — Бобиньи, после чего сделала налет на находящийся близ этой школы поселок, где проживают многочисленные иностранцы... Захваченные документы переданы трибуналу... В Дуарнене жандармы стреляли в бастующих рыбаков...» И так далее.
Но более всего Булгакова могло заинтересовать сообщение «Известий» от 19 декабря, в котором говорилось: «Мильеран на открытии национальной республиканской лиги произнес речь, в которой призвал всех республиканцев к борьбе против Эррио.//Энергично наступая на коммунизм, Мильеран заявил, что большевизм — это гражданская война... Франция не получит никакой выгоды от признания СССР. Свою речь Мильеран закончил следующими словами: „Под влиянием какого-то преступного ослепления правительство водворило в самом центре Парижа под красным флагом, украшенным серпом и молотом, главный штаб революции“».
[282] ... в Амьене... уже началось какое-то смятение... — Газета «Новое время» тесно увязала эти события с «работой масонов». В передовой статье от 2 января 1925 года она писала: «Французскими масонами являются президент республики г. Думерг, министры Шотамп, Пейтраль, Рену... Пенлеве. В сердце самого парламента гнездится масонская ложа... Вот те сведения, которые удалось получить... в Амьене... В одну ночь предполагалось захватить казармы, почту и вокзалы, а наутро возвестить обрадованному населению, что в Амьене введена советская республика. Этот великолепный план должны были осуществить комсомольцы, комячейки в казарме... В окрестностях Амьена расположены аэродромы. Местные комячейки должны были захватить их... К счастью, этот план был вовремя раскрыт...» Далее сообщалось, что все нити планировавшегося восстания тянутся к масонским ложам.
[283] ... разъяснил ее, как пес сову... — Фраза знакома читателям по повести «Собачье сердце». Повесть датирована «январь — март 1925 года». Но, видимо, Булгаков уже в это время работал над ней.
[284] «Калинин»)... — Речь идет о книге Дм. Стонова «М. И. Калинин», вышедшей в серии «Вожди и деятели революции» в 1925 году.
[285] Бобрищев пишет о Володарском... — Книга «М. М. Володарский» вышла в 1925 году под двумя авторскими фамилиями (псевдонимами): П. Арский и Ал. Дмитриев. Своего политического цинизма Бобрищев-Пушкин и не скрывал. Еще в 1922 году, отвечая упрекавшим его в предательстве, Бобрищев писал: «Об интервенции не помышляют больше ни Ллойд Джордж, ни Милюков... Нет надежды и на внутренний взрыв... Отдайте себе отчет, господа: вы — побежденные. Другой класс пришел нам на смену, сильнее нас. Его право на революцию и на власть доказывалось неоднократно... Вы, проиграв войну, продолжаете ее вести» (Накануне, 1922,3 июня).
... напомнил старика Арсеньева... — Некоторые исследователи (К. Н. Кириленко, Г. С. Файман) полагают, что имеется в виду Арсеньев Константин Константинович (1937—1919) — главный редактор «Энциклопедического словаря» и «Нового энциклопедического словаря Брокгауза — Ефрона».
[287] ... ошибка всех Павлов Николаевичей и Пасмаников... — Булгаков имеет в виду Милюкова П. Н. и Пасманика Д. С. как наиболее ярких представителей либерал-демократии, выступавших против силовых методов в решении «русского вопроса», а по сути боявшихся возвращения к власти русских монархистов. Булгаковская мысль о том, что «за первой партией идет... вторая», основывалась не только на страстном желании иметь в России русское национальное правительство, но и на кое-каких объективных обстоятельствах, как внутренних (экономическая разруха и возрастающее недовольство населения), так и на внешних — московские газеты постоянно публиковали сообщения о приготовлениях в стане эмиграции к новому походу. В связи с последним представляет интерес мнение такой осведомленной газеты, как еврейская «Народная мысль». 16 января 1925 года она поместила статью под названием «Европа и Москва», в которой сообщалось: «С момента появления у власти консервативного кабинета политика Англии в отношении СССР резко изменилась. В этом отношении немалую роль сыграл ревельский путч {30}, который в Лондоне называют величайшей глупостью Москвы. Чемберлен сумел как нельзя лучше ее использовать. Ему удалось убедить Эррио в несостоятельности его дружелюбной политики к СССР {31}. Врангелевский флот, благодаря его воздействию {32}, не был передан красному адмиралу Беренсу {33}, в займе тоже было отказано.
