Александр Пушкин
Рукопись. Март 1935
Картина 8
КАРТИНА ВОСЬМАЯ
Гостиная Пушкина. Вечер. Гостиная ярко освещена. Зеркала завешаны белым.
Диван сдвинут с места. Стоит какой-то ящик, возле чего валяется солома. На
фортепиано несколько склянок с лекарствами.
Все двери, ведущие в гостиную, закрыты. На диване, в сюртуке, не раздеваясь,
спит Данзас.
С улицы иногда доносится шум голосов. Иногда глухо слышно монотонное чтение
где-то за дверями, ведущими в столовую. Дверь из кабинета тихонько
открывается, и выходит Жуковский. В руках у него свеча, черный сургуч и
печать. Жуковский ставит свечу на камин, пододвигает кресло к дверям
кабинета, потом прислушивается к тому, что происходит на улице, подходит к
окну, глядит в него.
Жуковский. Ай-яй-яй, что делается!
Данзас (спросонок). А? (Садится.) Мне приснилось, что я на гауптвахте.
Сон в руку, надо полагать.
Жуковский. Константин Карлович, я буду просить государя.
Данзас. Тут проси не проси, закон известен. Вынесут - пожалуйте! А
впрочем, и то сказать, на гауптвахте, говорят, сейчас уютно. По крайней
мере, высплюсь.
Жуковский. Вы извольте посмотреть, что на улице делается?
Данзас. Я уж насмотрелся.
Дверь во внутренние комнаты открывается, и выходит Наталья, а за ней
горничная девушка.
Девушка. Барыня, извольте идти к себе! Барыня, нечего вам тут...
Наталья (девушке). Уйди!
Девушка уходит.
Какие глупости! Il vivra! {Он будет жить! (фр.).} Я вам говорю, что он будет
жив! Рана не опасная. И тотчас же, тотчас же на Полотняный Завод.
Данзас. Вот, не угодно ли?
Жуковский. Наталья Николаевна, опомнитесь!
Наталья. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага, приятно
зреть, как он упрямо, упрямо... упрямо... склонив... склонив... склонив...
забыла... Приятно дерзкой эпиграммой... (Вскрикивает.) Пушкин! Вели, чтоб
меня пустили к тебе! (Жуковскому.) Вы лжете! Дать ему еще опия! И тотчас же
пройдет. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага... А
Александрина злодейка!
Жуковский. Наталья Николаевна! (Наливает воду из графина.)
Данзас (приоткрыв дверь в столовую, тихо). Доктор!.. Доктор!..
Выходит Арендт.
(Тихо.) Вот, ваше превосходительство, извольте видеть...
Арендт. Сударыня, сударыня, нечего вам здесь делать! Пожалуйте!..
(Капает в рюмку лекарство, подносит Наталье.) Выпейте.
Наталья отбрасывает рюмку.
Так делать не годится, сударыня, пойдемте-ка!
Наталья (Арендту). Вы - низкий человек! Какого-то шарлатана, акушера
позвали!.. Как вы могли это допустить?
Арендт (увлекает из комнаты Наталью). Идемте, идемте, сударыня...
Наталья. Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага...
Забыла... все забыла...
Наталья и Арендт уходят.
Жуковский. Заклюют ее теперь, заклюют.
Данзас. Заклюют. Да было ли, не было...
Жуковский разводит руками.
Данзас. Не велел!.. То вызвал бы его! Только бы из-под суда уйти!
Жуковский. Константин Карлович, не множьте горя, что вы говорите?! Вы -
христианин!
Тотчас за дверями, ведущими в столовую, послышался возглас священника, а
затем мягко запел хор.
Жуковский перекрестился.
За внутренними дверями послышалось, как вскрикнула Наталья.
Господи, Господи!..
Данзас поправил смятые эполеты, махнул рукой и пошел в дверь в столовую.
Когда он открывал и закрывал дверь, яснее послышался хор: "...К тихому
пристанищу твоему притек вопию Ти..."
Потом глухо.
Выбежал Арендт, схватил какую-то склянку с фортепиано и с ней ушел во
внутренние комнаты.
Из внутренних дверей выходит Александра и устремляется к двери в столовую.
Жуковский преграждает ей дорогу.
Александра Николаевна, послушайтесь голоса благоразумия, не ходите туда. Ни
к чему это!
Александра (уткнувшись в плечо Жуковскому, тихо плачет). Ma vie est
finie! {Моя жизнь кончена! (фр.).} Погибли мы, Василий Андреевич! Погибла и
я... Нету мне больше жизни! Удавлюсь я, Василий Андреевич! Я без него жить
не могу!.. О, злодейка, злодейка! За что ты его от меня отняла!
