II
Тяга к эпическим формам обобщения ощущается в романе Булгакова "Белая гвардия" с самого начала. Чтобы подчеркнуть необычайность происходящих в Городе событий, автор использует для этого библейские мотивы, имитирует библейский стиль: "Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный дрожащий Марс". И эпиграф из "Апокалипсиса" к роману: "И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими"... и пророческие предсказания отца Александра о тяжелых грядущих испытаниях, выраженные в библейских словах: "Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь", - все это вселяет тревогу, все это предвещает возможность неведомых житейских бурь и испытаний. Мы не ошибемся, если скажем, что это - камертон в описании событий. Восприятие автором кровавых событий как святотатства пройдет через весь роман Булгакова. Отсюда - библейско-драматический стиль с элементами иносказания.
Одновременно в традициях Чехова рисуются семейные отношения Турбиных, фиксируется внимание на их интеллигентности, взаимопонимании, доброжелательности. Смерть матери объединила семью. Все в квартире Турбиных из семи комнат, с кремовыми занавесками, с шкапами книг, пахнувшими шоколадом ("с Наташей Ростовой, Капитанской дочкой"), с золотыми чашками, серебром, - все традиционно, все описывается, рисуется в традициях классического стиля. Но звучит тревожный мотив: Как жить? Как жить дальше? Алексею Турбину - молодому врачу - двадцать восемь лет, Елене - двадцать четыре. Ее мужу, капитану Тальбергу - тридцать один, а младшему Николке - всего семнадцать с половиной. Тревога врывается в ясный классический стиль: "Жизнь-то им как раз перебило на самом рассвете", "... кругом становится все страшнее и страшнее". И авторский стиль изменяется, наполняется экспрессивной энергией, ассоциативными деталями: "На севере воет и воет вьюга, а здесь под ногами глухо погромыхивает, ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее и щетинистей".
Штрихами рисуется обстановка. Штрихами набрасываются портреты действующих лиц. Стиль разнообразен, и все, в том числе психологическое состояние Турбиных, пронизывается нарастанием тревоги. Алексея Турбина тревожит гул пушечных выстрелов где-то в районе Святошина - близко от Города. Елена ждет мужа, штабиста Тальберга - куда-то запропастился. Классически ясный стиль романа Булгакова перебивается рублеными фразами, усиливающими экспрессию. Воспроизводятся рисунки, надписи на изразцах печи:
"Он сочувствует большевикам. Рисунок: рожа Момуса5.
Подпись:
Улан Леонид Юрьевич.
Слухи грозные, ужасные,
Наступают банды красные!
Рисунок красками: голова с отвисшими усами, в папахе, с синим хвостом.
Подпись:
Бей Петлюру!"
Сквозь детали, графически ярко (как в "Окнах РОСТа" Маяковского), оттеняется обстановка, звучат мотивы, объясняющие переживания героев. Пушечные удары становятся слышнее. Тревожнее звучит диалог Турбиных, обсуждающих обстановку в Городе. ("Немцы - мерзавцы", "Союзники - сволочи".)
И вдруг в повествовании происходит крутой поворот. В уютный мир квартиры Турбиных врываются военные события в виде осязаемой фигуры полузамерзшего широкоплечего поручика Мышлаевского. То, о чем Турбины только догадывались, то, о чем они тревожились, предстало воочию не как видение, а как реальный образ. Рисуется ярчайшая драматическая ситуация, которая полностью вошла в пьесу "Дни Турбиных". За фигурой Мышлаевского встает целый мир событий - настолько она индивидуально выразительна и типична. Булгаков достигает адекватности в характеристике психологического состояния сильной незаурядной личности Мышлаевского и той исторической обстановки, в которой герой оказался - и не по своей воле, а в силу обстоятельств. И эти обстоятельства зримо, через яростный монолог Мышлаевского предстают перед читателем: полный развал среди войск гетмана, охраняющих Город; угроза наступления петлюровских соединений; сочувствие мужиков Петлюре и... полная беспечность властей, неразбериха в штабах.
"- Гетман, а? Твою мать! - рычал Мышлаевский. - Кавалергард? Во дворце? А? А нас погнали, в чем были. А? Сутки на морозе в снегу... Господи! Ведь думал - пропадем все... К матери! На сто саженей офицер от офицера - это цепь называется? Как кур чуть не зарезали!"