внутренний кризис в стране должен быть использован для ликвидации большевизма.
Немалую роль в этом плане играет сербский король Александр... Центр этих сил — Белград...»
Но затем газета перешла к обсуждению сложностей, которые могут помешать осуществлению этого предприятия. «Не говоря уже о финансировании этого проекта, — подчеркивалось в статье, — которое может исходить только из Америки, центр тяжести лежит в украинском вопросе. Пока не получит разрешения вопрос о создании независимой Украины и о полных гарантиях того, что судьба России будет разрешена Учредительным собранием... — успех интервенции сомнителен...» Вот так-то. Оказывается, решение «русского вопроса» на основах «демократии» давно предусматривало расчленение России. Но это еще не все «сложности», ибо: «Согласится ли на это Польша? Захочет ли Румыния пересмотреть бессарабский вопрос? Действительно ли популярно имя Николая Николаевича в России?..» В заключение газета сообщила еще об одной «сложности» в осуществлении проекта: предполагаемое вовлечение в этот план Германии нереально, поскольку балтийские государства — область ее национальных интересов и она не допустит лишения их суверенитета. Таким образом, при удачном разрешении всех сложностей и успехе интервенции Россия оказалась бы в усеченных границах, фактически разделенной на несколько государств. Могли ли с этим согласиться патриотические круги России?
Что же касается «русской демократии», то она ограничивалась разработкой всевозможных проектов переустройства России. Так, тот же Д. С. Пасманик в газете «Последние новости» от 19 сентября 1924 года рассматривал принципы, на основе которых могла бы быть восстановлена демократическая Россия. Небезызвестная Е. Кускова, тщательно скрывавшая свои высокие масонские степени, многочисленные выступления сводила к следующему: «Там (в России) решается роковой спор, а мы — только помощники, мы только маленькие частицы огромного целого, которое там, в России...» (Дни, 19 сентября 1924 г.). И все эти рассуждения подкреплялись шумливым патетическим лицемерием недавних разрушителей России.
По-иному представляли свою роль нововременцы: «Русский народ — нищий, неорганизованный, безоружный и одинокий {34}„демократическая“ Европа...
Время красивых слов, призывов, убеждений — прошло. Нужно действие... Все надежды России устремлены сюда: она ждет героя, который... наперекор занесенному мечу сатаны ринется в бой...»
Но тут же раздавался вздох сомнения: «Все наши идеалы... надежды... все это без денег ничто — мертвая буква».
[288] ... Бобрищев погибнет... — Булгаков постоянно подчеркивал, что сменовеховцы, скатившиеся до унизительного услужения новым властям, плохо кончат. И оказался провидцем: большинство из них было репрессировано в тридцатые годы.
[289] ...«Странник играет под сурдинку»... — Имеется в виду роман К. Гамсуна «Странник играет под сурдинку».
[290] — Булгаков очень часто диктовал тексты своих сочинений близким ему людям. Чаще всего это были жены — Любовь Евгеньевна и Елена Сергеевна. Сохранились многие рукописи писателя («Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера», «Адам и Ева» и другие), в которых значительная часть текста написана под диктовку Л. Е. Белозерской и Е. С. Булгаковой.
[291] ... убили еще одного селькора... Сигаева... это интродукция к совершенно невероятной опере... — В центральных газетах в то время появилось несколько сообщений об убийствах местными жителями селькоров. 23 декабря в «Известиях» была напечатана заметка о зверском убийстве в Армавирском округе недавнего красноармейца, селькора Николая Сигаева — кулаки «раскроили ему топором голову». Булгаков усмотрел в этих сообщениях подтверждение нарастающего недовольства советской властью — «интродукцию» к освободительному движению. Но «опера» получилась совершенно иная, под названием «Коллективизация». Режиссерами и постановщиками этой «невероятной оперы» оказались не те силы, на которые уповал Булгаков, а большевики.
