Окно. У окна большая, неуклюжая клетка, в ней темный дрозд с белыми крапинками. Слышится знакомый звон бубенцов. В окне рядом с дроздом одновременно показались два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдавская тыква. Выглянув и переглянувшись, оба лица и ту же минуту исчезли... "Тпрррууу", - раздулся громкий голос Селифана, и из окна стало видно, как перед крыльцом остановилась бричка и из нее с помощью подбежавшего лакея выскочил Павел Иванович Чичиков, которого на крыльце встретил сам хозяин.
Гостиная. Грубая, необыкновенных размеров мебель. На стенах портреты в больших рамках.
- Прошу... - громко произнес, распахивая двери, отрывистый голос, в тот же момент раздался нечеловеческий крик от боли... и в гостиную, держась рукой за ногу, вскочил Чичиков.
- Я, кажется, вас побеспокоил... - смущенно извиняясь, появляется следом за ним Собакевич...
- Ничего... Ничего... - прошипел Чичиков, потирая ногу...
Из противоположных дверей, степенно держа голову, как пальма, вошла весьма высокая дама, в чепце с лентами.
- Это моя Федулия Ивановна, - сказал Собакевич. - Душенька, рекомендую: Павел Иванович Чичиков.
Чичиков, хромая, подлетел к ручке Федулии, которую она почти впихнула ему в губы, затем, сделав движение головой, подобно актрисам, играющим коро- лев, Федулия сказала:
- Прошу... - и уселась на диван. Чичиков и Собакевич сели в кресла. Наступило молчание. Стучит дрозд. Чичиков делает попытку улыбнуться Федулии Ивановне, но она недвижна и величественна. Тогда Чичиков смотрит на Собакевича.
- Маврокордато... - отрывисто вдруг изрекает тот, кивая на портрет какого-то странного военного, в красных панталонах, с толстыми ляжками и с неслыханны ми усами.
Чичиков уставился на портрет.
- Колокотрони... - продолжал Собакевич на точно таком же портрете другого военного.
- Канари...
- Миаули... греческие полководцы... - пояснил он.
Ознакомив Чичикова с портретами полководцев, Собакевич опять замолчал.
- А мы в прошедший четверг, - с улыбкой начинает Чичиков, - об вас вспоминали у Ивана Григорьевича...
Молчание.
- Кто такой? - спросил Собакевич.
- Председатель...
- Это вам показалось. Он дурак, какого свет не производил...
Чичиков изумленно открывает рот, потом приходит в себя и, хихикнув, говорит:
- Возможно. Всякий человек не без слабостей... Но зато губернатор...
- Разбойник... - перебил его Собакевич.
Чичиков опять смущенно хихикнул.
- Однако у него такое ласковое лицо...
- Разбойничье лицо... - снова перебил Собакевич. - Дайте ему нож да выпустите на большую дорогу, зарежет. Он, да еще вице-губернатор - это Гога и Магога.
- Впрочем, что до меня... - немного подумав, начал Чичиков, - то мне, признаюсь, больше всех нравится полицмейстер...
- Мошенник! - хладнокровно сказал Собакевич. - Продаст, обманет, да еще пообедает с вами. Все мошенники, - спокойно продолжал он. - Весь город такой. Один там есть порядочный человек - прокурор, да и тот свинья.
Чичиков подавлен, вынимает платок, вытирает пот.
- Что же, душенька, пойдем обедать, - изрекла, наконец, Федулия, поднимаясь с дивана.
- Прошу... - вставая, сказал Собакевич.
Столовая. Четыре прибора. Дымятся щи. Громадное блюдо няни {Няней называется бараний желудок, начиненный гречневой кашей, мозгами и ножками...}. За столом Федулия, Собакевич, Чичиков и неизвестное существо женского пола - не то родственница, не то приживалка.
Собакевич (жуя):
- Этакой няни в городе вы не будете есть. Там вам черт знает что подадут.
Чичиков (робко):
- У губернатора, однако ж, стол не дурен.
- Котами кормят.
Чичиков (уронив ложку):
- Как котами?
Собакевич (жуя):
- Купит его каналья повар кота, обдерет и подаст вместо зайца.
Федулия:
- Фу... какую ты неприятность говоришь...
Собакевич:
- А что ж, душа моя, я не виноват, что у них так делается. Все, что наша Акулька в помойную лохань бросает, они это в суп, да в суп... У меня не так... - отваливая себе с блюда новый кусок няни, продолжал Собакевич, - у меня, когда свинина, всю свинью тащи на стол, баранина, всего барана подавай... Я не какой-нибудь Плюшкин. 800 душ имеет, а обедает хуже моего пастуха.