Драматизм событий здесь выходит на первый план. Иллюзорные представления героев рушатся как карточный домик. Здесь еще нет эпических форм обобщения, но тяга к широкому освещению событий уже чувствуется. Суровая действительность предстает в своей оголенной правде. Мышлаевский рассказывает:
"- Нуте-с, в сумерки пришли на Пост. Что там делается - уму непостижимо. На путях четыре батареи насчитал, стоят неразвернутые, снарядов, оказывается, нет. Штабов нет числа. Никто ни черта, понятное дело, не знает... К вечеру только нашел наконец вагон Щеткина (командира полка. - В. Н.). Первого класса, электричество... И что ж ты думаешь? Стоит какой-то солдат денщицкого типа и не пускает. А? "Они, говорит, сплять. Никого не велено принимать". Ну, как я двину прикладом в стену, а за мной все наши подняли грохот. Из всех купе горошком выскочили. Вылез Щеткин и заегозил: "Ах, Боже мой. Ну конечно же. Сейчас. Эй, вестовые, щей, коньяку. Сейчас мы вас разместим. П-полный отдых. Это геройство..." И коньяком от него за версту..."
Булгаков передает гнев фронтовика и реальную обстановку. Текст его романа обретает внутренний накал, особую емкость. Повествование разбивается на ряд эпизодов, разных по стилю (характеристика Тальберга, описание быта домовладельца Василисы). Но разрозненные эпизоды объединены чувством нарастающей тревоги и стремлением автора широко освещать события. Образ Тальберга пронизан иронией, доходящей до сарказма.
Его внезапное появление и внезапный отъезд явно усиливает общую тревожную обстановку в квартире Турбиных. Бежит с тонущего корабля гетмана не кто-нибудь, а штабист гетманского военного министерства, знающий, что происходит в Городе. Он связан с немцами. А немцы уходят. "... Оставляют гетмана на произвол судьбы, и очень, очень может быть, что Петлюра войдет", - шепотом сообщает Тальберг Елене. В вагоне германского штаба для Тальберга нашлось всего одно место, и он не может взять красавицу жену - покидает ее.
Поведение Тальберга Булгаков сравнивает с поведением крысы, бегущей с тонущего корабля. И в облике Тальберга - прибалтийского немца - с его острой физиономией с топорщащимися усиками есть что-то крысиное. Он приветствовал Февральскую революцию, нацепил красный бант, пошел служить в штаб гетмана, а теперь удирает с немцами, спасая свою шкуру:
"- У... с-с-волочь!.. - проныло где-то у стрелки, и на теплушки налетела жгучая вьюга", провожая серый, как жаба, бронепоезд, мчащийся прямо к германской границе.
"А в третьем от паровоза вагоне, в купе, крытом полосатыми чехлами, вежливо и заискивающе улыбаясь, сидел Тальберг против германского лейтенанта..."
Он ищет новые, более экспрессивные. В текст включаются (как у Блока в "Двенадцати") лозунги, частушки, юмористические куплеты. Но эти приемы существуют как бы параллельно. Достичь единства в характеристике героев и обстоятельств с помощью новых форм обобщения не так-то легко. И в характеристику героев, и в описание событий прорывается авторский голос. Под таким знаком развивается характеристика Алексея Турбина, о котором автор сам заявляет, что он "человек-тряпка". В его метаниях есть что-то близкое от поведения доктора Бакалейникова из наброска рассказа "В ночь на 3-е число". (Родство этих образов затем будет все явственнее проявляться.) Но Алексей Турбин в отличие от доктора Бакалейникова более решительно настроен, зло обличает национализм гетмана, затем вместе с Мышлаевским, Карасем, Николкой он добровольцем вступает в артдивизион полковника Малышева. Его агрессивное обличение гетмана не вытекает из логики характера героя. Здесь чувствуется, что за героя говорит автор.
"- Я б вашего гетмана, - кричал старший Турбин, - за устройство этой маленькой Украины, повесил бы первым! Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина! Полгода он издевался над русскими офицерами, издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует? Гетман. Кто развел всю эту мразь с хвостами на голове? Гетман. А теперь, когда ухватило кота поперек живота, так начали формировать русскую армию? В двух шагах враг, а они дружины, штабы?"
