Война и мир
Действие 4
ДЕЙСТВИЕ IV
СЦЕНА XXV
что не содеем сухо... (Подает
пакет.)
Денисов читает
Вот говорили все, что опасно, опасно... Впрочем, у меня два пистолета...
Денисов. Ростов! Петя! Да как же ты не сказал, кто ты? (Эсаулу.) Михаил
Феоклитыч! Ведь это опять от немца, он при нем состоит. (Озабоченно.) Ежели
мы его сейчас не возьмем, он у нас из-под носа выг'вет!..
Эсаул. Гм..
Петя. Будет какое приказание от вашего высокоблагородия?
Денисов. Пг'иказания?.. Да ты можешь ли остаться до завтг'ашнего дня?
Петя. Ах, пожалуйста... Можно мне при вас остаться?
Денисов. Да как тебе велено от генерала?
Петя. Да он ничего не велел, я думаю, можно?
Денисов. Ну, ладно.
Петя. Только вы пустите меня в самую главную!.. Василий Федорович!
Пожалуйста!
Денисов. В самую главную?.. Пг'ошу слушаться и никуда не соваться...
Петя (Эсаулу). Ах, вам ножик? Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много
таких. Я у нашего маркитанта купил. Очень честный. Это главное... Это кто?
Эсаул. Пленный барабанщик. Венсон Босс зовут.
Петя. А можно дать ему чего-нибудь поесть?
Денисов (рассеянно). Можно.
Петя (с чувством). Позвольте вас поцеловать, голубчик. (Целует
Денисова.) Bosse! Vincent!
Босс подходит.
Voulez-vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal {Хотите
есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают.}. (Вынимает из сумки еду подает.)
Босс. Merci, monsieur {Благодарю.}! (Отойдя, жадно ест.)
Долохов (выходит). Давно у тебя молодчик этот?
Денисов. Нынче взяли, да ничего не знает.
Долохов. Ну, а остальных ты куда деваешь?
Денисов. Как куда? Отсылаю под г'асписки! И смело скажу, что на моей
совести нет ни одного человека!
Долохов. Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти
любезности прилично, а тебе-то уж это оставить пора!
Петя. Что ж, я ничего не говорю...
Долохов. Ну этого ты зачем взял к себе? Затем что тебе его жалко? Ведь
мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их, а они помрут с голоду или их
побьют. Так не все ли равно их не брать?
Денисов. Помг'ут? Только бы не от меня...
Внезапно послышался шум движения обозов. Все стихли.
Тихон (появляется внезапно). Французы! В гору выдираются. Вот они!
Денисов. Бг'ать?
Петя. Брать, брать!..
Эсаул. Место удобное.
Денисов. Бг'ать! Пехоту низом болотами... Вы заедете с казаками
оттуда...
Долохов бросается вон.
Эсаул. Лощиной нельзя будет, трясина. Коней увязишь, надо объезжать
полевее... (Бросается вон.) Денисов (Тихону). Беги, давай сигнал!
Тихон убегает.
Петя. Василий Федорович, вы мне поручите что-нибудь? Ради Бога!..
Денисов. Слушаться меня и никуда не соваться. Лежать в шалаше.
За сценой выстрел.
Сигнал! (Бросается вон.)
За сценой свист казачий. Захлопали выстрелы. Ближе гул. Босс бросается
ничком. Крик за сценой: "В объезд! Пехоту обождать!"
Петя (выбегая из шалаша). Пехоту обождать... Ура-аа!.. (Устремляется
куда-то, но тотчас же падает.)
Долохов (появляется). Готов.
Денисов. Убит?
Долохов. Готов.
Темно
В провинции.
Графиня. Соня... Соня... Последние несчастные обстоятельства... Ведь мы
потеряли все имущество в Москве... Одно спасение, чтобы Николай женился на
Болконской... Разорви свои связи с Николаем, напиши ему!
Соня начинает плакать.
Соня, ты напишешь Николеньке!
Соня. Мне слишком тяжело думать, что я могу быть причиной горя или
раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало. Я сделаю все, я на
все готова, я напишу Nicolas, чтобы он считал себя свободным!
Графиня. Соня, Сонечка! (Обнимает ее.)
Голоса, плач.
Дуняша (всхлипнув). Несчастье, о Петре Ильиче письмо.
Граф (плача, входит). Петя... Пе... Петя...
Марья вбегает, обнимает Графиню.
Графиня. Наташу, Наташу! Неправда! Он лжет! Наташу! Подите все прочь,
неправда! Убили! Неправда!
Граф. Графинюшка!