- А кто это такой? - поинтересовался Чичиков.
- Мошенник, - ответил Собакевич, - скряга. Всех людей голодом переморил.
- Взаправду с голоду умирают?.. - с участием спросил Чичиков. - И что же, в большом количестве?
- Как мухи дохнут...
- Неужто, как мухи... И далеко он живет?
- В пяти верстах.
- В пяти верстах! - взволнованно воскликнул Чичиков. - Это, если выехать из ваших ворот, будет налево или направо?
- А я вам даже не советую и дороги значь к этой собаке, - сказал Собакевич. - Извинительней сходить в какое-нибудь непристойное место, чем к нему.
- Нет, что вы... - скромно улыбнувшись, отвечал Чичиков, - я спросил только потому, что интересуюсь познанием всякого рода мест...
Гостиная. Собакевич, развалясь, сидит на диване, сбоку около него, на кресле, Чичиков. Оба без фраков, перед ними на блюдечках различное варенье...
- Итак?..
- Вам нужно мертвых душ? - просто, без тени удивления, спросил Собакевич.
- Э... Да... несуществующих... - смягчил выражение Чичиков.
- Извольте, я готов продать.
- И какая же цена?
- По сто рублей за штуку.
- По сто?! - вскричал Чичиков и, разинув рот,, поглядел Собакевичу в самые глаза.
- А ваша цена? - не меняя позы, спросил Собакевич.
- Моя цена? - поднимаясь с места, криво усмехнулся Чичиков. - Моя цена... Ну... по восьми гривен за душу.
- Эк, куда хватили, - оживляясь, произнес Собакевич, - Ведь я продаю не лапти.
- Однако ж это и не люди! - возмущенно сказал Чичиков. - Извольте, по полтора рубля.
- Да чего вы скупитесь, - вставая, сказал Собакевич. - Другой мошенник обманет вас и продаст дрянь, а не души. - С этими словами он подошел к конторке, достал пачку каких-то бумаг. - У меня мужики, что ядреный орех! - И, заглянув в бумаги, заявил: - Вот, например, каретник Михеич, сам сделает, сам обобьет и сам лаком покроет...
- Но позвольте... - начал было Чичиков.
- Пробка Степан, плотник, - не слушая, продолжал Собакевич. - Ведь что за силища была! А Милушкин, кирпичник... А Максим Телятников, сапожник, что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! А Еремей...
- Но позвольте! - перебил его, наконец, изумленный Чичиков. - Ведь это весь народ мертвый!
- Мертвый... - как бы одумавшись, произнес Собакевич. - Да, мертвый... - согласился он и тут же хмуро добавил: - А что толку с тех, что живут? Что это за люди? Мухи!
Чичиков рассмеялся.
- Но все же они существуют.
- Существуют... Эх, сказал бы я! - махнул рукой Собакевич и, кинув на конторку бумаги, направился к Чичикову. - Ну, извольте, ради вас, по полсотни за душу...
- Да ведь предмет-то, Михаил Семенович, - улыбнулся, пожимая плечами, Чичиков, - просто: фу-фу. Кому он нужен...
Чичиков на мгновение растерялся и, закусив губу, хладнокровно ответил:
- Я покупаю по наклонности собственных мыслей...
- Это ваше дело, - уловив его замешательство, спокойно сказал Собакевич. - Мне не нужно знать, зачем вам эти души. Давайте по тридцати и забирайте их, бог с вами.
- Нет, я вижу, вы не хотите продавать, - потеряв терпение, вскипел Чичиков и стал надевать фрак. - Два рубля - последняя моя цена, и прощайте! - категорически заявил он и двинулся к дверям.
- Позвольте! Позвольте! - кинувшись за ним, вскричал Собакевич и, задержав его у дверей, жалобно закачал головой.
- Эх, душа-то у вас... Ну, нечего с вами делать. Извольте. - Пожимая Чичикову руку, он опять наступил ему на ногу. Изогнулся, зашипел Чичиков. Смущенно разводит перед ним руками Собакевич...
Под унылый звон церковного колокола...