В тексте чувствуется, как автор настойчиво ищет целостного изображения бурно развивающихся событий и взорванного революцией быта Турбиных, тревоги героев, их мысли и чувства: что делать, как быть? В начале господствуют лирические формы обобщения, но затем они сменяются опосредованными, вплоть до сновидений Турбиных. Эти сновидения фантастичны. Описание событий временно вытесняет характеристику героев. Но затем автор усложняет палитру. Он перемежает лирические формы обобщения с эпическими, повествовательные формы с экспрессивными приемами. Изображение эпизодов дополняется авторскими отступлениями, дополнениями. Такой способ повествования становится главенствующим и определяет жанровое своеобразие романа "Белая гвардия" (мы его относим, повторяю! - к разряду "субъективного эпоса").
Поворот в повествовании начинается с описания сна Алексея Турбина: "Турбину стал сниться Город". Этот прием оказался очень емким, многоплановым, насыщается различного рода отступлениями. Но во всем этом есть и своя логика. Автор явно ищет сгущенно-емкие формы обобщения. Объективированно-летописное описание событий 1918 года в Городе возводится в космический ряд. Все повествование пронизывается иронией: "Бежали седоватые банкиры со своими женами, бежали талантливые дельцы, оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять связи с тем новым миром, который нарождался в Московском царстве, домовладельцы, покинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские, петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из аристократических фамилий. Их нежные дочери и петербургские бледные развратницы с накрашенными карминовыми губами. Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и артисты императорских театров. Вся эта масса, просачиваясь в щель, держала свой путь на Город".
Панорама событий в романе Булгакова воспроизводится так, словно она видится через кинообъектив, но овевается дымкой времени (уход красных, вступление немцев, камарилья с выбором гетмана всея Украины, междоусобица). Трудно установить, где здесь голос повествователя, голос автора и чувства Турбина как героя сюжетных событий. Ясно одно, что Булгаков стремится дать панораму событий так, как ее воспринимали современники, жители Киева. Он стремится передать атмосферу событий, передать настроение, царившее в Городе. Среди осколков старого мира оттеняется чувство страха: "А вдруг? а вдруг? а вдруг? лопнет этот железный кордон... И хлынут серые. Ох, страшно..." Затем - чувство надежды, когда буржуи увидели вооруженные до зубов немецкие войска. Злорадно скаля зубы, говорили далеким большевикам: "А ну, суньтесь".
"Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей из-за угла, из темноты".
Краски ложатся густо. Флер необычности сохраняется, ведь все это представляется как фантастическое видение. Но автор умело подчеркивает, что это не видение. "Город жил странною, неестественной жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии". Это сама, обостренная до предела социальными противоречиями, киевская действительность. И мы уже чувствуем, как прорывается голос автора, который стремится к объективности, к обобщенной характеристике событий. Автор как бы спрашивает читателя: в этой шипящей ненависти осколков старого мира, для которых совесть - это только лишь бремя, где здесь место для справедливости? Где здесь забота о Родине, о народе? Объективность в характеристике событий и настроений осколков старого мира в романе Булгакова возрастает. Одновременно возрастает сатира, авторская ирония. В ярких описаниях реальных событий автор подчеркивает, что за патриотизмом гетмана, за его опереточной болтовней: "Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина" - таится обман. За блудливыми словами адвокатов старого мира о чести и справедливости скрывается волчья ненависть к народу и страшный эгоизм в защите своих интересов. Они все готовы предать и продать: "Лишь бы только на рынках было мясо и хлеб, а на улицах не было стрельбы, и чтобы, ради самого Господа, не было большевиков..."
"И когда доходили смутные вести из таинственных областей, которые носят название - деревня, о том, что немцы грабят мужиков и безжалостно карают их, расстреливая из пулеметов, не только ни одного голоса возмущения не раздалось в защиту украинских мужиков, но не раз, под шелковыми абажурами в гостиных, скалились по-волчьи зубы и слышно было бормотание:
- Так им и надо! Так и надо; мало еще! Я бы их еще не так. Вот будут они помнить революцию. Выучат их немцы..."
Стиль повествования накаляется противоречиями.
Автор не в силах сдержать своих чувств. В текст врывается диалог, стиль дробится на фразы, которые выстраиваются лесенкой. Так автор с экспрессивной силой выражает свои мысли:
"- Ох, как неразумны ваши речи, ох, как неразумны.
- Да что вы, Алексей Васильевич!.. Ведь это такие мерзавцы. Это же совершенно дикие звери. Ладно. Немцы им покажут.
Немцы!!
Немцы!!
И повсюду:
Немцы!!!
Немцы!!
