О. С. Бокшанская ― А. А. Нюренберг [976]
31. III. 40
Моя золотая, моя любимая мамуленька! Побыла я вчера у Люси долго, часов 5—6 просидела. Удалось нам и вдвоем посидеть, и давно нам это было нужно, высказала, выплакала она мне свое горе, хоть немного отпустила свои напряженные нервы. Боже мой, как тяжело ей, как она тоскует. И мучит теперь ее мысль, почему она на какие-то минуты отходила от него, почему она, отвлекаемая делами дома, жизни, не сидела при нем неотлучно, почему, согласившись на его настояния, спала в соседней комнате: она уверена, что он, просыпаясь, не сразу ее будил, а оставался один и, бессонный, думал о смерти, в которой был уверен. Зачем она не все до конца смогла услышать от него, — хотя до конца он не мог бы с ней поделиться, пот(ому) что он был так богато одарен, что блестящие фантазии, мысли, образы, все новые и новые, непрестанно в нем рождались, он был по-настоящему неисчерпаемый человек. Ах, как жаль, что его нет! Ах, как страшно жаль! Если Люсенька уладит формальности, без улажения которых она не хочет уехать, то она решила поехать на юг, в Ялту, взяв с собой Сережу. Для нее это было бы просто необходимо, это, может быть, придало бы ей сил, как-то притушило боль, от которой ей иной раз хочется по-звериному завыть, застонать. Только на исцеляющее время я надеюсь — оно авось ослабит боль.