IV
Повествование в третьей части романа Булгакова снова сосредоточивается на показе Турбиных. Писатель углубляется во внутренний мир героев и через их восприятие раскрывает катаклизмы, происходящие в жизни. Палитра красок становится более разнообразной. Разнообразнее становятся и лирико-экспрессивные формы обобщения.
Повествование в первых главах третьей части романа Булгакова пронизывается обостренным ощущением трагизма происходящих событий. Мир-то кажется Елене и Николке взорванным. Раненый Алексей Турбин бредит в тифу. Его жизнь держится на волоске. Мать Най-Турса, пожилая женщина, бьется в истерике, узнав о смерти сына: "Четыре года! Четыре года! Я жду, все жду... Жду..." И снова, как в начале романа Булгакова, в трагических сценах пронзительно звучит сквозная тема: "Как жить? Как жить дальше?"
Мечется Николка между обреченным на смерть братом и страданиями семьи Най-Турса. И мир в его восприятии предстает в хаосе событий, в которых он не может разобраться. В тексте романа Булгакова с экспрессивностью подчеркиваются и смутность переживаний Николки и "чудовищность" событий: "Петлюра взял Город. Тот самый Петлюра и, поймите! - тот самый Город (прекраснейший из всех городов, если мы вспомним лирическую миниатюру из первой части романа. - В. Н.). И что теперь будет происходить в нем, для ума человеческого, даже самого развитого, непонятно и непостижимо. Совершенно ясно, что вчера, - думает Николка, - стряслась отвратительная катастрофа - всех наших перебили, захватили врасплох. Кровь их, несомненно, вопиет к небу - это раз. Преступники-генералы и штабные мерзавцы заслуживают смерти - это два. Но, кроме ужаса, предстает и жгучий интерес - что же, в самом деле, будет? Как будут жить семьсот тысяч людей здесь, в Городе, под властью загадочной личности, которая носит такое страшное и некрасивое имя - Петлюра?"
Непосредственно зафиксированный автором "поток сознания" Николки служит большим художественным целям, дает представление: и об обстоятельствах, и о смятенном чувстве героя, и о сквозной теме произведения: как жить людям?
Потеряв надежду на выздоровление Алексея, Елена прибегает к последнему средству, опускается на колени перед иконой Богородицы и исступленно умоляет "мать-заступницу" спасти брата. Внутренний монолог, фиксирующий поток чувств, заменяется прямым монологом - молитвой. Но и в нем бьется трагическое чувство, пронзительно звучит сквозная тема: что будет с семьей Турбиных?
"- Слишком много горя сразу посылаешь, мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что? Мать взяла у нас, мужа у меня нет... А теперь и старшего отнимаешь. За что? Как мы будем вдвоем с Николаем?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри... Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то?"
Таким образом между первой частью романа Булгакова и его третьей частью осуществляется кольцевая взаимосвязь - по сквозным мотивам и стилевой тональности. А цитаты из Апокалипсиса, которые произносит больной Русаков при встрече с выздоровевшим Алексеем Турбиным, еще сильнее подчеркивают эту взаимосвязь: "... ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод, и сделалась кровь..."
Вообще при внимательном чтении романа Булгакова приходишь к выводу, что вторая и третья его части - во многом представляют собой художественную реализацию мотивов и идей, выраженных в первой части, особенно в пророческом сне Алексея Турбина (вплоть до показа того, что казалось бредом: "... засекают шомполами насмерть людей"). Это, конечно, свидетельствует о внутренней цельности произведения. Но в третьей части романа Булгакова есть и новое свойство. И оно не только в изображении новых сюжетных событий (история ранения Алексея Турбина, картина разбойного грабежа Василисы, красочного шествия-молебствия в честь победы петлюровцев, семейная история Най-Турса, образ Лариосика и др.). Не только в стилевом многообразии (это мы покажем при анализе). Но оно и в постепенно нарастающем новом ощущении автором хода событий и смысла жизни. Это внутренний нерв повествования, его внутреннее чувство. Оно связано с верой автора в то, что ужасное в жизни минует, а светлое победит. Есть в этом ощущении что-то блоковское - с его обостренным трагизмом и святой верой в будущее, а может быть, и бетховенское - через страдания к свету! С особой силой это авторское ощущение выражено в заключительных главах романа, написанных после пьесы "Дни Турбиных".
При анализе первой и второй частей романа Булгакова мы указывали на сложное взаимодействие в повествовании внешнего изобразительного ряда и внутреннего чувства автора, выражающего его нравственные представления об общечеловеческих ценностях. Это взаимодействие в третьей части романа Булгакова усиливается и обретает своего рода нравственное бытие, образует нравственную сферу, проявляющуюся во всех ситуациях.
Трагично вначале складывается судьба Турбиных, особенно Алексея. Кажется, выхода нет. Бессмыслен был патриотический пыл Алексея - вступление в артдивизион. Неразумным оказалось его поведение в Городе, столкновение с петлюровцами, приведшее к ранению, - все это показано реально. Его спасение с помощью Юлии Рейсе - почти невероятный сюжет. Заболевание тифом усугубляет трагедию Алексея Турбина, обрекает его на смерть. Все это - зрительный ряд в романе Булгакова. Но он пронизывается внутренним чувством автора. Чувство это в высшей степени гуманное (недаром в образе Алексея Турбина много автобиографического). Оно овевает образ Турбина, вызывает у читателя сочувствие. И вся атмосфера отношения к Алексею Турбину со стороны Николки, влюбленного в брата, со стороны Елены, Мышлаевского, Лариосика пронизаны человеческим сочувствием, состраданием к несчастью, а затем и радостью: смерть отступила. Знаменательно, что дата выздоровления Турбина совпадает с датой падения петлюровщины. И изменившийся вид Турбина: "... черная фигура, с обритой головой, прикрытой черной шелковой шапочкой... На лице, у углов рта, по-видимому, навсегда, присохли две складки, цвет кожи восковой, глаза запали в тенях и навсегда стали неулыбчивыми и мрачными..." И ощущения Турбина: "Он видел, что дни колдовски удлинились, свету было больше, несмотря на то, что за стеклом валилась, рассыпаясь миллионами хлопьев, вьюга". А главное - его мысли, представленные как "поток сознания", - о Пэтурре, как мифе ("А был ли он?.. Или это мне все снилось?"), о приходе красных ("Вероятно жуть будет в Городе?.."), о Лариосике ("Лариосик очень симпатичный... Надо его поблагодарить за уход..."), о своем спасении ("Брынь. Тримай! Я убийца. Нет, я застрелил в бою. Или подстрелил..."), о Юлии - своей спасительнице ("С кем она живет? Где ее муж?"), о Малышеве ("Где он теперь?"). Все это выражено в экспрессивной форме и вызывает ассоциацию с предшествующими событиями. Слова, фразы получают многозначимость и дают представление о коренных явлениях жизни.