Ладно: тут немцы, а там, за далеким кордоном, где сизые леса, большевики. Только две силы".
Историческая правда прорывается через обывательские представления о событиях. Напряжение противоречий в повествовании возрастает. Рисуется картина взрыва артиллерийских снарядов и взрывчатых веществ: "... прокатился по Городу страшный и зловещий звук". И опять в репликах передается реакция населения:
"- Взрыв произвели французские шпионы.
- Нет, взрыв произвели большевистские шпионы".
"... среди белого дня, на Николаевской улице". Рассказ краток, носит летописный характер. Но он обретает символическое значение. Убили-то "неприкосновенного и гордого генерала, страшного в своем могуществе, заместителя самого императора Вильгельма!". И затем подчеркивается: "Убил его, само собой разумеется, рабочий и, само собой разумеется, социалист". Значит: все непрочно в Городе. Все может взлететь на воздух. Это понимает даже Василиса.
бы застывает, сосредотачивается только на одном эпизоде. Но какой же выразительной силой дышит этот эпизод! Какими солнечными красками, ярким светом пронизан образ Явдохи! Мазки сочные, как на полотнах Малявина. Явдоха появляется рано утром в мрачном подземелье, ведущем с дворика в квартиру Василисы, как солнечное видение. Это видение "было бесподобно в сиянии своих тридцати лет, в блеске монист на царственной екатерининской шее, в босых стройных ногах, в колышущейся упругой груди. Зубы видения сверкали, а от ресниц ложилась на щеки лиловая тень". И за этим видением встает реальная жизнь: "- Пятьдесят сегодня, - сказало знамение голосом сирены, указывая на бидон с молоком.
- Что ты, Явдоха? - воскликнул жалобно Василиса. - Побойся Бога. Позавчера сорок, вчера сорок пять, сегодня пятьдесят. Ведь эдак невозможно.
- Що же я зроблю? Усе дорого, - ответила сирена, - кажут на базаре, будэ и сто..."
Вот она, жизнь, во всем своем своеобразии. Булгаков броско выделяет образ Я вдохи, типизирует его. Мы невольно чувствуем, что образ Явдохи несет в себе неистребимую жизненную силу, знаменует собой что-то вечное, непобедимое, не подвластное никаким социальным угрозам. Василиса даже забыл свои годы, ошалел от чувств, нахлынувших на него, и... грозит Явдохе:
"- Смотри, Явдоха, - сказал Василиса, облизывая губы и кося глазами (не вышла бы жена), - уж очень вы распустились с этой революцией. Смотри, выучат вас немцы...
Широкая лента алебастрового молока упала и запенилась в кувшине.
- Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо, - вдруг ответило знамение, сверкнуло, сверкнуло, прогремело бидоном, качнуло коромыслом и, как луч в луче, стало подниматься из подземелья в солнечный дворик. "Н-но-ги-то - а-ах!! - застонало в голове Василисы".
Здесь явно чувствуется, на чьей стороне симпатии автора, кем он восхищен, кому верит, а к кому относится резко иронически6.
В дальнейшем Булгаков мастерски сочетает реальное и фантастическое. На первый план выходит изображение смутных сновидений Турбина. Мелькают тени, туманные видения, отголоски реальных событий. Стиль обретает экспрессивность, многозначимость. В повествование врывается реальный мотив - появление на Украине Петлюры - узника из камеры N 666, выпущенного гетманскими властями на волю. И пошел гулять по Городу вихрь невероятных слухов: кто такой Петлюра? Бухгалтер? Счетовод? Студент? Земгусар? Учитель? Все смешивается, обретает таинственность, превращается в миф:
"Идут, идут мимо окровавленные тени, бегут видения, растрепанные девичьи косы, тюрьмы, стрельба и мороз и полномочный крест Владимира...
Гремят тромбоны, свищет соловей стальным винтом, засекают шомполами насмерть людей, едет, едет черношлычная конница на горячих лошадях..."
Эти таинственные сновидения Турбина (и пророческие, как сказания) прерываются реальными картинами, с документальной точностью характеризующие историческую обстановку на Украине в 1918 году. Снова чувствуется тяга автора к эпическим формам повествования, схожим по существу с приемами повествования такого романа, как "Восемнадцатый год" А. Н. Толстого:
"... И было другое - лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой. О, много, много скопилось в этих сердцах. И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги, почерков майоров и лейтенантов германской армии:
"Выдать русской свинье за купленную у нее свинью 25 марок".