...Безлюдная равнина с тяжелыми облаками... Бедное, без единого деревца крестьянское кладбище... и длинный, ветхий деревянный мост на фоне деревни и белеющей сельской церкви. По мосту плетутся крестьянские дроги с большим длинным гробом. За гробом молча шагают старенький священник в темном заплатанном подряснике, худая, рослая баба и двое маленьких ребятишек, одетые в лохмотья. Навстречу похоронам по мосту едет чичиковская тройка. Остановились дроги с гробом, пропуская тройку. Крестится, проезжая мимо, Селифан, привстав в бричке, крестится его барин...
Проехала, разминулась тройка с гробом и, сделав два-три поворота - мимо полуразвалившихся крестьянских изб, мимо скирд и кладей заросшего крапивой необмолоченного хлеба, - въехала в покосившиеся ворота барской усадьбы и остановилась в большом безлюдном дворе. Обветшалые, покрытые плесенью амбары, погреба, разные повозки, телеги и сани заполняли двор. Все говорило, что здесь когда-то текло хозяйство в обширном размере, а ныне глядело все пасмурно и пустынно.
Удивленно приподнявшись в бричке, Чичиков только у одного из амбаров заметил какую-то фигуру, возившуюся около огромного замка со связкой ключей, "Наверное, ключница", - подумал Чичиков, платье на ней было неопределенное, похожее очень на женский капот, на голдве колпак, который носят дворовые бабы. Фигура со своей стороны пристально глядела в сторону Чичикова, ей, казалось, в диковину появление во дворе чужого человека.
- Послушай, матушка! - крикнул Чичиков, выходя из брички. - Что барин...
- Нету дома! - прервала его сиплым голосом ключница. - А что вам нужно? - прибавила она, немного спустя.
- Есть дело!
- Идите и комнаты! - крикнула ключница и повернулась к нему спиной.
Поднявшись на полуразвалившееся крыльцо дряхлого господского дома, Чичиков вступил в темные широкие сени, из сеней он попал и комнату, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из широкой щели находившейся здесь двери. Отворивши дверь, Чичиков очутился в свету и был поражен представшим беспорядком. Казалось, будто в доме происходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столе стоял сломанный стул, рядом с ним висели часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил паутину. Тут же стоял шкаф со старинным серебром и китайским фарфором. На бюро лежало много всякой мелкой всячины. На стенах, весьма тесно и бестолково, висело несколько картин: длинная пожелтевшая гравюра какого-то сражения и рядом два почерневших портрета, писанные маслом; один - юной красивой девушки, другой - лихого гвардейского офицера. С середины потолка свисала люстра в рваном холстяном мешке. В углу комнаты была навалена куча того, что погрубее и что недостойно лежать на столах.
Пока Чичиков все это странное убранство рассматривал, отворилась боковая дверь и вошла та самая ключница, которую он встретил на дворе. Но тут он увидел, что это был скорее ключник, потому что весь подбородок его от довольно редкого бритья походил на скребницу из железной проволоки, какою чистят лошадей.
- Что ж барин? У себя, что ли? - спросил Чичиков.
- Здесь хозяин, - сказал ключник.
- Да что вы, батюшка, слепы, что ли? - сердито ответил ключник, стаскивая с головы колпак. - Я ведь хозяин-то!
Чичиков, пораженный, отступил, шинель сползла с его плеч... Перед ним стоял Плюшкин, лицо его не представляло ничего особенного, только один подбородок выступал далеко вперед да маленькие глазки из-под высоко выросших бровей бегали, как мыши... Шея его была повязана чем-то таким, что нельзя было разобрать, чулок ли это или набрюшник, только никак не галстук...
- "...А ведь было время, - возникает голос автора на лице Плюшкина, - когда он был только бережливым хозяином! Был женат и семьянин. Все текло живо и размеренным ходом: двигались мельницы, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни: везде и во все входил зоркий взгляд хозяина. Сильные чувства не отражались в чертах лица его, но в глазах был виден ум. Опытом и познанием света была проникнута речь его, и гостю, что заезжал к нему сытно пообедать, было приятно слушать его..."
Все это время Плюшкин стоял перед Чичиковым, не говоря ни слова, этот все еще не мог придумать, как ему начать разговор. Наконец, через силу улыбнувшись, он проговорил:
- Наслышавшись о вашем редком управлении имением, счел долгом познакомиться и принести свое почтение...
На что Плюшкин что-то непонятное пробормотал и уже более внятно добавил:
- Прошу покорнейше садиться...
Оглянувшись, Чичиков осторожно присел на краешек какого-то стула.