Трагична в романе Булгакова вся история с Най-Турсом. Она развивается многопланово. Повторяю: потрясает своей правдивостью и выразительностью сцена душевных переживаний матери Най-Турса, узнавшей о гибели своего сына. Возвышенный трагизм в раскрытии чувств матери сменяется очерковым описанием посещения Николкой, вместе с Ириной, морга анатомического театра, завершившегося обнаружением трупа Най-Турса:
"Николка глянул Наю прямо в глаза, открытые, стеклянные глаза Ная отозвались бессмысленно. Левая щека у него была тронута чуть заметной зеленью, а по груди, животу расплылись и застыли темные широкие пятна, вероятно, крови". Реальные детали опять-таки многозначимы. Это - печальные последствия войны. Булгаков описывает эти последствия как медик, не боясь впасть в натурализм. Затем следует печальная картина похорон Най-Турса. Последняя почесть погибшему: "Най - чистый, во френче без погон. Най - с венцом на лбу под тремя огнями и, главное, Най - с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную его вязкую грудь".
Все слова автора здесь насыщаются особой атмосферой. Нерв повествования наэлектризовывается до предела. И следует разрядка. Следует краткая сцена, когда исстрадавшаяся мать Най-Турса, с трясущейся от горя головой, благодарит Николку за сочувствие и называет его своим сыном. Вся история с Най-Турсом, поведение Николки, его взаимоотношения с семьей Най-Турса (последующая влюбленность в Ирину) вдруг освещается новым светом:
"Старуха-мать от трех огней повернула к Николке трясущуюся голову и сказала ему:
- Сын мой. Ну, спасибо тебе.
И от этого Николка опять заплакал и ушел из часовни на снег. Кругом, над двором анатомического театра, была ночь, снег, и звезды крестами, и белый Млечный Путь".
Переход от конкретных реалий к общему вызывает сложные ассоциации и пронизывается током общих идей произведения. Читатель в конкретных картинах видит, ощущает: великие нравственные чувства, как и Вселенная, живы и светят людям как звезды в ночи.
В третьей части романа Булгакова с особой силой проявляется многоплановость повествования. Трагически напряженные сцены сменяются юмористическими. Юмор сочетается с сатирой. Затем следуют лирические зарисовки, перерастающие в эпически значимые картины. Поток жизни в романе Булгакова изображается широко, предстает в переплете самых разных противоречий - нравственных и социальных, порожденных петлюровщиной. Юмор в третьей части романа Булгакова имеет самые различные формы (подчеркнем это особо).
Он овеян добродушием, когда речь идет о поступках, действиях, линии поведения недотепы Лариосика, "житомирского племянника". И в то же время юмор обретает остро сатирические формы, становится гротескно-злым, когда речь идет о разгуле бандитизма петлюровцев, об их звериных инстинктах, национализме, ненависти к большевикам. В таком плане, как мы покажем, рисуется картина молебствия в честь победы петлюровцев (в сложнейшем переплете самых различных приемов). И нигде Булгаков не переступает грани реализма.
Одновременно в третьей части романа Булгакова в разном виде проявляется и тяга к эпическим формам обобщения. В первую очередь в стремлении широко представить настроение масс - и не в эпических отступлениях, а в массовых картинах с участием самых различных слоев населения. Мне думается, Булгаков здесь использовал опыт не только молодой советской литературы, но и опыт такого мастера, как Горький. Массовые сцены в романе Булгакова овеяны дыханием эпохи. В них принимает участие огромное количество людей, кипят страсти, вспыхивают противоречия. За репликами, фразами, выкриками чувствуется лицо толпы. Это способ типизации, требующий, как мы покажем, большого мастерства.
в языке таких деталей, таких признаков, которые возводят героев в типы. Их действия знаменуют разгул стихии, произвола. В сцене грабежа в доме Василисы действуют три бандита - один с волчьей ухваткой, но одетый в папаху с синим лоскутом ("обшитый сусальным позументом", он "свисал набок"); второй - гигант, с бабьим лицом, в башлыке "с объеденными молью ушами"; третий - с провалившимся носом, изъеденным с боков гноеточащей коростой (явный сифилитик). Они явно работают под петлюровцев, а сами босяки. Эта сцена нарисована так ярко, так выразительно, что время - с его бесправием и стихией - оживает перед нами, как в кино. Все в сцене зримо - до осязаемости, до передачи смертельного страха Василисы, нажившего добро нечестным путем, и до беззастенчивой наглости бандитов, чувствующих свою безнаказанность. Пришло их время грабить.
"Волк" (главарь банды) оправдывает свои действия тем, что власть теперь у них в руках.
"- Молчи, гнида, - сказал он мрачно Василисе. - Молчать! - повторил он, внезапно раздражаясь. - Ты спасибо скажи нам, що мы тебя не расстреляли, як вора и бандита, за утайку сокровищ. Ты молчи, - продолжал он, наступая на совершенно бледного Василису и грозно сверкая глазами. - Накопил вещей, нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чем добрые люди ходют? Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил, а ты в квартире сидел, на граммофоне играл. У-у, матери твоей..."