И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поместья при гетмане, - дрожь ненависти при слове "офицерня".
Вот что было-с".
То ли это сновидения Турбина, то ли голос автора, но это - историческая правда, выраженная в сгущенной эпической форме. Автор стремится раскрыть истоки реальных противоречий, показать настроение крестьянских масс, мужиков, основной силы, на которую опирался Петлюра. Повествовательный стиль перебивается экспрессивными приемами, вставками (от автора), диалогами, репликами, передающими взволнованные голоса бунтующих масс. Все это графически выделяется, как это делал Артем Веселый в своих повестях. Диалог обретает митинговый характер. Ведь речь идет о самом главном - о земле: истоках всех богатств мужика.
"Да еще слухи о земельной реформе, которую намеревался произвести пан гетман, - увы, увы! только в ноябре восемнадцатого года, когда под Городом загудели пушки, догадались умные люди, а в том числе и Василиса, что ненавидели мужики этого самого пана гетмана, как бешеную собаку, - и мужицкие мыслишки о том, что никакой этой панской сволочной реформы не нужно, а нужна та вечная, чаемая мужицкая реформа:
- Каждому по сто десятин.
- Чтобы никаких помещиков и духу не было.
- И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью. Во владение вечное, наследованное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее.
- Ну-с, такой реформы обожаемый гетман произвести не мог. Да и никакой черт ее не произведет".
В этом море слухов возникает и слух о большевиках. Мотив о большевиках звучит сильно, но сразу же глушится обывательскими представлениями:
"Были тоскливые слухи, что справиться с гетманской и немецкой напастью могут только большевики, но у большевиков своя напасть:
- Жиды и коммунисты.
Ниоткуда нет спасения!!"
Экспрессивный стиль прерывается объективированным повествованием. Булгаков углубляет характеристику обстоятельств, как это принято в романах эпического жанра. Он вскрывает объективные причины гражданской войны на Украине, в том числе - петлюровщины. Встает реальная картина:
"Были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и умеющих стрелять...
Сотни тысяч винтовок, закопанных в землю, упрятанных в клунях и коморах и не сданных, несмотря на скорые на руку военно-полевые немецкие суды, порки шомполами и стрельбу шрапнелями, миллионы патронов в той же земле, и трехдюймовые орудия в каждой пятой деревне и пулеметы в каждой второй, во всяком городишке склады снарядов, цейхгаузы с шинелями и папахами..."
"Просто слово, в котором слились и неутоленная ярость, и жажда мужицкой мести, и чаяния тех верных сынов своей подсолнечной, жаркой Украины... ненавидящих Москву, какая бы она ни была - большевистская ли, царская или какая".
В романе Булгакова звучит детерминистическая идея. Дело не в Петлюре как личности: "Вздоре-с все это. Не он - другой. Не другой - третий". А дело в ярости мужицкой, да еще с явно националистической окраской, которая опасна во всех отношениях. Может вспыхнуть как пожар, сжечь все вокруг, в том числе - и себя.
Булгаков здесь - историк и мыслитель одновременно. Он воскрешает объективную правду, основу основ эпических форм обобщения. Отметим еще раз, что в первой части романа "Белая гвардия" акцент делается на точной характеристике исторических обстоятельств. Повествование ведется в разных формах. Автор прибегает и к сказовой манере, когда говорит о поражении немцев на Западном фронте: "Галльские петухи в красных штанах, на далеком европейском Западе, заклевали толстых кованых немцев до полусмерти. Это было ужасное зрелище: петухи во фригийских колпаках с картавым клекотом налетели на бронированных тевтонов и рвали из них клочья мяса вместе с броней. Немцы дрались отчаянно, вгоняли широкие штыки в оперенные груди, грызли зубами, но не выдержали - и немцы! немцы! - попросили пощады".
Сказовая форма, пронизанная иронией, затем сменяется явно сатирической картиной падения Вильгельма, карикатурной фигурой императора - сплошь металлического, "без малейших признаков дерева", с штопорными усами, которые торчали словно "шестидюймовые гвозди". Ничего не помогло. Истукан был повержен. Эхо падения Вильгельма быстро докатилось до Города. Снова звучит мотив страха. Началась паника среди осколков старого мира. Они собственными глазами увидели, что немцы слиняли. Куда девалось их мнимое величие? Началось разложение немецкой армии. Вставные реплики, характеризующие в тексте ужас осколков старого мира, звучат как выстрелы:
"- Немцы побеждены, - сказали гады.
