18 мая [721] 1935 г.
В. В. Вересаев ― М. А. Булгакову
Милый Михаил Афанасьевич!
Я ушел от Вас вчера в очень подавленном настроении. Вы, конечно, читали черновик, который еще будет отделываться. Но меня поразило, что Вы не сочли нужным изменить даже то, о чем мы с Вами договорились совершенно определенно, — напр., заявление самого Салтыкова, что «это было мое инкогнито», цитирование (лютеранином) Дубельтом евангельского текста, безвкусный выстрел Дантеса в картину (да еще в «ценную», м. б. в подлинного Рембрандта, да еще в присутствии слепого, дряхлого старика, у которого такой выстрел мог вызвать форменный паралич сердца) и т. д. Скажем, это черновик, — Вы не имели времени сделать изменения, читалось это нескольким членам театра для предварительной ориентировки [722]. Но Вы согласились также на прочтение пьесы и всей труппе, — это дело уже более серьезное, и я вправе был ждать некоторой предварительной согласованности со мною. Невольно я ставлю со всем этим в связь и очень удививший меня срок представления пьесы ленинградскому театру — 1 октября: ведь после лета мы сможем с Вами увидеться только в сентябре. Боюсь, что теперь только начнутся для нас подлинные тернии «соавторства». Я до сих пор минимально вмешивался в Вашу работу, понимая, что всякая критика в процессе работы сильно подсекает творческий подъем. Однако это вовсе не значит, что я готов довольствоваться ролью смиренного поставщика материала, не смеющего иметь суждение о качестве использования этого материала. Если использовано лучше, чем было мною дано, — я очень рад. Но если считаю использованным хуже, чем было, то считаю себя вправе отстаивать свой вариант так же, как Вы вправе отстаивать свой. Напр., разговор Жуковского с Дубельтом у запечатанных дверей считаю в Вашем варианте много хуже, чем в моем [723]. Образ Дантеса нахожу в корне неверным и, как пушкинист, никак не могу принять на себя ответственность за него. Крепкий, жизнерадостный, самовлюбленный наглец, великолепно чувствовавший себя в Петербурге, у Вас хнычет, страдает припадками сплина; действовавший на Наталью Николаевну именно своею животною силою дерзкого самца, он никак не мог пытаться возбудить в ней жалость сентиментальным предсказанием, что «он меня убьет» [724]. Если уж необходима угроза Дантеса подойти к двери кабинета Пушкина, то я бы уж считал более приемлемым, чтобы это сопровождалось словами: «Я его убью, чтобы освободить вас!» [725] И много имею еще очень существенных возражении. Хочется надеяться, — Вы будете помнить, что пьеса как-никак будет именоваться пьесой Булгакова и Вересаева и что к благополучному концу мы сможем прийти, лишь взаимно считаясь друг с другом.
Преданный вам В. Вересаев.
Примечания
[721] В. В. Вересаев ошибочно указывает дату. Следует: 19 мая 1935 г.
[722] 18 мая в 12 ч. дня М. А. Булгаков читал у себя дома пьесу о Пушкине в присутствии В. В. Вересаева, его жены М. Г. Вересаевой, а также артистов Вахтанговского театра: Л. П. Русланова, И. М. Раппопорта, Б. Е. Захавы и А. И. Горюнова.
текст (Михаил Булгаков. Пьесы. М., 1962). В дальнейшем все ссылки на это издание.
[724] Имеется в виду фраза Дантеса — Наталье: «Но не тревожьте себя — он убьет меня, а не вас» (1 д., с. 297).
[725] Фраза Дантеса из Вересаевского варианта «Я его убью, чтобы освободить вас» — не вошла в текст пьесы.