Эпически знаменателен финал романа Булгакова. Он завершается эпизодами, имеющими символически обобщенное значение (паническое бегство петлюровцев, наступление красных, пророческие сны Турбиных и Петьки Щеглова). Повествование пронизывается мотивами, вбирающими в себя смысл происходящих событий и раскрывающими раздумия героев. Сочетание лирических и эпических форм обобщения позволяют автору придать заключительным эпизодам яркое звучание.
Поскольку в характеристике нового эпического начала в творчестве Булгакова принципиальное значение имеет в третьей части романа массовая сцена молебствия в честь победы петлюровцев, обратимся к ее анализу. В ней пересекаются, как на широкоформатном экране, три потока - картина молебствия, парад петлюровских войск и поведение толпы. Передача настроения масс - в сложнейшей форме переплетения реплик - имеет главенствующее значение. Поразительно красочно Булгаков рисует общую панораму события - с его броскими выразительными деталями. Сложен здесь диалог. Булгаков обнаруживает незаурядное мастерство в создании "многоголосия". А главное, вся эта картина молебствия насыщается электрическим напряжением, электрическими разрядами, драматическими эпизодами, свидетельствующими о предгрозовой атмосфере, характерной для обстановки в Городе. Соответственно в стиле шестнадцатой главы романа, показывающей молебствие, сочетаются объективированные формы повествования (очерковость) с экспрессивным диалогом, короткими, как выстрел, репликами, раскрывающими неожиданные взрывы страстей, столкновение противоборствующих сил, кипение противоречий. Позиция автора здесь очень ясная. Он показывает, как опасна стихия, как безнравственна толпа - слепая сила, опора Петлюры и всех националистических движений.
Живописен изобразительный ряд молебствия: "Сотни голов на хорах громоздились одна на другую, давя друг друга, свешивались с балюстрады между древними колоннами, расписанными черными фресками. Крутясь, волнуясь, напирая, давя друг друга, лезли к балюстраде, стараясь глянуть в бездну собора, но сотни голов, как желтые яблоки, висели тесным, тройным слоем. В бездне качалась душная тысячеголовая волна, и над ней плыл, раскаляясь, пот и пар, ладанный дым, нагар сотен свечей, копоть тяжелых лампад на цепях... Огненные хвосты свечей в паникадилах потрескивали, колыхались, тянулись дымной ниткой вверх. Им не хватало воздуха. В приделе алтаря была невероятная кутерьма. Из боковых алтарских дверей, по гранитным истертым плитам сыпались золотые ризы, взмахивали орари. Лезли из круглых картонок фиолетовые камилавки..."
Это, собственно говоря, движущаяся панорама, живопись, родственная широкоформатному киноискусству, способному емко охватить объект и передать его в разных ракурсах.
От широкоформатной картины Софийского собора Булгаков переходит к диалогу и в репликах передает настроение толпы. Действующие лица не названы, но по их репликам, выкрикам мы угадываем, что толпа не безлика. Одни - в смятении, другие - имеют свои убеждения и преследуют свою цель. Одни - ничего не понимают, другие - уже готовы использовать ситуацию для определенных действий - еврейских погромов.
"- Крестный ход будет. Вали, Митька.
- Тише вы! Куда лезете? Попов подавите...
- Туда им и дорога.
- Православные!! Ребенка задавили...
- Ничего не понимаю...
- Як вы не понимаете, то вы б ишлы до дому, бо тут вам робыть нема чого...
- Кошелек вырезали!!!
- Позвольте, они же социалисты. Так ли я говорю? При чем же здесь попы?
- Выбачайте.
- Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат.
- Тут бы сейчас на базар, да по жидовским лавкам ударить. Самый раз...
- Я на вашей мови не размовляю.
- Душат женщину, женщину душат...
"
Включение в диалог реплик на украинском языке свидетельствует о национальном составе толпы. Реплики характеристичны. Призыв к еврейским погромам явно принадлежит черносотенцу. А ехидная реплика о попах ("Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат") очень емкая и отражает определенную неприязнь к служителям культа, таящуюся в настроении масс.
Несомненно, есть что-то горьковское в мастерстве Булгакова строить массовые сцены, через бессвязные реплики дать представление о действующих лицах и их настроении8.
Все сцены молебствия пронизываются чувством тревоги, возрастающего напряжения. Оно ощущается в описании самого шествия ("Через главный выход напором перло и выпихивало толпу, вертело, бросало, роняли шапки, гудели, крестились"). Оно отражается в тревожных репликах, в провокационных выкриках националистического характера: "Геть! В Россию! Геть с Украины!" Выразительные детали обретают символическое значение, особенно в сцене, когда нищие и слепцы-лирники начинают тянуть отчаянную песнь о Страшном суде:
Ой, когда конец века искончается,
А тогда Страшный суд приближается...
Булгаков мастерски раскрывает показную сторону молебствия в честь петлюровцев. Действительно получается: "Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат". С не меньшей яркостью Булгаков подчеркивает опереточную сторону парада петлюровцев. Стиль пронизывается резкими контрастами, оттеняющими кричащие противоречия между внешним величием и бандитской сущностью петлюровцев. Булгаков прибегает к пародийному стилю, вплетая в ткань повествования слог, родственный эпосу, и тем самым подчеркивая всю историческую фальшь и фантасмагоричность происходящего события:
"То не серая туча со змеиным брюхом разливается по городу, то не бурные, мутные реки текут по старым улицам - то сила Петлюры несметная на площадь старой Софии идет на парад"9.