".
Характерно, что сюжетные события раскрываются через авторское отношение и через отношение героя, главным образом, Алексея Турбина. Это придает разрозненным эпизодам внутреннюю цельность.
Даже вставная новелла - сон Турбина - не разрывает повествование, а дополняет его. Сон этот нарисован так мастерски, в нем сочетаются такие разные планы, способы изображения, что он требует специального анализа.
В самом сновидении Турбина сочетаются фантастика и реальность, хотя по форме оно фантастично. Фантастично появление полковника Най-Турса в виде рыцаря ("на голове светозарный шлем, а тело в кольчуге"). Еще более фантасмагорична фигура вахмистра Жилина ("Как огромный витязь возвышался вахмистр, и кольчуга его распространяла свет"). А самое невероятное то, что действие происходит в раю. Ад как символ современной жизни и рай как мечта перемешиваются в сновидениях Турбина. Най-Турса Турбин видит на том свете, а он ведь жив, командует батальоном юнкеров на Посту. А вот Жилина давно нет. Он был срезан пулеметным огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916 году на Виленском направлении, и Алексей Турбин собственноручно перевязал ему смертельную рану. А судьба Най-Турса и Жилина оказывается одинаковой.
Далее фантастика и реальность еще сильнее переплетаются. Снова Булгаков прибегает к сказовой форме. Рассказ Жилина о том, как эскадрон попал в рай, овеян юмором. Возвышенные мотивы (о рае, Боге, ангелах, апостоле Петре) и низкие (гармоника, сапоги, пики и бабы на возах) резко стыкуются. Все это характеризует народный склад речи Жилина (с повторением фраз, с интимным обращением к собеседнику, с резкими поворотами от обычного к необычному). Апостол Петр рисуется штатским старичком, важным, обходительным и... добрым. Хитрый Жилин боится, что апостол Петр не пустит эскадрон в рай: "Докладывать-то докладываю, а сам, - вахмистр скромно кашлянул в кулак, - думаю, а ну, думаю, как скажут-то они, апостол Петр, а подите вы к чертовой матери... Потому, сами изволите знать, ведь это куда ж, с конями и... (вахмистр смущенно почесал затылок) бабы, говоря по секрету, кой-какие пристали по дороге. Говорю это я апостолу, а сам мигаю взводу - мол, баб-то турните временно, а там видно будет..."
"- С бабами? Так и вперлись? - ахнул Турбин".
"В 20-м году большевиков-то, когда брали Перекоп, видимо-невидимо положили"). Само время смещается во сне Турбина. Настоящее и будущее переплетается. Бог все видит, Бог все знает. В фантастическом сказе Жилина апостол Петр помещает большевиков в рай (в том числе и тех, кто пал в бою при взятии Перекопа). "Не пустят их туда", - возражает Турбин. "Пустят", - отвечает Жилин и ссылается на мнение Бога, для которого поступки людей на земле у всех одинаковы, все люди - грешные, а убиенные - ни в чем не виноваты. Места в раю для всех хватит.
Сон Турбина, как мы указывали, явно фантастичен. Но фантастична, утверждает Булгаков, и сама действительность. Появился откуда-то полковник Торопец (оказалось - из австрийской армии). Появился писатель Винниченко. В Петербурге не медля ни секунды назвали его изменником. В ноябре все узнали одно слово: "Петлюра!.." "... Что могут соорудить три человека, обладающие талантом появиться вовремя?.." Оказывается, многое - взбудоражить всю страну. Изобразительный ряд, фиксирующий визуально характерные признаки событий, наполняется в романе все большей экспрессией.
Немцы стали пропадать. "Боже, немцы уходят, вы знаете?! Троцкого арестовали рабочие в Москве!!! Петлюра послал посольство в Париж... Черные синеглазы в Одессе... Генерал Деникин... Немцы уйдут, французы придут.
- Типун вам на язык, батюшка!"
Каламбур явно направлен против тех, кто так яростно ненавидел большевиков. Но мотив, характеризующий силу большевиков, пробивается сквозь хаос впечатлений.