- Я давненько не вижу у себя гостей, - продолжал скрипучим голосом Плюшкин, - да и, признаться, мало вижу в них толку. Кухня у меня такая прескверная, труба совсем развалилась, начнешь топить, еще пожару наделаешь. Да и сена хоть бы клок в хозяйстве! Землишка моя маленькая, мужик ленив, все норовит как бы в кабак... Того и гляди - пойдешь на старости по миру...
- Мне, однако ж, сказывали, - скромно заметил Чичиков, - что у вас более тысячи душ...
- А вы, батюшка, наплевали бы тому в глаза, кто это сказывал, - рассердился вдруг Плюшкин, - проклятая горячка выморила у меня мужиков.
- Скажите!.. - не то радостно, не то сочувственно произнес Чичиков. И много выморила?..
- Да, душ сто двадцать... - плаксиво ответил Плюшкин.
- Целых сто двадцать! - воскликнул Чичиков. - Не может быть!
- Стар я, батюшка, врать-то, - обиделся Плюшкин, - седьмой десяток пошел...
- Соболезную... - сделав скорбное лицо и приложив руку к сердцу, поклонился Чичиков, - душевно соболезную...
- Да ведь соболезнование в карманы не положишь, - раздраженно сказал Плюшкин. - Вот живет тут около меня капитан, черт знает откуда взялся такой, говорит родственник, а как начнет соболезновать, такой вой подымет...
Внезапно в окно раздался стук. Чичиков и Плюшкин вздрагивают. "Это он, он!" - прячась от страха за Чичикова, закричал Плюшкин. В окне действительно возникла багровая, усатая физиономия в военной фуражке.
- Дядюшка! - отдав честь, умиленно прохрипела физиономия.
- Нету, нету дома!.. - изменив голос, крикнул из-за спины Чичикова Плюшкин, и физиономия скрывается...
- Дядюшка! - плаксиво завопил он. - Дайте хоть что-нибудь поесть...
- Ах ты господи! Вот еще наказанье! - вскричал Плюшкин и, подбежав к капитану, ловко вытолкнул его за дверь, а дверь захлопнул на крючок...
- Дядюшка! - плача, вопит за дверями капитан. - Дя-дю-шка-а!
- Вот видели... - тяжело дыша, жалуется Плюшкин Чичикову, - я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка, У меня и самому есть нечего...
- Вижу... - искренне сочувствуя, произносит Чичиков. - Вижу, как почтенный, добрый старик терпит бедствия по причине собственного добродушия.
- Ей-богу, правда, - перекрестившись, перебил его Плюшкин. - Все от добродушия.
- Вижу, вижу, почтеннейший, - ласково поддержал его Чичиков, - поэтому, соболезнуя, я даже согласен платить подати за всех ваших умерших крестьян...
Такое предложение ошеломило Плюшкина. Вытаращив глаза, он долго смотрел на Чичикова и, наконец, спросил:
- Да вы, батюшка, не служили ли в военной службе?
- Нет, - ответил Чичиков довольно лукаво, - служил по статской.
- Да ведь вам же это в убыток...
- Для вашего удовольствия - готов и на убыток!
- Ах, батюшка! Ах, благодетель! - обрадовавшись, вскричал Плюшкин. - Вот утешили! Да благословит вас бог!
Но вдруг радость его пропала, лицо вновь приняло заботливое и даже подозрительное выражение.
- Вы как же... за всякий год беретесь платить? - спросил он. - Или мне деньги будете выдавать?
- А мы вот как сделаем, - с приятностью ответил Чичиков, - мы свершим на них купчую крепость, как бы они живые... и вы мне их продадите.
- Купчую... - задумался Плюшкин. - Это ведь издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной отделаешься, а теперь подводу круп пошли да красненькую бумажку прибавь...
- Извольте! - перебил его Чичиков. - Из уважения к вам я готов принять все эти издержки на себя.
- Ах, господи! Ах, благодетель вы мой! - радостно затрепетал опять Плюшкин. - Пошли господь вашим деткам... Прошка! Эй! Прошка! - внезапно закричал он.
В комнате появился мальчик лет тринадцати, в огромных сапогах и грязной, оборванной одежонке.
сказал он. - Да вот возьми ключ, отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую, там на полке есть сухарь из кулича, что привозила Александра Степановна, пусть подадут его к чаю...
Прошка двинулся к дверям.