Наташа (появилась). Друг мой! Маменька!
Графиня. Как я рада, что ты приехал. Ты похорошел и возмужал!
Наташа. Маменька, что вы говорите!
Графиня. Наташа! Его нет больше! (Идет.)
Все устремляются за ней.
Соня (одна). Я жертвую, жертвую. Я привыкла жертвовать собой! Но
прежде, жертвуя собой, я становилась более достойна Nicolas! A теперь,
теперь жертва в том чтобы отказаться от того, что составляло всю награду
жертвы, весь смысл жизни! Я горечь чувствую к вам! Горечь! Вы меня
облагодетельствовали, чтобы больнее замучить. Ну что же, я жертвую!
Темно
СЦЕНА XXVII
обозами, с которыми она
вышла из Москвы. Из 330 человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось
меньше ста.
Пленные еще больше, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно,
тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли на
что-нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам стоять
на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерзли и
отставали дорогой, которых велено было пристреливать, это было не только
непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном
положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству
жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго
обращались с ними.
Ночь. Привал. Костер. У костра лежит Пьер, босой и оборванный, и Платон
Каратаев, укрывшись шинелью.
Каратаев (бредит). И вот, братец ты мой... И вот, братец ты мой...
Пьер. Каратаев! А, Каратаев!.. Что? Как твое здоровье?
Каратаев. Что здоровье? На болезнь плакаться, Бог смерти не даст.
(Бредит.) И вот, братец ты мой, проходит тому делу годов десять или больше
того. Живет старичок на каторге.
Пьер, махнув рукой, отворачивается от Каратаева.
Как следовает покоряется, худого не делает. Только у Бога смерти просит.
Хорошо!.. И вот, братец ты мой, стали старика разыскивать. Где такой
старичок безвинно-напрасно страдал? От царя бумага вышла! А его уже Бог
простил - помер! Так-то соколик! (Тихо стонет.)
Француз-конвоир подходит, смотрит на Каратаева, потом подталкивает Каратаева
прикладом. Тот поднимается, шатаясь, берет за поводок свою собаку. Конвоир
уводит Каратаева. Потом вдали выстрел. Затем завыла собака.
Пьер. Экая дура! О чем она воет? (Ложится, дремлет.) В середине Бог, и
каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать
его. И растет, и сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности,
уходит в глубину и опять всплывает. Вон он, Каратаев, вот разлился и исчез.
Vous avez compris, mon enfant? {Понимаешь ты?} Каратаев убит. (Бредит.)
Красавица полька на балконе моего киевского дома, куполы и жидкий
колеблющийся шар, и опускаюсь куда-то в воду, и вода сошлась над головой.
(Засыпает.)
Пленный русский солдат подкрадывается к костру и, воровски оглядываясь,
начинает жарить кусок лошадиного мяса.
Французский конвоир (отнимает у него мясо). Vous avez compris, sacre
nom! За lui est bien egal! Brigand! Va! {Понимаешь ты, черт тебя дери! Ему
все равно! Разбойник, право!}
Дальний топот конницы, свист, выстрелы. Крики: "Les cosaques!" {Казаки!}
(Бросая шомпол с мясом.) Les cosaques!
Пленный русский солдат. Казаки, казаки. Петр Кириллыч! Казаки.
(Простирая руки.) Братцы родимые мои, голубчики.
Пьер, простирая руки, плачет.
Темно
СЦЕНА XXVIII
Марья. Да. Вот как мы с вами встречаемся. Я так была рада, узнав о
вашем спасении. Это было единственное радостное известие, которое мы
получили с давнего времени.
Пьер. Да, какая судьба! Марья. Вы не узнаете разве? Наташа. Пьер. Не
может...
Марья. Она приехала гостить ко мне. Ей нужно видеть доктора. Ее
насильно отослали со мной.
Пьер. Да, так, так... Да. Так он смягчился, успокоился. Он так всеми
силами души всегда искал: быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти.
Так он смягчился? Какое счастье, что он свиделся с вами.
Наташа. Да, это было счастье. (Встает, говорит взволнованно.) Мы ничего
не знали, когда ехали из Москвы. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами.
Мне только надо было видеть его, говорить с ним. (Умолкает.)
Марья. Скажите, вы не знали еще о кончине графини, вашей жены, когда
остались в Москве?
Пьер. Нет. Мы не были примерные супруги. Но смерть эта меня страшно
поразила. Когда два человека ссорятся, всегда оба виноваты. Мне очень жаль
ее...
Марья. Да, вот вы опять холостяк и жених. (Пауза.) Но вы точно видели и
говорили с Наполеоном, как нам рассказывали?