... Френкель... Это рак в груди... — Любопытнейший комментарий к этому отрывку дневника писателя дал современный литературовед Михаил Золотоносов. Приведем его с некоторыми сокращениями: «Дневник Булгакова 1923—1925 годов показал: к „еврейской теме“ писатель не был равнодушен. Нетрудно, например, из одной записи об издательстве Льва Давидовича Френкеля, размещавшемся в центре Москвы, вывести элементарный антисемитизм [...] Впрочем, говоря об отношении Булгакова к Френкелю, надо учесть два обстоятельства. Первое состоит в том, что ненависть к налаженному френкелевскому делу — это ненависть не просто к еврейскому делу, а к еврейскому буржуазному предприятию. Два чувства складываются, питая и усиливая друг друга. Отсюда и отношение „пролетария“ Булгакова к „машинно налаженному делу“ Френкеля, приносящему доход и сытую, обеспеченную жизнь, которой лишен писатель (можно даже предположить, что отношение Булгакова и к лозунгу „Все поделить!“ не было столь уж простым и однозначным).
Второе обстоятельство объясняет индивидуальное отношение Булгакова как разновидность достаточно распространенной в 1920-е годы в русской культурной среде оценки всплеска еврейской политической, предпринимательской активности в Москве. При всей своей писательской самостоятельности и невключенности в какие-либо литературные объединения, Булгаков не мог быть вовсе изолирован от антисемитских влияний среды» (Литературное обозрение, 1991, № 5, с. 101). К этому довольно внимательному наблюдению хотелось бы заметить, что булгаковский реализм не имеет ни малейшего отношения к антисемитизму.
[293] — Никандров (Шевцов) Николай Никандрович (1878—1964) — писатель; Кириллов Владимир Тимофеевич (1889—1943) — поэт, Ляшко (Лященко) Николай Николаевич (1884—1953) — писатель; Львов-Рогачевский Василий Львович (1873—1930) — критик.
[294] ... письмо Бернарда Шоу... Раде к пытается ответить... — В газете «Известия» (25 декабря) было напечатано письмо Б. Шоу, адресованное в редакцию. Передаем этот текст в сокращении.
«Дорогой сэр!
Боюсь, что для „Известий“ невозможно опубликовать мое мнение о положении, создавшемся после отказа от англо-русских договоров. Я могу лишь сказать, что в конце концов экономика должна взять перевес над политикой [...] Советское правительство хорошо сделало бы, если бы как можно скорее отмежевалось от III Интернационала и ясно сказало бы м-ру Зиновьеву, что он должен окончательно сделать выбор между серьезной государственной деятельностью и детскими бессмыслицами для кино {35} письмо, а нечто гораздо более важное. Устав III Интернационала был в переводе опубликован в лондонской газете „Таймс“, и сквозящие в нем на каждой строке мещанский идеализм и детское познание людей и вещей нанесли серьезный удар английским друзьям советов. С точки зрения английских социалистов, члены III Интернационала не знают даже элементарных основ своей работы, как социалистов [...] Пока Москва не научится смеяться над III Интернационалом и не станет на ту точку зрения, что везде, где социализм является живой силой, а не мертвой теорией, он оставил Карла Маркса так же далеко позади, как современная наука оставила Моисея, до тех пор не будет ничего, кроме недоразумений; дюжина самых ничтожных чудаков в России будет вести торжественную переписку с дюжиной самых ничтожных чудаков Англии, и те и другие убеждены в том, что они — пролетариат, революция, будущее, Интернационал и бог весть что еще [...]
Я бью тревогу, потому что советское правительство должно считаться с реальными фактами Запада...
Преданный вам Д. Бернард Шоу».
Карл Радек в этом же номере газеты поместил фельетон под названием «Мистер Пиквик о коммунизме. Великолепная сатира Бернарда Шоу на английский „социализм“». В нем есть и такие строки: «Шоу... говорит по адресу Советского Союза и Коминтерна: „Господа русские коммунисты, бросьте вы Коминтерн, ведь это вздор из кинематографа. Какая вообще возможна мировая революция?“
Вы сделали революцию в громаднейшей, стране, но этот факт весит меньше того неудовольствия, которое ваша революция возбуждает в английских лордах! Как же вы хотите жить, если наши лорды не соблаговолят на это согласиться. В интервенции сплоховали, не задушили вас, но не убили пулей — так убьем фунтом. Бросьте рыпаться, смиритесь, подчинитесь...»