- Постой, дурачина! - сердито остановил его Плюшкин. - Куда же ты?.. Бес у тебя в ногах, что ли? Сухарь-то сверху, чай, испортился, так пусть Мавра поскоблит его ножом, да крох не бросает, а снесет в курятник. Ну, иди, дурачина.
Прошка уходит.
- Понапрасну беспокоились, почтеннейший, - улыбнувшись, заметил Чичиков. - Я уже и ел, и пил.
- Уже пили и ели! - обрадованно удивился Плюшкин. - Да, конечно, человека хорошего общества хоть где узнаешь, он и не ест, а сыт. Я тоже, признаться, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар немилосердная. Прошка! Прошка! - открыв двери, закричал он в сени. - Не нужно самовара! И сухаря не нужно! Пусть Мавра его не трогает. А ведь вам, верно, реестрик всех этих тунеядцев нужен, - обращаясь к Чичикову, спросил Плюшкин.
- Непременно-с.
Надев очки, Плюшкин стал рыться в бумагах, поднимая при этом пыль, от которой Чичиков чихнул.
- Я как знал, всех их списал на бумажку, чтобы при первой ревизии вычеркнуть... Вот, кажись, она? - протягивая Чичикову продолговатую, исписанную кругом бумажку, сказал Плюшкин.
- Она. Точно-с, - с удовольствием взглянув на многочисленный список, подтвердил Чичиков и спрятал бумажку в карман.
- Вам бы надо, любезнейший, приехать в город для свершения купчей, - заметил он при этом Плюшкину.
- В город! Как же это? - забеспокоился Плюшкин. - А дома кого оставишь? У меня народ или вор, или мошенник, обдерут, что и кафтан не на чем будет повесить.
- Так не имеете ли кого-нибудь знакомого?
- Да кого же знакомого? - задумался Плюшкин. - Все мои знакомые перемерли... Ах, батюшки! Имею! - вскрикнул он. - Знаком сам председатель! Уж не написать ли ему?
- Ну конечно, к нему.
- Такой знакомый! Однокорытники! По заборам лазили! В школе приятелями были!
По деревянному лицу Плюшкина скользнул вдруг какой-то теплый луч, на мгновение выразилось какое-то бледное отражение чувства... Затем лицо его снова стало таким же и еще пошлее... Он стал торопливо заглядывать на стол, под стол, шарить и искать чего-то, наконец, нетерпеливо закричал:
- Мавра! Мавра!
На зов явилась худая, плохо одетая женщина.
- Куда ты дела, разбойница, бумагу?
- Не видывала я, барин, ее, ей-богу, не видывала.
- Да на что ж бы я подтибрила. Ведь я грамоте-то не знаю.
- Пономаренку снесла. Он маракает, так ему и снесла.
- Э-ва! Не видел пономаренок вашего лоскутка.
- Вот погоди-ка: на Страшном суде черти припекут тебя за это железными рогатками.
- Да за что же припекут, коли я не брала и в руки четверки.
- Припекут, припекут тебя черти! Вот тебе, скажут, мошенница, за то, что барина обманывала!
- А я скажу: не за что. Ей-богу, не за что, не брала я... Да вон она лежит. Всегда напраслиной попрекаете!
Оглянувшись, Плюшкин увидел точно четверку бумаги и, пожевав губами, произнес:
- Ну что ж ты расходилась так: экая занозистая. Поди-ка, принеси огоньку, запечатать письмо. Да свечу не зажигай, а принеси лучинку.
Мавра ушла, а Плюшкин, севши в кресло и взявши в руки перо, стал ворочать на все стороны четверку, придумывая, нельзя ли отделить от нее еще осьмушку, убедившись наконец, что никак нельзя, всунул перо в чернильницу с какой-то заплесневевшей жидкостью и стал писать...
- А не знаете ли вы какого-нибудь вашего приятеля, которому бы понадобились беглые души?.. - прервав письмо, спросил Плюшкин.
- А у вас есть и беглые? - быстро спросил Чичиков, очнувшись.
- В том-то и дело, что есть.
- И сколько их будет?
- Да десятков до семи наберется.
- Нет?..
- Ей-богу, так! Ведь у меня, что год, то бегут. Народ-то больно прожорлив, от праздности завел привычку трескать, а у меня и самому есть нечего... А уж я бы за них что ни дай бы взял.
- Что ж, я готов их взять, коли так, - небрежно сказал Чичиков.
- А сколько бы вы дали? - спросил Плюшкин, руки его задрожали, как ртуть.
- По двадцати пяти копеек за душу.
