Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина. Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками к профессору.
- У вас боли, голубчик, возобновились? - Спросил осунувшийся
Филипп Филиппович, - садитесь, пожалуйста.
- Мерси. Нет, профессор, - ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... Питая большое уважение... Гм... Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост... - Пациент полез в портфель и вынул бумагу, - хорошо, что мне непосредственно доложили...
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать. Он долго Бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. "...А также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова - удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь пеструхин".
- Вы позволите мне это оставить у себя? - Спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, - или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
- Извините, профессор, - очень обиделся пациент, и раздул ноздри, - вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... - И тут он стал надуваться, как индейский петух.
- Ну, извините, извините, голубчик! - Забормотал Филипп Филиппович, простите, я право, не хотел вас обидеть. Голубчик, не сердитесь, меня он так задергал...
- Я думаю, - совершенно отошел пациент, - но какая все-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают...
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время.
******
Преступление созрело и упало, как камень, как это обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике Полиграф Полиграфович. Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивленный Шариков пришел и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента и левая его рука с папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерского кресла.
Филипп Филиппович со спокойствием очень зловещим сказал:
- Как это так? - Искренне удивился Шариков.
- Вон из квартиры - сегодня, - монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти.
Какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича; очевидно, гибель уже караулила его и срок стоял у него за плечами. Он сам бросился в обьятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто:
- Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом - шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколько секунд прыгающий по битым стеклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа к кушетке. На ней распростертый и хрипящий лежал заведующий подотделом очистки, а на груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малой подушкой.
Через несколько минут доктор Борменталь с не своим лицом прошел на передний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку:
"Сегодня приема по случаю болезни профессора - нет. Просят не беспокоить звонками".
Блестящим перочинным ножичком он перерезал провод звонка, в зеркале осмотрел поцарапанное в кровь свое лицо и изодранные, мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и настороженным голосом Зине и Дарье Петровне сказал:
- Хорошо, - робко ответили Зина и Дарья Петровна.
- Позвольте мне запереть дверь на черный ход и забрать ключ, - заговорил Борменталь,прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо - это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придет, а вы не выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты.
- Хорошо, - ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер черный ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у смотровой.
Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы. Полезли сумерки, скверные, настороженные, одним словом мрак. Правда, впоследствии соседи через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой, выходящих во двор, в этот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будто бы они видели белый колпак самого профессора... Проверить трудно. Правда, и Зина, когда уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, как Борменталь и профессор вышли из смотровой, ее до смерти напугал Иван Арнольдович. Якобы он сидел в кабинете на корточках и жег в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов. Лицо будто бы у доктора было совершенно зеленое и все, ну, все... Вдребезги исцарапанное. И Филипп Филиппович в тот вечер сам на себя не был похож. И еще что... Впрочем, может быть, невинная девушка из пречистенской квартиры и врет...