Булгаков подчеркивает, что толпа замечает только внешнюю, парадную сторону события, а сути не понимает: "Ото казалы, банды... Вот тебе и банды... Ура!" Автор красочно рисует эту внешнюю сторону парада: "В синих жупанах, в смушковых, лихо заломленных шапках с синими верхами шли галичане. Два двухцветных прапора, наклоненных меж обнаженными шашками, плыли следом за густым трубным оркестром..." Националистическому сердцу особенно приятна эта показная сторона парада. Но автор-то знает, что скрывается за этой позолотой, за знаменем в честь Мазепы: "Имя славного гетмана, едва не погубившего императора Петра под Полтавой, золотистыми буквами сверкало на голубом шелке". Булгаков не скрывает своей иронии. Почти как в оперетте-буфф предстает фигура Болботуна: "Толстый, веселый, как шар, Болботун катил впереди куреня, подставив морозу блестящий в сале низкий лоб и пухлые радостные щеки. Рыжая кобыла, кося кровавым глазом, жуя мундштук, роняя пену, поднималась на дыбы, то и дело встряхивая шестипудового Болботуна..."
А затем в резком контрасте рисуется полк Козыря-Лешко, ряды которого, оказывается, здорово пострадали от Най-Турсовых залпов. Полку не до парада. И поэтому подчеркивается мрачное настроение Козыря-Лешко: "Был полковник мрачен и косил глазом и хлестал по крупу жеребца плетью. Было от чего сердиться полковнику - побили Най-Турсовы залпы в туманное утро на Брест-Литовской стреле лучшие Козырины взводы, и шел полк рысью и выкатывал на площадь сжавшийся, поредевший строй".
Контрастные краски в картине нарастают. Булгаков показывает, какую опасность таит в себе петлюровщина. В самый разгар парада в Рыльском переулке... грохнул залп. Без суда и следствия, только по подозрению убивают капитана Плешко и его безымянного друга.
"Бежал ошалевший от ужаса народ". Закружились метелицей бабьи визги. Кто-то испуганно вопил:
"- Ой, лышечко!"
Все насыщается тревогой. Все свидетельствует о том, что еще прольется невинная кровь.
Это тревожное чувство передается и пейзажу. Пейзаж окрашивается в трагические тона и обретает иносказательное, зловещее значение, как в "Слове о полку Игореве", любимом произведении Булгакова. "Совершенно внезапно лопнул в прорези между куполами серый фон, и показалось в мутной мгле внезапное солнце. Было оно так велико, как никогда еще никто на Украине не видел, и совершенно красно, как чистая кровь. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запекшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовым, а толпа мятущегося народа еще чернее, еще гуще, еще смятеннее".
И в этот момент в повествовании происходит резкое изменение. Меняется тональность. Меняется свет. В центре оказывается фигура безымянного оратора и различная реакция возбужденной толпы на его выступление. Опять-таки создается широкоформатная сцена с бурей эмоций. Но в ней выделяются определенные мотивы.
Через систему реплик Булгаков мастерски передает, как возбуждена толпа, какие страсти кипят в ней. Как и ранее, действующие лица не обозначены, но в репликах, выкриках ясно проявляются характеры; в столкновении мнений угадывается: кто есть кто? Это большое искусство. Фактически перед нами готовый сценарий для массовой сцены, имеющий поворотное значение в развитии всего повествования в романе Булгакова.
Мы ясно видим: парад петлюровцев окончен. Удаляются звуки уходящих воинских соединений. "У подножья фонтана сбилась огромная толпа". Над ней огромный красный шар заходящего солнца. Против фонтана - знаменитый памятник Богдану Хмельницкому. "Скачущий... Богдан яростно рвал коня со скалы, пытаясь улететь от тех, кто навис тяжестью на копытах. Лицо его, обращенное прямо в красный шар, было яростно, и по-прежнему булавой он указывал в дали".
Каждая деталь здесь значима и зрима, как в кино: "И было видно, как по скале поднимались на лестницу серые, опоясанные лихими ремнями, и штыками пытались сбить надпись, глядящую с черного гранита. Но бесполезно скользили и срывались с гранита штыки". Напомню, что надпись на черном граните, которую пытаются сбить петлюровцы, гласит: "Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия".
"И в это время над гудящей растекающейся толпой напротив Богдана, на замерзшую, скользкую чашу фонтана, подняли руки человека" (выделено мною. - В. Н.).
Кто этот человек? Да обыкновенный: "Он был в темном пальто с меховым воротником, а шапку, несмотря на мороз, снял и держал в руках". Только одна характерная деталь будет выделяться в его облике - светлые волосы и решительность действий. Перед нами - смелый человек и опытный оратор. Он умеет овладеть вниманием тысячной толпы и сказать веское слово: "Голос светлого человека окреп и был слышен ясно сквозь рокот и хруст ног, сквозь гудение и прибой, сквозь отдаленные барабаны". Реакция на появление оратора различна. Снова в стиле романа - резкие контрасты. Обыватели принимают оратора за Петлюру: "Петлюра речь говорит". Националисты в восторге выкрикивают: "Хай живе вильна Украина!" Словно кипящие воронки в толпе начинают проявляться противоречивые настроения: одни - за Петлюру, другие - против.
"... Ему (Петлюре. - В. Н.) будут присягать.
- Ну, я скорей умру (шепот), а не присягну...
- Та вам и не надо... Женщин не тронут.
- Жидов тронут, это верно...
- И офицеров. Всем им кишки повыпустят.
- И помещиков. Долой!!
- Тише!"
Перед этой толпой выступает оратор. Он начинает свою речь по-украински с общих приветственных слов, а затем, овладев вниманием, переходит к конкретным вопросам и говорит по-русски. В тексте применительно к оратору все время употребляется прилагательное "светлый" ("Светлый человек"). На груди у него огромный красный бант. От этого оратора и исходит новый свет. Из его уст слышатся новые слова:
"- Товарищи! Перед нами теперь новая задача - поднять и укрепить новую незалежну Республику, для счастия усих трудящих элементов - рабочих и хлеборобов, бо тилько воны, полившие своею свежею кровью и потом нашу ридну землю, мають право владеть ею!
- Верно! Слава!"
