14
На следующий день объявились Мышлаевский, Шервинский и Карась. Осмотрев больного, доктора сообщили, что у Алексея начался сыпной тиф. «И ртутный столб на сорока, и... “Юлия”... В спаленке красноватый жар. Тишина...»
***
– Здоровеньки булы, пане добродзию, – сказал Мышлаевский ядовитым шепотом и расставил ноги. Шервинский, густо-красный, косил глазом. Черный костюм сидел на нем безукоризненно; белье чудное и галстук бабочкой; на ногах лакированные ботинки. «Артист оперной студии Крамского». Удостоверение в кармане. – Чому ж це вы без погон?.. – продолжал Мышлаевский. – «На Владимирской развеваются русские флаги... Две дивизии сенегалов в одесском порту и сербские квартирьеры... Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте части»... за ноги вашу мамашу!..
– Чего ты пристал?.. – ответил Шервинский. – Я, что ль, виноват?.. При чем здесь я?.. Меня самого чуть не убили. Я вышел из штаба последним ровно в полдень, когда с Печерска показались неприятельские цепи.
– Ты – герой, – ответил Мышлаевский, – но надеюсь, что его сиятельство главнокомандующий, успел уйти раньше... Равно как и его светлость, пан гетман... его мать... Льщу себя надеждой, что он в безопасном месте... Родине нужны их жизни. Кстати, не можешь ли ты мне указать, где именно они находятся?
– Зачем тебе?
– Вот зачем. – Мышлаевский сложил правую руку в кулак и постучал ею по ладони левой. – Ежели бы мне попалось это самое сиятельство и светлость, я бы одного взял за левую ногу, а другого за правую, перевернул бы и тюкал бы головой о мостовую до тех пор, пока мне это не надоело бы. А вашу штабную ораву в сортире нужно утопить...
Шервинский побагровел.
– Ну, все-таки ты поосторожней, пожалуйста, – начал он, – полегче... Имей в виду, что князь и штабных бросил. Два его адъютанта с ним уехали, а остальные на произвол судьбы.
– Ты знаешь, что сейчас в музее сидит тысяча человек наших, голодные, с пулеметами... Ведь их петлюровцы, как клопов, передушат... Ты знаешь, как убили полковника Ная?.. Единственный был...
– Отстань от меня, пожалуйста!.. – не на шутку сердясь, крикнул Шервинский. – Что это за тон?.. Я такой же офицер, как и ты!
– Ну, господа, бросьте. – Карась вклинился между Мышлаевским и Шервинским, – совершенно нелепый разговор. Что ты, в самом деле, лезешь к нему... Бросим, это ни к чему не ведет...
– Тише, тише, – горестно зашептал Николка, – к нему слышно...
Мышлаевский сконфузился, помялся.
– Ну, не волнуйся, баритон. Это я так... Ведь сам понимаешь...
– Довольно странно...
– Позвольте, господа, потише... – Николка насторожился и потыкал ногой в пол. Все прислушались. Снизу, из квартиры Василисы, донеслись голоса. Глуховато расслышали, что Василиса весело рассмеялся и немножко истерически как будто. Как будто в ответ, что-то радостно и звонко прокричала Ванда. Потом поутих- ло. Еще немного и глухо побубнили голоса.
– Ну, вещь поразительная, – глубокомысленно сказал Николка, – у Василисы гости... Гости. Да еще в такое время. Настоящее светопреставление.
– Да, тип ваш Василиса, – скрепил Мышлаевский.
***
Этот разговор происходил ночью. Алексей после укола заснул, Елена сидела в кресле у его постели. Гостей решили оставить ночевать – ночью выходить на улицу было опасно, да и дома требовалась помощь.
– Вы играете? – спросил Мышлаевский у Лариосика.
Лариосик покраснел, смутился и сразу все выговорил, и что в винт он играет, но очень, очень плохо... Лишь бы его не ругали, как ругали в Житомире податные инспектора... Что он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек, Елена Васильевна, и в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен.
– Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете? – спросил Мышлаевский, внимательно всматриваясь в Лариосика.
– Пишу, – скромно, краснея, произнес Лариосик.
– Так... Извините, что я вас перебил... Так бессмыслен, вы говорите... Продолжайте, пожалуйста...
– Да, бессмыслен, а наши израненные души ищут покоя вот именно за такими кремовыми шторами...
– Ну, знаете, что касается покоя, не знаю, как у вас в Житомире, а здесь, в Городе, пожалуй, вы его не найдете... Ты щетку смочи водой, а то пылишь здорово. Свечи есть? Бесподобно. Мы вас выходящим в таком случае запишем... Впятером именно покойная игра...
запоздалую телеграмму в шестьдесят три слова, извещавшую о приезде Лариосика. В тот момент, когда присутствующие читали телеграмму, раздался страшный грохот. Мышлаевский, Шервинский, Карась и Лариосик побежали по лестнице вниз. За стеклянной дверью стоял насмерть перепуганный Лисович.
Василиса был ужасен... Волосы с просвечивающей розоватой лысинкой торчали вбок. Галстук висел на боку, и полы пиджака мотались, как дверцы взломанного шкафа. Глаза Василисы были безумны и мутны, как у отравленного. Он показался на последней ступеньке, вдруг качнулся и рухнул на руки Мышлаевскому. Мышлаевский принял его и еле удержал, сам присел к лестнице и сипло, растерянно крикнул:
– Карась! Воды...