Пьер. Ни разу. Никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену - значит
быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я
был в гораздо худшем обществе.
Наташа. Но ведь правда, что вы остались, чтобы убить Наполеона?
Пьер. Правда. (Пауза.) А ужасное зрелище. Дети брошены, некоторые в
огне... Вырвали серьги...
Марья. Ну...
Пьер. Ну, тут приехал разъезд и всех тех, которые не грабили, всех
мужчин забрали. И меня.
Наташа. Вы, верно, не все рассказываете, вы, верно, сделали
что-нибудь... (Пауза.) Хорошее.
Пьер (засмеялся). Говорят, несчастья, страданья. Да ежели бы сейчас,
сию минуту мне сказали: хочешь оставаться чем ты был до плена или с начала
пережить все это? Ради Бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Впереди много!
(Наташе.) Это я вам говорю. Ну, прощайте, вам пора спать. (Встает.)
Наташа. Знаешь, Мари. Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий;
точно из бани папа, бывало.
Марья. Он чудесный. Я понимаю, он - князь Андрей - никого так не любил,
как его.
Наташа (вдруг гладит волосы Пьера). Стриженые волосы... (Плачет,
выходит.)
Пьер. Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну
любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить
жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь, но мысль о том, что, может быть,
она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность, ужасна! Княжна,
помогите мне! Что мне делать? Вы думаете, что я могу надеяться? Думаете?
Марья. Думаю. Уезжайте в Петербург. А я напишу вам.
Пьер. Княжна!!
Марья. Наташа! Он уезжает в Петербург!
Наташа (выйдя). Прощайте, граф. Я очень буду ждать вас. (Внезапно
обнимает Пьера и целует.)
Пьер (задохнувшийся от радости). Нет, это невозможно! Невозможно!
Темно
СЦЕНА XXIX
до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра
ко мне и которой я многим обязана. (Плачет.)
Официант. Граф Николай Ильич Ростов.
Марья (вытерев слезы). Ска... нет. Проси сюда.
Официант выходит.
Приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости.
Ростов, в штатском платье, входит.
Садитесь, граф. (Пауза.) Здоровье Графини?
Ростов. Благодарствуйте.
Марья. Вы в статском, граф!
Ростов. У меня отвращение к статской службе. Но ехать в армию больше
нельзя, после смерти отца мать держится за меня как за последнюю приманку
жизни. Придется снять любимый мундир и взять в Москве место по статской
части. (Пауза.) Прощайте, княжна.
Марья. Ах, виновата. Вы уже едете, граф? Ну, прощайте.
Ростов. Да, княжна, недавно, кажется, а сколько воды утекло с тех пор,
как мы с вами в первый раз виделись. Как мы все казались в несчастье, а я бы
дорого дал, чтобы воротить это время... да не воротишь!
Марья. Да, да. Но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю
вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что
самоотвержение, которым вы живете теперь...
Ростов. Я не принимаю ваших похвал. Напротив, я беспрестанно себя
упрекаю, но это совсем неинтересный и невеселый разговор. Прощайте, княжна.
(Идет к дверям. Потом резко останавливается, поворачивается.)
Пауза.
Марья. Я думала, что вы позволите мне сказать вам это. Мы так
сблизились с вами... и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете
неуместным мое участие; но я ошиблась. Я не знаю почему, вы прежде были
другой и...
Ростов. Есть тысячи причин - почему! Благодарю вас, княжна. Иногда
тяжело.
Марья. Так вот отчего! Вот отчего! (Шепотом.) Нет, я не один этот
веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в
вас. Я угадала твердую самоотверженную душу. Да, вы теперь бедны, а я
богата... Да, только от этого! Но мне тяжело мое... Я признаюсь вам в этом.
Вы из-за этого хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно! У меня
так мало было счастья в жизни, что мне тяжела всякая потеря. Извините меня,
прощайте! (Заплакав, ушла.)
Ростов (отчаянно). Княжна! Постойте, ради Бога! Княжна!
Марья возвращается.
(Некоторое время молчит, потом с размаху бьет своей шляпой об пол. Простите,
простите, у меня гусарская привычка давать волю рукам. (Отчаянно.) Я... Я
люблю вас!
Темно
СЦЕНА XXX. ФИНАЛ
знамена, ваша светлость!
Кутузов. А, знамена!.. (Обращается вдаль.) Благодарю всех. Благодарю
всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет
вас. Вам слава вовеки! (Пауза.) Нагни, нагни ему голову-то!
Опускают французского орла.