Но слово "товарищ" вызывает разную реакцию. Одни приветствуют, другие - недоумевают. И в это время речь "Светлого" наполняется страстью, он меньше употребляет украинских слов, больше говорит по-русски и обращается к слушателям с призывом:
"- Поэтому, дорогие граждане, присягнем тут в радостный час народной победы, - глаза оратора начали светиться, он все возбужденнее простирал руки к густому небу, и все меньше в его речи становилось украинских слов, - и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор - символ свободы - не буде развиваться над всем миром трудящихся".
"Светлого" и митинговую атмосферу сцены. Щур (мотоциклист из бронедивизиона, где служил Шполянский) - явный сторонник "Светлого" - не выдерживает, кричит "Ура!", хочет начать петь "Интернационал". Его сдерживает Шполянский. "Рука в желтой перчатке протянулась и сдавила руку Щура".
В этот момент сцена с оратором достигает своей кульминации. Овладев массой, заметив в ближайших рядах единомышленников, которые сплотили ряды, он воскликнул:
"- Хай живут Советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует...
Солнце вдруг угасло, и на Софию и купола легла тень; лицо Богдана вырезалось четко, лицо человека тоже. Видно было, как прыгал светлый кок над его лбом...
- Га-а. Га-а-а, - зашумела толпа...
"
Булгаков скульптурно выделяет фигуру "Светлого" на фоне Богдана Хмельницкого и тем самым подчеркивает значение его выступления. Оказывается, что оратор не одинок, его окружают свои люди (те "руки", которые его подняли на гранит фонтана). Его поддерживает Щур. Раздается приветственное "Ур-ра!!".
"В задних рядах несколько мужских и один голос тонкий и звонкий запели: "Як умру, то..."
- Ур-ра! - победно закричали в другом месте. Вдруг вспыхнул водоворот в третьем".
"Светлого". Все начинает кипеть противоречиями. Раздается злобный голос поэта-националиста Горболаза:
"- Тримай йего! Тримай! - закричал мужской надтреснутый и злобный, и плаксивый голос. - Тримай! Це провокация. Большевик! Москаль. Тримай! Вы слухали, що вин казав..."
Но - опять-таки зримо - Булгаков показывает, что истерические вопли Горболаза оказываются бессильными. Это всего-навсего проявление стихии, и оно тонет в стихии. Когда Горболаз хочет схватить оратора, то Щур озорно разыгрывает сцену: "Держи вора!", устраивает свалку. В это время оратор исчез, а толпа набрасывается на Горболаза как вора. Толпа оказывается слепой в своих действиях, не ведает, что творит:
"- Вот он, ворюга, марвихер, сукин сын. Бей его!!
- Що вы?! - взвыл тонкий голос. - Що вы меня бьете?! Це не я! Не я! Це большевика держать треба! О-о! - завопил он..."
Булгаков резко снижает образ Горболаза, стыкуя трагическое и комическое. В гротескном виде развивается эпизод, когда осатаневшая толпа избивает насмерть поэта-националиста Горболаза, считая его не просто вором, но и провокатором-большевиком, пытавшимся убить Петлюру ("Стрелял, сукин сын, в нашего батько"... "Убить его, падаль, на месте"). Разгул стихии обретает фантасмагорический характер.
Мышлаевский и Карась наблюдают и парад, и сцену с выступлением "Светлого", и сцену избиения Горболаза. Восприятие Мышлаевского обострено до предела. Увидев трупы Плешко и его друга в Рыльском переулке, Мышлаевский приходит в ярость. Он винит в гибели Плешко гетмана, бросившего армию на произвол судьбы и давшего петлюровцам возможность одержать победу: "Ну, если когда-нибудь встретится мне эта самая каналья... гетман... - Из-под кашне послышалось сипение, - я его, - высокий выпустил страшное трехэтажное ругательство и не кончил..."
Фактически, в словах Мышлаевского варьируется мотив, который остро звучал во второй части романа Булгакова, когда командир батареи, кончая самоубийством, говорил: "Штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков".
В эпизоде с Мышлаевским этот мотив усиливается, впитывает в себя всю сложнейшую гамму происходящих событий и обретает новый смысл. Смелый и решительный в своих действиях, Мышлаевский делает смелые выводы из происходящего. Голос автора в этот момент сливается с голосом героя. Видя сцену избиения поэта-националиста Горболаза, Мышлаевский говорит:
"- Так его, так его. От сердца отлегло. Ну, одно тебе скажу, Карась, молодцы большевики. Клянусь честью - молодцы. Вот работа так работа! Видал, как ловко орателя сплавили? И смелы. За что люблю - за смелость, мать их за ногу".
Как говорится, полюса определились. Словно в драматическом произведении реплика Мышлаевского обретает ударное значение. Она не только вбирает в себя смысл предшествующих событий, но и бросает свет на последующие. Это поворотный пункт во всех сложных перипетиях романа Булгакова. Вместе с обостренным показом противоречий в романе Булгакова получает новое значение нравственный аспект. Сюжетные события пронизываются заостренным решением проблемы справедливости. Позиция автора в этом плане определенная. Он решительно осуждает петлюровщину как проявление дикой, разрушающей силы. В сцене выступления "Светлого" и характеристике чувств Мышлаевского он дает ясно понять, что правду и справедливость несут с собой революционные силы. Это определяет в финальных главах романа Булгакова нарастание эпических форм повествования вместе с лирическими. Личные судьбы персонажей, их чувства, мысли, переживания теснее переплетаются с ходом исторических событий. Все это, конечно, дается в оригинальной булгаковской манере.
Города.
Крах петлюровщины рисуется в романе Булгакова в эпических тонах. Это поворот в жизни Города, знаменующий собой конец царящим в нем смерти и несправедливости. Сама картина отступления петлюровцев - многоплановая и овеяна большим авторским чувством. Для стиля романа Булгакова становится характерным, что в нем конкретное и общее тесно переплетаются. Смысл происходящих событий раскрывается в космических масштабах. Точно указывается дата событий - "в ночь со второго на третье февраля". А зачин дается в библейском стиле: "Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней".