Жуковский. Ну что вы, Александра Николаевна, услышит кто-нибудь,
молчите!
Александра. Что мне? Ужли вы думаете?!.. Ах!..
Послышалось вскрикивание Натальи.
А, мучительница!
Жуковский. Александра Николаевна! О Христе-то хоть вспомните! Что вы
говорите?! Ее люди загрызут, а вы еще! Помогите ей, она вас послушает. Не
поддавайтесь голосу злобы, это темный голос, Александра Николаевна!
Александра. Не пойду я, Василий Андреевич, не могу я ее видеть!
Жуковский (обняв Александру, ведет ее к дверям, и та выходит во
внутренние комнаты. Жуковский закрывает за ней дверь, прислушивается к тому,
как поет хор, садится в кресло). Земля и пепел!.. (Что-то соображает, потом
вынимает карандаш, берет листик бумаги, записывает.) ...Не горел
вдохновения... не сиял острый ум... В этот миг предстало как будто какое ви-
день... Что-то сбывалось над ним... И спросить мне хотелось: что видишь?..
Дверь во внутренние комнаты открывается, и входит Дубельт.
Дубельт. Мое почтение, Василий Андреевич!
Жуковский. Здравствуйте, генерал.
Дубельт. Да, несчастье какое! Василий Андреевич, вы запечатать
собираетесь?
Жуковский. Да.
Дубельт. Я попрошу вас повременить минуту, я войду в кабинет, а затем
мы приложим печать Корпуса жандармов.
Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно возложить на меня
опечатание и разбор бумаг покойного. Я не понимаю...
Дубельт. Как же, как же, мне известно.
Жуковский. Но в таком случае зачем же печать корпуса?
Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, если печать корпуса
будет стоять рядом с вашей печатью?
Жуковский. Помилуйте! Но... среди бумаг покойного письма посторонних
лиц... наконец, бумаги, которые могут повредить памяти покойного... Я должен
их уничтожить, а письма возвратить тем, кои писали их.
Дубельт. Но не иначе как после прочтения их графом Бенкендорфом.
Жуковский. Как?! Государь император... Я доложу...
Дубельт. Вы полагаете, Василий Андреевич, что я могу действовать
вопреки желанию правительства? Ах, Василий Андреевич!
Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь.
Дубельт (берет свечу, входит в кабинет. Через некоторое время оттуда
возвращается. Берет сургуч, начинает запечатывать дверь, предлагает сургуч
Жуковскому.) Прошу вас.
Жуковский прикладывает печать.
С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.
Жуковский вздрагивает.
(Негромко.) Эй!
Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.
Ты кто такой?
Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
Дубельт. Друг, узнай, что там на улице случилось. Да, горе, горе
какое!.. (Прикладывает печать, после чего отходит к окну, начинает смотреть
в окно.)
Жуковский. Я никак не ожидал такого стечения народа!
Пауза.
В соборе будет, наверно, еще больше толпа.
Дубельт. Я надеюсь, что в соборе никого не будет. Тело покойного будет
направлено в Конюшенную церковь.
Жуковский. Как, генерал?.. Но ведь пригласительные билеты!..
Входит Битков.
Битков. Там, ваше превосходительство, двое каких-то стали кричать, что
лекаря нарочно залечили господина Пушкина. Ну, один кирпичом швырнул, фонарь
разбил.
Дубельт. Ах, народ какой!
Битков скрывается. Послышался усилившийся хор.
(Прислушался, потом у внутренних дверей негромко.) Пожалуйте, господа!
В ту же минуту из внутренних дверей один за другим появляются десять
жандармских офицеров в шинелях. Жуковский поражен.
Господа, прошу вас. Вынос. Ротмистр Ракеев, вас попрошу остаться здесь при
вдове [покойного]. Она страдает... Благоволите принять меры к утешению ее и
к тому, чтобы надлежащая помощь была ей оказана лекарями своевременно. Прошу
брать гроб, господа!
Ракеев идет во внутренние комнаты, а офицеры выходят в двери столовой.
Жуковский двинулся туда же.
Василий Андреевич! А вы?..
Жуковский. Я хочу нести гроб.
Дубельт. Граф Александр Христофорович просил оказать ему любезность:
останьтесь при вдове. Страдалица нуждается в утешении. Вы же были близки
покойному... Что касается гроба, то поверьте, Василий Андреевич, не стоит.
Уличные ротозеи могут потеснить, а офицеры примут все меры к тому, чтобы
было соблюдено надлежащее уважение к телу...
Жуковский. Повинуюсь, повинуюсь. (Перекрестившись, уходит во внутренние
комнаты.)
Дубельт поправляет эполеты и, перекрестившись у дверей в столовую, уходит в
них.
Темно.