- Да, сейчас же деньги.
- Батюшка! Благодетель вы мой, ради нищеты моей дали бы уж по сорок копеек.
- Почтеннейший! - воскликнул Чичиков, приложив руки к сердцу. - Не только по сорока копеек, по пятьсот рублей заплатил бы, но... состояния нет. По пяти копеек, извольте, готов прибавить.
- Ну хоть по две копеечки еще пристегните.
- По две копеечки пристегну, извольте. Сколько их у вас?
- Всего наберется семьдесят восемь...
- Семьдесят восемь, семьдесят восемь по тридцати за душу, это будет... - быстро подсчитал Чичиков, - это будет двадцать четыре рубля девяносто шесть копеек!
И, достав бумажник, он стал отсчитывать деньги...
"- ...Неожиданно приобретя у Плюшкина около двухсот душ, - говорит автор, - герой наш в приятном расположении возвращался в город, но по дороге решил подкрепиться и завернул в придорожный трактир. Здесь должно заметить, что многие господа большой руки пожертвовали бы половину своих имений, чтобы иметь такой желудок и такой аппетит, какой изволил иметь наш Павел Иванович Чичиков..."
На этих словах: трактир. Он стоит на пригорке, почти у самой столбовой дороги. По виду своему это что-то вроде русской деревенской избы, несколько в большем размере. У трактира, около длинной коновязи, полураспряженная чичиковская тройка. Чубарый, гнедой и каурая пристяжная с удовольствием едят в деревянной кормушке овес; кучер Селифан, устроившись в бричке, закусывает луком, солью и черным хлебом, а хозяин их сидит за столом в трактире и с завидным аппетитом, о котором именно в этот момент будет говорить автор, доедает поросенка с хреном и сметаной. Стук колес подъехавшего экипажа отвлек его от поросенка, и, выглянув окно, он увидел подъехавший к трактиру старый тарантас, запряженный какой-то длинношерстной четверней с порванными хомутами и веревочной упряжкой.
Из тарантаса первым выскочил (знакомый уже нам) Ноздрев в архалуке, за ним вылез высокий белокурый господин в венгерке с трубкой...
- Водка сеть? - войдя в трактир, громко спросил Ноздрев.
- Есть, барин. Как не быть, - ответила старуха-хозяйка.
- Какая у тебя?
- Анисовая.
- Ну, давай рюмку анисовой.
- И мне рюмочку, - вежливо попросил белокурый спутник.
Вдруг Ноздрев заметил сидящего у стола Чичикова.
- Ба! Ба! Ба! - вскричал он и, расставив широко руки, двинулся к нему.
- А я, брат, с ярмарки? Поздравь! Продулся в прах! Вон на обывательских приехал. Такая дрянь, что насилу дотащился! А это зять мой, Мижуев, - обернувшись, показал Ноздрев на белокурого... Чичиков вежливо поклонился, на что Мижуев ответил тем же.
- Мы с ним все утро говорили о тебе, - не останавливаясь, продолжал между тем Ноздрев. - Смотри, говорю, если мы не встретим Чичикова... Эх, брат, если бы ты знал, как я продулся. Ведь на мне нет ни часов, ни цепочки, все спустил...
Взглянув, Чичиков точно увидел, что на нем не было ни цепочки, ни часов.
- Но зато как покутили! Ох и кутили! - воскликнул Ноздрев. - Веришь ли, что я один в продолжении обеда семнадцать бутылок клико-шампанского выпил.
- Ну, семнадцать ты не выпил, - заметил ему Мижуев.
- А я говорю, что выпил!
- Ты что хочешь можешь говорить, но ты и десяти не выпьешь.
- Хочешь об заклад, что выпью!
- К чему же об заклад?
- Ну, поставь свое новое ружье.
- Не хочу.
- Да ты поставь, попробуй!
- И пробовать не хочу...
- Да был бы ты без ружья, как без шапки... - захохотал Ноздрев.
В этот момент хозяйка поднесла на подносике две рюмки анисовой. Выпив их залпом одну за другой, Ноздрев крякнул и спросил Чичикова:
- Ты куда ездил?
- Да тут, к человеку одному.
- Едем ко мне.
- Не могу, дела в городе.
- Врешь! Пари держу, врешь! Едем! - настаивал Ноздрев. - Тут всего верст пять, духом домчимся!
- Эх, Чичиков! - обнимая его, радостно вскричал Ноздрев. - Люблю тебя, скотовод ты этакий, свинтус!.. Ну, поцелуй меня!..