Затем точка зрения (опять-таки как в Библии) сужается до одного факта. Но какого? Убийства ни в чем неповинного человека:
"... Человека в разорванном и черном пальто с лицом синим и красным в потеках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ним рядом и бил его шомполом по голове...
- Ух... а...
"
Само убийство невинного человека - еврея - в этом эпизоде показано крупным планом, со сменой ракурсов, с выделением впечатляющих деталей, как в кино: "Пан куренной не рассчитал удара и молниеносно опустил шомпол на голову. Что-то в ней крякнуло, черный не ответил уже "ух"... Повернув руку и мотнув головой, с колен рухнул на бок и, широко отмахнув другой рукой, откинул ее, словно хотел побольше захватить для себя истоптанной и унавоженной земли. Пальцы крючковато согнулись и загребли грязный снег..."
Краски в эпизоде сгущаются. Все детали события оказываются взаимосвязанными, и каждая из них (судороги умирающего в темной луже, шипящий электрический фонарь, встревоженные тени гайдамаков с хвостами на голове, черное
В эпизоде в космический ряд возводится не только смерть невинного человека, но и справедливое возмездие петлюровцам за их злодеяние: "И в ту минуту, когда лежащий испустил дух, звезда Марс над Слободкой под Городом вдруг разорвалась в замерзшей выси, брызнула огнем и оглушительно ударила".
Артобстрел знаменует собой наступление Красной Армии: "Вслед звезде черная даль за Днепром, даль, ведущая к Москве, ударила громом тяжко и длинно. И тотчас хлопнула вторая звезда, но ниже, над самыми крышами, погребенными под снегом".
Петлюровцы в панике бегут. И их бегство изображается как исчезновение зла в инобытие: "И тотчас синяя гайдамацкая дивизия тронулась с моста и побежала в Город, через Город и навеки вон" (выделено мною. - В. Н.).
Вместе с эпическими формами обобщения в стиле романа Булгакова возрастает метафорическая выразительность слов и словосочетаний. Конкретные факты и детали обретают символичность, окрашиваются в мифологический цвет: "Следом за синей дивизией волчьей побежкой прошел на померзших лошадях курень Козыря-Лешко, проплясала какая-то кухня... потом исчезло все, как будто никогда и не было. Остался только стынущий труп еврея в черном у входа на мост, да утоптанные хлопья сена, да конский навоз" (выделено мною. - В. Н.)10.
"И только труп и свидетельствовал, что Пэтурра не миф, что он действительно был... Дзынь... Трень... гитара, турок... кованный на Бронной фонарь... девичьи косы, метущие снег, огнестрельные раны, звериный вой в ночи, мороз... Значит, было.
Он, Гриць, до работы...
В Гриця порваны чоботы..."
Чей это монолог? В нем повторяются мотивы из пророческого сна Турбина из первой части романа: "Дзынь... Трень... гитара, турок... мороз..." Затем: мотивы из внутреннего монолога Турбина из девятнадцатой главы третьей части романа: "Пэтурра... сегодня ночью, не позже, совершится, не будет больше Пэтурры... А был ли он?.." Значит, это монолог Турбина. В нем в сложной форме подчеркнуто, что петлюровщина с ее стихией - в смысле общего хода истории - это, конечно, лишь эпизод, страшный, пагубный, но эпизод. И он исчезает, как мираж. Только кто ответит за кровь и страдания людей? Кто ответит на вопрос, зачем творилась несправедливость? Властно слышится голос автора. Внутренний монолог Турбина заканчивается лирическим авторским умозаключением, имеющим в высшей степени общечеловеческое значение:
"А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплетет землю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет.
Никто".
Сочетание лирических форм обобщения с эпическими позволяет Булгакову расширить масштабы идей своего романа. Все обретает новые вселенские координаты, особенно - пейзаж:
"За окнами расцветала все победоноснее студеная ночь и беззвучно плыла над землей. Играли звезды, сжимаясь и расширяясь, и особенно высоко в небе была звезда красная и пятиконечная - Марс".
своей лиро-эпические. Суровый реализм здесь сливается с романтикой, собственно говоря, впервые появившейся в романе Булгакова. Концентрация идей и гамма красок здесь поразительны. И это определяет новые жанровые особенности романа Булгакова.
С особой рельефностью эти особенности проявляются в эпизодах с бронепоездом "Пролетарий" и пророческим сном Петьки Щеглова - эпизодах, которые обрели окончательную редакцию после того, когда на основе романа "Белая гвардия" была создана (в содружестве с МХАТом) пьеса "Дни Турбиных". Эти эпизоды настолько важны в романе Булгакова, что нуждаются в подробном анализе.
Символичен и емок в них внутренний поток чувств и идей автора, эпичны чувства и представления действующих лиц, персонажей. Слова намагничиваются особым смыслом и обретают значение поэтических тропов. По жанру названные эпизоды можно определить как своеобразные, законченные по форме поэмы в прозе (есть стихотворения в прозе, а почему не быть поэмам в прозе?). Между прочим, в 20-х годах в хрестоматиях по литературе романтический эпизод из "Голого года" Б. Пильняка о работе шахты N 3 на Таежевском заводе перепечатывался отдельно и воспринимался как своеобразная поэма в стихах. Эпизод производил на читателя сильное впечатление (сужу об этом не понаслышке, а по собственному опыту).
Если взять эпизод с бронепоездом "Пролетарий" и часовым как поэму в стихах, включающую в себя в концентрированной форме основные идеи романа Булгакова, то отпадут всякие разговоры о том, что этот эпизод абстрактен, космичен и свидетельствует не о силе образного представления автора, а о его слабости. А ведь в другой форме писатель не мог завершить свой роман. Булгаковская поэма в прозе очень выразительна по стилю, по мотивам и образному мышлению автора.