Больше всего почему-то привлекло мое внимание посвящение... — Об этом посвящении см. комментарий в кн.: Булгаков Михаил. Из лучших произведений. М., 1993, с. 610—611.
[296] Вечером у Никитиной... — Никитина Евдоксия Федоровна (1893—1973) — историк литературы, организатор издательства «Никитинские субботники» и одноименных чтений, на которых выступали многие литераторы; собирательница автобиографий и биографий писателей. Ее богатейший архив содержит интереснейшие сведения о русской литературе двадцатых-тридцатых годов. Имеются в нем упоминания и о Булгакове.
[297] Эти «Никитинские субботники» — затхлая, советская, рабская рвань, с густой примесью евреев... — С полным основанием Булгаков мог бы прибавить к этому сообществу и друзей самого известного и могущественного ведомства, расположенного на Лубянке, которые, аккуратно посещая различные «субботники», и проявляя чудеса внимания к докладчикам, незамедлительно составляли подробные отчеты о виденном и слышанном и отсылали их «куда следует». Мы не знаем, присутствовали ли эти «друзья» на чтении «Роковых яиц», поэтому процитируем (в отрывках, конечно) любопытнейший документ, который появился на свет через два с небольшим месяца после прочтения Булгаковым «Собачьего сердца».
«Был 7. III. 25 г. на очередном литературном „субботнике“ у Е. Ф. Никитиной. Читал Булгаков свою новую повесть. Сюжет: профессор вынимает мозги и семенные железы у только что умершего и вкладывает их в собаку, в результате чего получается „очеловечение“ последней.
{36}.
Примеров можно было бы привести еще великое множество, примеров тому, что Булгаков определенно ненавидит и презирает весь совстрой, отрицает все его достижения.
Кроме того, книга пестрит порнографией, облеченной в деловой, якобы научный вид.
Таким образом, эта книжка угодит и злорадному обывателю, и легкомысленной дамочке, и сладко пощекочет нервы просто развратному старичку.
Есть верный, строгий и зоркий страж у Соввласти, это — Главлит, и если мое мнение не расходится с его, то эта книга света не увидит. Но разрешите отметить то обстоятельство, что эта книга (первая ее часть) уже прочитана аудитории в 48 человек {37}— писатели сами. Поэтому ее роль, ее главное дело уже сделано, даже в том случае, если она и не будет пропущена Главлитом: она уже зарядила писательские умы слушателей и обострит их перья. А то, что она не будет напечатана (если „не будет“), это-то и будет роскошным, им, этим писателям, уроком на будущее время, уроком, как не нужно писать для того, чтобы пропустила цензура, то есть как опубликовать свои убеждения и пропаганду, но так, чтобы это увидело свет. (21. III. 25 г. Булгаков будет читать вторую часть своей повести)».
24 марта пунктуальный наблюдатель {38} продолжил свой отчет.
«Вторая и последняя часть повести Булгакова „Собачье сердце“... дочитанная им 21/III—25 г. на „Никитинском субботнике“, вызвала сильное негодование двух бывших там писателей-коммунистов и всеобщий восторг всех остальных. Содержание этой финальной части сводится приблизительно к следующему: очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной, делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления. Все это вывело профессора из себя, и он разом покончил с созданным им несчастием, а именно: превратил очеловеченную собаку в прежнего, обыкновенного пса.
Если и подобные грубо замаскированные (ибо все это „очеловечение“ — только подчеркнуто-заметный, небрежный грим) выпады появляются на книжном рынке СССР, то белогвардейской загранице, изнемогающей не меньше нас от бумажного голода, а еще больше от бесплодных поисков оригинального, хлесткого сюжета, остается только завидовать исключительнейшим условиям для контрреволюционных авторов у нас» (НГ, 1994, 28 сентября).
подключилась и печать. Печально известный Леопольд Авербах так отозвался о Булгакове: «... Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета. Не только наша критика и библиография, но наши издательства должны быть настороже, а Главлит — тем паче!» (1925, 20 сентября). И это было сказано за год до премьеры «Дней Турбиных»!
[298] ... был у Лидии Васильевны... — Кирьякова Лидия Васильевна — журналистка, основавшая в 1922 году литературный кружок «Зеленая лампа», в который входил и Булгаков.