1. (Из Москвы в Ялту)
Дорогая Елена Сергеевна,
я попробовал набросать остов того, что, может быть, следует написать о Мише [984]. Это первая проба. Мне хотелось бы, чтобы Вы предварительно наметили, что не так и чего не следует говорить. Не знаю, можно ли упоминать о «Батуме» [985] (я обхожу молчанием). Главная моя цель, которой я Вас решаюсь затруднить, — чтобы Вы восполнили недостающие даты и конкретные сведения. Я оставил пробелы. Нет ли у Вас стенограммы Файко? У него было несколько метких и удачных выражений [986], которые я хотел бы восстановить в памяти,— они бы меня навели на нужные мысли. Будьте любезны, укажите также статью о Гофмане в «Литературной критике» [987], о которой Вы мне говорили.
Преданный Вам
Павел Попов.
4 апреля 1940 г.
Примечания
[984] К написанию творческой биографии М. А. Булгакова П. С. Попов приступил после первого заседания комиссии по литературному наследству писателя под председательством А. А. Фадеева, состоявшегося 14 марта 1940 г.
[985] Последняя пьеса М. Булгакова — «Батум» (см. комментарии в этом томе, а также т. 9).
[986] А. М. Файко выступал с речью на траурной панихиде по М. А. Булгакову 11 марта 1940 г., в которой, в частности, отмечал: «Михаил Афанасьевич был [...] драматургом не только потому, что он писал пьесы для театра хорошо, знал его актеров и любил сцену, а потому, что он ощущал жизнь, как действие. Для него жизнь всегда была актом, каким-то неожиданным поворотом, каким-то открытием. Острота его чувства, как драматурга, была в самом настоящем смысле слова потрясающей.
Когда Михаил Афанасьевич писал свои последний роман, то, мне кажется, этот роман он писал тоже как драматург. Потому что каждая глава, каждая небольшая сцена этого романа были насыщены глубокой, неожиданно вскрывающей жизнь деятельностью. Этот роман был и фантастичен, и философичен, и лиричен, и в нем было то глубокое чувство быта, конкретности и запаха жизни, которое давало ему возможность открывать в каждом лице, в каждом повороте, в каждом действии все новые и новые краски.
Темперамента Михаил Афанасьевич был потрясающего. В последние дни, незадолго перед кончиной, он все еще работал и диктовал своей жене Елене Сергеевне правку глав этого последнего романа. Он не мог писать сам, в комнате было темно, но каждое его слово вскрывалось ярким светом — так он пластически, так действенно ощущал каждую реплику в своем произведении.
Михаил Афанасьевич был писателем глубокого этического чувства [...] Он был очень требователен к людям, но глубоко привязчив и жаден до настоящего человеческого [...]
— [...] он изучал материал с скрупулезной точностью [...]. Его слово — всегда верное, попадающее всегда в цель — было результатом того, как нужно сказать, и как это звучит со сцены. В его беллетристических прозаических вещах это слово звучало умно, сценично, трибунно, заражающе».
[987] Имеется в виду статья И. В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованная в журнале «Литературная учеба», 1938, № 5.