Зачин ее эпичен и метафоричен: "Ночь расцветала. Сонная дрема прошла над Городом, мутной белой птицей пронеслась, минуя сторонкой крест Владимира, упала за Днепром в самую гущу ночи и поплыла вдоль железной дуги". Образ бронепоезда "Пролетарий" обрисован в характерных гранях - "чернел многогранной глыбой", наглухо площадки "зажаты... в серую броню", бросал перед собой "огненный плат", прорезывая тьму. Это грозное, но живое, одушевленное существо. Бронепоезд "сипел тихонько и злобно", "со стороны казалось, что утроба паровоза набита раскаленными углями", "тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские леса". А с последней площадки бронепоезда "в высь, черную и синюю, целилось широченное дуло... верст на двенадцать". Все здесь дышит силой и подчеркивает мощь "Пролетария". Причем автор не романтизирует образ бронепоезда, как это делали пролеткультовцы, а в броских выразительных деталях подчеркивает его реальную силу.
"Станция в ужасе замерла". Но тут же дается реалистическая зарисовка суеты на платформах. В ней явно чувствуется боевая фронтовая обстановка, да еще в предутренний час, когда неизбежны бои: "Суета... была непрерывная... В низком желтом бараке телеграфа три окна горели ярко, и слышался сквозь стекла непрекращающийся стук трех аппаратов. По платформе бегали взад и вперед, несмотря на жгучий мороз, фигуры людей в полушубках по колено, в шинелях и черных бушлатах. В стороне от бронепоезда и сзади, растянувшись, не спал, перекликался и гремел дверями теплушек эшелон".
"в длинной шинели, в рваных валенках и остроконечном куколе-башлыке". Он плохо одет, страшно устал и зверски, не по-человечески озяб. "Руки его синие и холодные, тщетно рылись деревянными пальцами в рвани рукавов, ища убежища. Из окаймленной белой накипью и бахромой неровной пасти башлыка, открывавшей мохнатый, обмороженный рот, глядели глаза в снежных космах ресниц. Глаза эти были голубые, страдальческие, сонные, томные".
Кажется, реализм доведен до предела. Часовой, с величайшим трудом отдирая ноги от снега, преодолевая нечеловеческую усталость, двигается вдоль бронепоезда. Но тут же в приемах возникает контрастность. От внешнего изобразительного ряда автор переходит к раскрытию внутреннего мира героя. Вначале этот мир кажется обычным. Часовой "думал только об одном, когда же истечет наконец морозный час пытки и он уйдет с озверевшей земли вовнутрь, где божественным жаром пышат трубы, греющие эшелоны, где в тесной конуре он сможет свалиться на узкую койку, прильнуть к ней и на ней распластаться". Но затем этот мир получает космические масштабы и поражает своей необычностью. Делается это с помощью метафорических сравнений, принятых в фольклоре, контрастных противопоставлений, романтических в своей основе. Но это совершенно новый романтизм, суровый в своей ипостаси. Промерзший до костей часовой, "стиснув зубы, потеряв надежду согреть пальцы ног", видит забвение и утешение только в сияющих над ним в бездонном небе звездах. И он "неуклонно рвался взором к звездам". "Удобнее всего ему было смотреть на звезду Марс, сияющую в небе впереди над Слободкой. И он смотрел на нее. От его глаз шел на миллионы верст взгляд и не упускал ни на минуту красноватой живой звезды. Она сжималась и расширялась, явно жила и была явно пятиконечная".
Булгаков с явной симпатией рисует образ часового, и, чтобы облагородить его, "отеплить", как говорят живописцы, он применяет излюбленный прием сна. Но сон этот призрачный, мимолетный и явно окрашен в романтические тона. Часовой, чуть остановившись, мгновенно и призрачно засыпал, из его сна не выходила черная стена бронепоезда и звуки станции. Но... "Вырастал во сне небосвод невиданный. Весь красный, сверкающий и весь одетый Марсами в их живом сверкании. Душа человека мгновенно наполнялась счастьем..."
Метафоричность стиля, как видим, возрастает, а смысл каждого сравнения, поэтического тропа усиливается. Чувства героя рвутся ввысь, а затем возвращаются снова на землю, и ему кажется: "... совсем собирался провалиться во сне черный бронепоезд, и вместо него вырастала в снегах зарытая деревня - Малые Чугры. Он, человек, у околицы Чугров, а навстречу ему идет сосед и земляк.
"
Две действительности - реальная и романтическая - сливаются. Образ безымянного часового - обобщенный и в то же время реально осязаемый. А образ Жилина? Это ведь тот самый Жилин-вахмистр, который являлся в пророческом сне Алексея Турбина в первой части романа ("как огромный рыцарь... в кольчуге"). Он был "скошен" вместе с эскадроном гусар в 1916 году на Виленском направлении. И Алексей Турбин самолично перевязал ему смертельную рану. И этот Жилин оказывается - сосед часового, земляк из деревни Малые Чугры. Жилин обретает новые реальные черты. И является часовому в мимолетном сне наяву и фактически становится символом тех неимоверных жертв, которых потребовала война. Мечта о счастье и смерть соседствуют во сне часового. И тотчас слышится грозный сторожевой голос в груди:
"- Пост... часовой... замерзнешь..."
И снова часовой тяжелыми шагами ("Вперед - назад. Вперед - назад") меряет свой путь, выполняя воинский долг. И играет над ним Венера красноватая - звезда пастушеская. А на груди "маленькая и тоже пятиконечная".
Все в эпизоде окутывается дымкой легендарности, обретает поэтическую обобщенность. Да, это поэма в прозе. И в ней, кроме внешнего сюжета, развивается и обретает поэтическое звучание внутренний сюжет, выражающий в метафорической форме основные идеи автора, сокровенные его чувства.
героя Петьки Щеглова и внутренним ощущением автора. Отчетливо звучат в миниатюре общечеловеческие идеи - вера в возможность человеческого счастья на земле.