Пониже, пониже, так-то вот! Ура, ребята.
За сценой тысячи голосов "Ура-ра-ра!!"
Вот что, братцы! Я знаю, трудно вам, да что же делать. Потерпите, недолго
осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не
забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они, видите, до чего они дошли.
Хуже нищих последних! Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и
пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята? (Пауза.) А и то сказать, кто
же их к нам звал? Поделом им, мать их!..
Рев тысячи голосов, хохот. Кутузов со свитой и знаменами уходит. К костру
возвращаются мушкетеры.
Краснорожий. Эй, Макеев, что ж ты запропал? Или тебя волки съели? Неси
дров!
Востроносый приподымается, но опять валится. Молодой вносит дрова, раздувает
костер. За сценой хоровая песня: "Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да
в мушкетера!.."
Плясун (выходя). Ах, маменька, холодная роса!..
Краснорожий. Эй, подметки отлетят! Экой яд плясать!
Плясун. И то, брат! (Отвертывает ногу.) А ничего не знают по-нашему. Я
ему говорю: "Чьей короны?", а он свое лепечет. Чудесный народ.
Молодой. Сказывал мужик-то этот под Можайском, где страженья-то была,
их с десяти деревень согнали, двадцать ден возили, не свозили всех
мертвых-то. Волков этих что, говорят!
Старый. То страженья была настоящая, только и было чем помянуть, а то
все после того... Так, только народу мученье.
Молодой. И то, дядюшка, позавчера набежали мы... Так куда те, до себя
не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон, говорит. Так только
пример один. Сказывали, самого Полиона-то Платов два раза брал. Слова не
знает. Возьмет, возьмет: вот на те, в руках, перекинется птицей, улетит, да
и улетит. И убить тоже нет положенья.
Фельдфебель I. Эка врать ты здоров, Киселев, посмотрю на тебя.
Молодой. Какое врать, правда истинная.
Краснорожий. А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы
закопал. А осиновым колом. А то что народу загубил.
Старый. Все одно конец сделаем, не будет ходить...
Шаги по снегу.
Плясун. Ребята, ведмедь...
Входят Рамбаль и Морель. Рамбаль в офицерской шляпе.
Морель в женской шубенке и обвязан по-бабьи. Рамбаль падает у костра. Морель
указывает на свой рот. Мушкетеры расстилают Рамбалю шинель и дают каши и
водки. Рамбаль стонет, отказывается есть. Морель, жадно поев каши и выпив
водки, указывает на свои плечи, хочет объяснить, что Рамбаль офицер и что
его надо отогреть.
Фельдфебель I . Офицер...
Фельдфебель II. Спросить у полковника, не возьмет ли отогреть.
Фельдфебель I показывает Рамбалю, чтобы он встал. Рамбаль поднимается,
шатается.
Краснорожий. Что? Не будешь?
Плясун. Э, дурак! Что врешь нескладно. То-то, мужик, право, мужик!
Молодой солдат и Вышедший солдат поднимают Рамбаля, несут.
Рамбаль (обнимая их шеи). Oh mes braves, oh mes bons amis. Voila des
hommes! Oh mes braves, mes bons amis! {О молодцы! О мои добрые, добрые
друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!}
Морель (жадно ест, пьет. Захмелев, поет). Vive Hemri quatre! Vive ce
roi vaillant!
Песельник. Ну-ка, ну-ка, научи, как? Я живо перейму. Как?
Морель (обнимая Песельника). Vive Henri quatre! Vive ce roi vaillant!
Ce diable a quatre... {Да здравствует Генрих Четвертый! Да здравствует сей
храбрый король!}
Песельник. Виварика! Ви ф серуверу! Сидибляка!
Хохот.
Краснорожий. Вишь ловко! Го-го-го! Плясун. Ну, валяй еще, еще!
Морель.
Qui eut le triple talent
De boire, de battre
Et d'etre un vert gelant
{Имевший тройной талант пить,
драться и быть любезником.}.
Плясун. А ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев! Песельник. Кю...
Кью-ю-ю... летриптала де бу де ба и детравогала.
Краснорожий. А важно! Вот так хранцуз! Ой-го-го!
Фельдфебель I. Дай ему каши-то; ведь не скоро наестся с голоду-то.
Дают Морелю каши, он жадно ест.
Старый. Тоже люди. И полынь на своем кореню растет.
Фельдфебель II. О-о! Господи, Господи! Как звездно, страсть. К
морозу...
Слышна песня: "...Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкетера..."
Темно
Чтец. И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит
их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они
хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Конец
25.11.1932 г.
Москва