Весь этот сложнейший переплет самых разных приемов повествования и эпизодических картин, пронизанных авторским ощущением сложного хода событий, носит в первой части романа Булгакова, собственно говоря, экспозиционный характер. Выраженные здесь идеи затем реализуются автором в действиях героев, в их поступках, чувствах и мыслях. Фантастический план сменяется реалистическими зарисовками. Начинают преобладать объективированные формы повествования. Словно в киноленте, крупным планом рисуются сцены в штабе артдивизиона, встреча Мышлаевского, Турбина, Карася с полковником Малышевым, строевые занятия в артдивизионе, происходящие на плацу Александровской гимназии, тревожная ночь перед наступлением петлюровцев, бегство гетмана, роспуск полковником Малышевым артдивизиона. Все реалистические картины освещены одним общим светом. В них передано нарастающее чувство тревоги.
Это тревожное чувство особенно отчетливо проявляется, когда Турбин, уже назначенный лекарем в дивизион, по дороге в гимназию видит похоронную процессию с вереницей гробов погибших офицеров. Смерть не просто витает над Городом, она уносит людей:
"Прапорщик Юцевич"...
"Прапорщик Иванов"...
"Прапорщик Орлов"...
Стиль снова наполняется экспрессией, передает тревожную атмосферу событий: "... взвыла одна баба, за нею другая.
- Господи Исусе Христе! - забормотали сзади Турбина. Кто-то давил его в спину и дышал в шею.
- Лучше я уж не знаю что, чем такое видеть.
- Что? Что? Что? Что такое случилось? Кого это хоронят?
- Ваня! - завывало в толпе.
- Офицеров, что порезали в Пепелюхе... мужики с петлюровцами..."
темной жути Владимирской горки. Мелькает силуэт черной лакированной машины с конвоем. Драпает из Города генерал от кавалерии Белоруков - командующий армией гетмана. Где-то вдалеке бухают пушки. Все насыщено электрическим напряжением, предвещающим грозу.
А история артдивизиона, энергичная фигура полковника Малышева, вся сцена на плацу Александровской гимназии, с взрывом страстей, когда полковник Малышев распускает дивизион по домам, - вся эта сюжетная история оказывается своего рода кульминацией назревающих событий, дает зримое представление о внутреннем крахе гетмановщины, основанной на обмане, подлоге, предательстве. Конкретные ситуации в романе Булгакова достигают огромной обобщающей силы. Когда офицеры и юнкера артиллерийского дивизиона, лишенные возможности знать обстановку, готовы взбунтоваться и арестовать своего командира, полковник Малышев властно говорит: "Кого желаете защищать?.. Гетмана? - переспросил полковник. - Отлично. Дивизион, смирно! - вдруг рявкнул он так, что дивизион инстинктивно дрогнул. - Слушать! Гетман сегодня около четырех часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал! Бежал, как последняя каналья и трус. Сегодня же, через час после гетмана, бежал туда же, куда и гетман, то есть в германский поезд, командующий нашей армией генерал от кавалерии Белоруков. Не позже чем через несколько часов мы будем свидетелями катастрофы, когда обманутые и втянутые в авантюру люди, вроде вас, будут перебиты, как собаки. Слушайте: у Петлюры на подступах к городу свыше чем стотысячная армия... Я, кадровый офицер, вынесший войну с германцами, <...> на свою совесть беру и ответственность, все!! все!! Вас предупреждаю! Вас посылаю домой!.."
Речь Малышева - сгусток воли опытного офицера. Это и выражение свойств его натуры. Его речь драматична по содержанию. Она выражает то, что сюжетно было подготовлено во всех предшествующих главах романа Булгакова. Накопившиеся противоречия получают выход. Здесь голос автора, голос героя и объективированная правда сливаются, Булгаков обнаруживает незаурядное драматическое мастерств. Недаром монолог Малышева почти полностью вошел в пьесу "Дни Турбиных" (с передачей его слов и свойств характера полковнику Алексею Турбину). В речи героя отражаются бурные события. Вопрос о чести и справедливости обретает исторический смысл.
Примечания
5. Мом - в греческой мифологии божество злословия.
"Белая гвардия." в очерке "Киев-град (экскурс в область истории)." (1923). Там говорилось: "В Киеве не было только греков... Я их искренне поздравляю, что они не пришли в Киев... Нет никаких сомнений, что их выкинули бы вон. Достаточно припомнить: немцы, железные немцы в тазах на головах, явились в Киев с фельдмаршалом Эйхгорном и великолепными туго завязанными обозными фурами. Уехали они без фельдмаршала и без фур, и даже без пулеметов. Все отняли у них разъяренные крестьяне.".