Не случайно в финале романа рисуется радостный сон Петьки Щеглова. Детство - это будущее человечества. По Булгакову, это будущее - радостное и свободное. "Во сне взрослые, когда им нужно бежать, прилипают к земле, стонут и мечутся, пытаясь оторвать ноги от трясины. Детские же ноги резвы и свободны". Это ведь художественный, поэтический троп. Он позволяет автору нарисовать метафорическую картину. Петька весело бежит по зеленому большому лугу к сверкающему шару. Это алмазный шар. Он больше Петьки. "Петька добежал до алмазного шара и, задохнувшись от радостного смеха, схватил его руками. Шар обдал Петьку сверкающими брызгами". "От удовольствия он расхохотался в ночи".
Сон Петьки романтичен, светел, в отличие от сурового реализма, контрастной романтики поэмы о бронепоезде и часовом. Булгаков как бы подчеркивает, что суровые лишения, которые переносит часовой, не бессмысленны. Петька-то Щеглов, маленький, смышленый Петька, которому нет дела до всех страданий человечества, пусть в радостном сне (это ведь многозначимая метафора), но обретает счастье. И все это рисуется не как мираж, не как мрачное видение Турбина, не как цитаты из мрачных предсказаний "Апокалипсиса" о конце света, а как "простой и радостный", детский сон. Это своего рода песнь о солнце.
Реалии в эпизоде возводятся в символы, дышат поэзией. Булгаков не забывает о суровых обстоятельствах войны, о страданиях людей. В финале романа раздается голос автора: "Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?"
Этим сокровенным призывом, утверждающим, говоря современным языком, приоритет гуманных, общечеловеческих идей, и заканчивается роман Булгакова.
определенен. Основные мотивы романа Булгакова, как мы стремились показать, взаимосвязаны и получают многовариантное выражение, придают образной ткани произведения глубокое дыхание. Это касается и библейских мотивов: "И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими..." Потрясающую книгу бытия читает в заключительном эпизоде романа Булгакова поэт Русаков и провидит будущее.
Фигура Русакова в романе Булгакова оказалась многомерной и по-своему выразительной. Она дана в эволюции. В начале Булгаков в резких сатирических тонах рисует внутренний распад личности, подпавшей под пагубное влияние авангардиста Шполянского. Отношение Булгакова к эгофутуристу Русакову, кокаинисту и сифилитику, резко отрицательное. Он рисует его как перевертыша, который вначале пишет противоборческие стихи, а затем раскаивается и ищет спасения в вере в Бога. Целое декадентское явление, характерное для предреволюционного времени, получило отражение в образе Русакова. Булгаков занимал в литературе противоположную позицию, чем те, кому подражал и на кого хотел походить Русаков-эгофутурист.
Но поразительное мастерство Булгакова в романе заключается в том, что даже образ Русакова в финале произведения он поворачивает совершенно новой гранью. Библиотекарь по специальности, Русаков, начавший лечение у Турбина, по-новому читает книгу бытия. Ум его становится, "как сверкающий меч, углубляющийся в тьму". "Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий". У Русакова возникает вера и надежда на будущее. "И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение". Русаков не только потрясен трагическими пророчествами Апокалипсиса (о море мертвых, об озере огненном, пожирающем тех, кто не был записан в книге жизни), но и словами, выражающими веру в бессмертие: "... и увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали и моря уже нет". Русаков обретает спокойствие в душе. И это в то время, когда все взорвано на земле и поставлено дыбом. "Болезни и страдания казались ему неважными и несущественными". Он с удовлетворением повторяет слова: "... слезу с очей их, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло".
Так сложно трансформируется в романе Булгакова образ Русакова и получает новую идейную нагрузку.
Мы вправе говорить о перспективности развития общечеловеческих мотивов в романе Булгакова. Библейские мотивы, выраженные с помощью образа Русакова, получают сложную взаимосвязь с общей концепцией произведения.
вечерняя Венера (символ мирной жизни) и красный, дрожащий Марс (символ войны). Затем в романе Булгакова значение звезд варьируется. В картине отступления петлюровцев черное небо освещено играющими звездами. А нарастающая тревога разряжается тем, что звезда Марс, висящая над Слободкой под Городом, вдруг разорвалась в замерзшей выси, брызнула огнем и оглушительно ударила артснарядом, вызвав панику среди петлюровцев.
В картине с бронепоездом звезда Марс появляется в разных вариантах и обретает значение поэтического тропа. То она появляется как символ бесконечности мира, то как надежда часового на будущее счастье. Марс воспринимается при этом пятиконечным. И даже Венера рисуется уже не вечерней звездой, а предутренней. Она красноватая от занимающейся зари (очень емкий символ!). И свет ее соединяется с отсветом маленькой пятиконечной звезды, сияющей на груди усталого часового. Все в тексте романа Булгакова становится многозначимым и поэтическим.
Общечеловеческие ценности для Булгакова вечны, как звезды на небе. "Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?" - задает он емкий вопрос, обращаясь не только к себе, но и к своим собратьям по перу, а также к читателям. Вопрос этот в 20-х годах, когда писался роман Булгакова, имел особо важное значение, если учесть, что в литературе и искусстве тогда официально насаждались и всячески поддерживались в первую очередь социальные цели.
Примечания
8. Известно, что Горький, в свою очередь, восхищался мастерством Бальзака, его умением строить "многоголосие.", когда лиц не видно, а характеры угадываются. "Другое место в этой книге ("Шагреневая кожа.". - В. Н.), поразившее меня своим мастерством, - диалог на банкете, где Бальзак, пользуясь только бессвязными фразами застольного разговора, рисует лица и характеры с поразительной отчетливостью." (Горький М. Соч. Т. 24. С. 139.).
"летописное повествование, даже песнь с ее приподнято-боянным складом.". Песнь - во имя кого? (См.: Лакшин В. О прозе Михаила Булгакова и о нем самом // Булгаков М. Избранная проза. М., 1966. С. 16.)
10. Метафорическое значение этой фразы по своему смыслу совпадает с мотивом, который уже звучал в рассказе Булгакова "Я убил.". (О нем мы говорили в предшествующей главе книги.)