Столовая. У Ноздрева. Вечер, но еще светло. В столовой хаос. Полупустынно. Одна стена выбелена, другие грязные, пол забрызган известью и краской. В стороне у раскрытого окна высокие деревянные козлы, около козел ведра с краской, кисти. Столовую соединяет с гостиной широкая арка, за аркой на стенах видны сабли, ружья, кинжалы.
У одной стены, столовой стоит дешевая уличная шарманка, горка, шкап, у другой - большой диван, около дивана круглый стол с остатками еды и большим количеством бутылок. Под столом и около стола ползают и бегают щенки всевозможных пород. Действие начинается тем, что Ноздрев (он в одном халате с раскрытой грудью, на которой видна черная борода) наливает бокалы и поет двусмысленный куплет какого-то водевиля... Чичиков, мурлыча, ему подпевает... Налив вино, Ноздрев поднимает бокал, чокается и залпом выпивает. Чичиков свой незаметно выплескивает и ставит на стол.
- Вот какая у меня к тебе просьба, - начинает он. - У тебя есть, чай, много умерших крестьян, которые еще не вычеркнуты из ревизий?
- Ну, есть, а что? Чичиков небрежно:
- Переведи их на мое имя.
Ноздрев, с величайшим любопытством:
- А на что они тебе?
- Да просто так, фантазия...
- Пока не скажешь, не переведу.
- Ну хорошо, - сказал Чичиков и, подойдя к Ноздреву, объяснил: - Мне это нужно для приобретения весу в обществе...
- Врешь... Врешь... - захохотал Ноздрев. Чичиков и сам заметил, что придумал не очень ловко.
- Ну, так я скажу тебе по секрету, - поправившись, тихо начал он, - задумал жениться...
- Врешь! Врешь! - перебил его Ноздрев.
- Однако ж это обидно! - рассердился Чичиков. - Почему я непременно лгу?
- Да ведь ты большой мошенник, - спокойно сказал Ноздрев. - Если бы я был твоим начальником, я бы тебя повесил.
- Ну, брат, всему есть граница... - обидевшись, произнес Чичиков и отошел к окну.
Внизу, во дворе, Селифан запрягал тройку в бричку.
- Ну, не хочешь подарить, так продай, - обернувшись к Ноздреву, примиряюще сказал Чичиков.
- Купи у меня жеребца, - продолжал Ноздрев, - а души я тебе дам в придачу.
- Помилуй, на что мне жеребец?.. - удивился Чичиков.
- Ну, купи каурую кобылу, - предлагает Ноздрев. - За кобылу и жеребца я возьму с тебя только две тысячи.
- И кобыла мне не нужна...
- Ну, так купи собак, я тебе продам вот эту пару. - Ноздрев хватает с полу двух щенят и подносит их к Чичикову. - Вот! Брудастые, с усами, шерсть вверх, лапа в комке!
- Да зачем мне собаки! - воскликнул, отступая, Чичиков.
- Тогда купи шарманку, - войдя в азарт, не унимался Ноздрев. - Чудная шарманка! - вскричал он и, отбросив щенят, подскочил к шарманке и завертел ручку. Шарманка зашипела, заиграла, щенки вдруг заскулили, а откуда-то послышался многоголосый собачий вой...
- Я тебе шарманку и мертвых душ, - покрывая музыку и вой, кричал Ноздрев, накручивая ручку, - ты мне твою бричку и триста рублей!..
- Тьфу! какой ты неугомонный! - досадливо махнул рукой Чичиков и, явно расстроенный, уселся в угол дивана. А Ноздрев, прекратив играть, взял с шарманки колоду карт и, ловко вразрез тасуя ее, продолжал:
- Ну, метнем банчик... Ставлю на карту всех умерших! - вдохновенно объявляет он и, подсев к Чичикову, начинает примерно метать на диван.
- Вон она! Экое счастье! Так и колотит, так и колотит!
Чичиков, отвернувшись, даже не смотрит.
- Не хочешь играть?
- Не хочу.
- Отчего же?
- Не хочу, и полно!
- Экий ты, право, двуличный человек... - обидевшись, сказал Ноздрев и встал. - Дрянь ты... Ракалия! Феткж!
- За что же ты ругаешься... - несколько испугавшись, спросил Чичиков. - Разве я виноват, что не играю в карты. Продай мне души, и все тут...
- Продавать я не хочу... это будет не по-приятельски, - ответил ему Ноздрев. - Э, слушай! - воскликнул он, осененный новой идеей. - Может, в шашки сыграем? Выиграешь - все души твои. А?
Чичиков внимательно посмотрел на него и, что-то обдумав, улыбнувшись, сказал:
- Душа моя! - радостно вскрикнул Ноздрев и, поцеловав Чичикова, бросился в гостиную и через мгновенье возвратился с шашечным столиком и трубкой.
- Души идут в ста рублях, - усаживаясь за столик, заявил он.
- Довольно, если пойдут в пятьдесят... - сухо ответил Чичиков, вынимая бумажник.
- Ну что за куш пятьдесят... - презрительно сказал Ноздрев, - лучше я тебе в эту сумму включу щепка... - нагнувшись, он схватил с полу щенка и посадил его рядом с шашечной доской.
- Ну, изволь, - согласился Чичиков.
- А сколько ты мне дашь вперед? - спросил Ноздрев, закуривая трубку.
- Это с какой же стати?
- Ну, пусть будут мои два хода вначале.
- Не хочу, я сам плохо играю.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете, - сказал Ноздрев, делая первый ход.
- Давненько я не брал в руки шашек... - произнес Чичиков, двигая шашку.
- Знаем мы вас, как вы плохо играете... - говорит Ноздрев, двигая снова.
- Давненько я не брал... - отвечает Чичиков, делая ход.
- Знаем мы вас... - говорит Ноздрев и, набрав из трубки в рот дыму, пускает его Чичикову в лицо. Чичиков кашляет, на мгновенье отворачивается, а Ноздрев быстро продвигает вперед сразу две шашки.
- Давненько я не брал, - откашлявшись, продолжает Чичиков. - Э-э! Это, брат, что? - удивленно показал он на шашки. - А ну-ка, осади ее назад!
- Кого?
- Да шашку-то.
- Какую? - непонимающе спросил Ноздрев.
- Нет, брат, с тобой нет никакой возможности играть, - сердито сказал Чичиков и, встав, подошел к вешалке и начал надевать шинель.
- Ты не имеешь права отказываться, - сурово произнес Ноздрев. - Игра начата!
- Нет, ты должен закончить партию... - медленно поднимаясь, говорит Ноздрев.
- Этого ты меня не заставишь делать, - хладнокровно сказал Чичиков и двинулся к дверям.
- Значит, не хочешь играть? - преграждая ему путь, с угрозой спросил Ноздрев.
- Не хочу.
- Подлец! - крикнул Ноздрев, размахнувшись рукой и очень могло бы статься, что одна из полных щек нашего героя покрылась бы бесчестием... Но Чичиков схватил Ноздрева за обе задорные руки и задержал их.
В дверях появляются два здоровенных мужика.
- Бейте его! - указывая на Чичикова, приказал им Ноздрев.
Порфирий и Павлушка, нехотя засучивая рукава, двинулись на Чичикова. Чичиков, отступая, схватил для зашиты стул.
- Бейте его! - исступленно закричал Ноздрев.
- завопил Ноздрев.
Павлушка и Порфирий рванулись за Чичиковым. А Ноздрев, схватив со стены охотничий рог, трубит в него... В столовую врываются три борзых...
- Вперед! Ату? Пиль! - кричит им Ноздрев и вместе с ними бросается в гостиную...
Какой-то момент в столовой пусто... А где-то по комнатам, то приближаясь, то удаляясь, идет погоня... слышатся крики, лай собак, звук рога... полное впечатление псовой охоты... Наконец, в столовую врывается истерзанный, затравленный Чичиков, следом за ним борзые; спасаясь от них, Чичиков с ходу взлетает на стол, со стола на шкаф и на козлы...
С криком "ура!" влетают в столовую во главе с Ноздревым Порфирий и Павлушка.
Чичиков, отражая "приступ", тычет Ноздрева в морду малярной кистью... и прямо с козел бросается в окно...
- Гони! - прыгая в бричку, кричит он Селифану. Селифан стегнул, лошади рванули...
- Держи! Держи! - орет Ноздрев, выбегая с борзыми и "ребятами" на крыльцо, но тройка проносится мимо и мгновенно исчезает за воротами усадьбы...
Было уже темно, когда чичиковская бричка въехала в ворота гостиницы и остановилась во дворе, у самого крыльца. Чичиков был встречен Петрушкой, который в одной руке держал фонарь, а другой помогал барину вылезать из брички...