III
Булгаков сыграл выдающуюся роль в развитии новаторской советской сатиры. У него в литературе была своя позиция. Как мы указывали, он не был одинок в литературе 20-х годов. Его резкая критика темных явлений жизни, дикости, пьянства, заскорузлого бюрократизма и самодурства попадали не в бровь, а в глаз. А мастерство было такой силы, гротеск так выделял грани абсурдного, что события и явления, которые он обличал, осмеивал, получали обобщенный характер, а типы (Кальсонеры, Швондеры, Бурнаковские племянники, Шариковы) обретали нарицательное значение.
Все это вызывало нападки на Булгакова со стороны ортодоксальной критики. Его гомерический смех воспринимался как издевка, идущая из сменовеховского буржуазного лагеря. Литературная борьба в 20-х годах была жестокой. Рапповская критика обвиняла Булгакова в том, что он посягает на советский строй, возводит поклеп на народ. В письме "Правительству СССР" 28 марта 1930 года Булгаков решительно отводит эти обвинения, заявляя, что его сатира имеет благородные культуртрегерские цели, и в связи с этим ссылается на опыт Салтыкова-Щедрина, называя его своим учителем. Булгаков заявляет: "... пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать невозможно"1. Задачу своего творчества он видит в том, чтобы способствовать "Великой Эволюции" - т. е. утверждению цивилизации, просвещения. Эту цель может и должна выполнить сатира, в том числе и его произведения, "в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта"2.
Мы видим, как широко Булгаков смотрел на жизнь, на цель творчества, несмотря на то, что обстановка в стране в период нэпа была крайне сложной. Противоречия обострились, обрели новый характер. Трудности восстановительного периода были неимоверными. Следует удивляться мудрости писателя. Его сатира не была такой односторонней, как утверждали рапповцы (Л. Авербах). Булгаков бичевал дикие нравы, получившие в период нэпа новую почву. Ему казалось, что невежество может погубить цивилизацию, культуру. Этого он органически не мог принять. Он издевался над нэпманами, шиберами (валютчиками), торговками-спекулянтками, жуликами. Из его произведений, сатирических зарисовок вырастала картина эпохи - разгул спекуляции, обмана, жульничества, процветание нуворишей, снова возомнивших себя властителями мира сего. Каждая деталь при описании нэпмана пронизана ядом неприязни, обличает его дикое бескультурье, становится типически значимой. "Вошел некто, перед которым все поблекло и даже серебряные ложки съежились и сделались похожими на подержанное фраже.
На пальце у вошедшего сидело что-то напоминающее крест на храме Христа Спасителя на закате.
- Каратов девяносто... Не иначе как он его с короны снял, - шепнул мне мой сосед - поэт, человек, воспевавший в стихах драгоценные камни, но, по своей жестокой бедности, не имеющий понятия о том, что такое карат.
По камню, от которого сыпались во все стороны разноцветные лучи, по тому, как на плечах у толстой жены вошедшего сидел рыжий палантин, по тому, как у вошедшего юрко бегали глаза, я догадался, что передо мной всем нэпманам - нэпман, да еще, вероятно, из треста" ("Столица в блокноте").
А с какой внутренней ненавистью, сатирической злостью Булгаков рисует фигуры жуликов-спекулянтов, жадных до наживы, до чужой крови. Живописность здесь так выразительна, что ситуация предстает перед нами как на экране кино - во всей своей исторической истинности и непосредственной осязаемости.
"Жулябия в серых полосатых брюках и шапке, обитой вытертым мехом, с небольшим мешочком в руках. Физиономия словно пчелами искусанная, и между толстыми губами жеваная папироска.
Жулябия, метнув глазами, зашаркала резиновыми галошами и подсунулась к курьеру.
- Что продаешь?" ("Под стеклянным небом", 1923).
О нэпманах Булгаков прямо писал: "... они сильные, зубастые, злобные, с каменными сердцами" ("Сорок сороков", 1923). Все мещанское, буржуазное было Булгакову ненавистно. Он обличал не только нэпманов, но и различного рода приспособленцев. Он видел хаос, сам пережил разруху в послевоенной Москве, с болью писал о варварстве, допускаемом пролетариями к памятникам культуры. "Параскева Пятница глядит печально и тускло. Говорят, что ее снесут...
Часовню, что была на маленькой площади, там, где Тверская скрещивается с Охотным и Моховой, уже снесли" ("Сорок сороков").
Особо следует сказать о позиции Булгакова.
и понимает, что все крутые переломы (революция!) и то новое, что нарождается, неотвратимо, исторически неизбежно. И это отличает его позицию от сменовеховской. Он никогда не воспринимал нэп как реставрацию капитализма, как возврат к прошлому.
В серии зарисовок "Столица в блокноте" (1923) он заявлял: "Фридрихштрасской уверенности, что Россия прикончилась, я не разделяю, и даже больше того: по мере того, как я наблюдаю московский калейдоскоп, во мне рождается предчувствие, что "все образуется", и мы можем пожить довольно славно".
Видя чудовищные контрасты нэпмановской Москвы и фиксируя их, Булгаков одновременно стремится отметить то новое, что рождается в жизни, крепнет, побеждает хаос и разруху. "Лифты пошли! Сам видел сегодня. Имею я право верить своим глазам?" В своих очерках, корреспонденциях, зарисовках он показывает, что ранее на улицах Москвы было столпотворение, властвовала шпана, буйствовали беспризорники, а теперь прилично одетый мальчик с ранцем на спине идет в школу. Открылись магазины. Всюду яркие вывески. Все есть, "кроме твердых знаков и ятей". "Надолго, значит!" Одна реплика, но насколько она многозначительна.
В том же очерке, который мы цитировали выше - "Столица в блокноте", - Булгаков пишет: "Москва - котел, - в нем варят новую жизнь. Это очень трудно. Самим приходится вариться. Среди Дунек (спекулянток. - В. Н.) и неграмотных рождается новый, пронизывающий все углы бытия организационный скелет". Фиксируя внимание на фактах, свидетельствующих о том, что в Москве налаживается порядок (на вокзале исчезли мешочники, в трамвае штрафуют безбилетников, милиционер руководит движением), Булгаков заключает очерк оптимистическими словами, звучащими как стихи: "В порядке <... > дайте нам опоры точку, и мы сдвинем шар земной".
Стремление показать рождение нового составляет важную линию в творчестве Булгакова 20-х годов. Характерен в этом отношении очерк о первой Всесоюзной выставке в 1923 году в Москве в Нескучном саду "Золотистый город". Он весь какой-то солнечный, этот очерк, пронизан жизнерадостным юмором. Здесь описывается "знаменитый на всю Москву" цветочный портрет Ленина, с изумительной точностью передающий сходство с оригиналом. Идет диспут о тракторе. Крестьяне - за трактор. А находится профессор, который выступает против, обвиняет руководителей, ведущих диспут, в фантазерстве. В темной стране, по его мнению, рано думать о машинах и электрификации. Невольно вспоминается книга Г. Уэллса "Россия во мгле" (1920). Председатель диспута (из рабочих) отвечает профессору, доказывая, что народ, претворивший в действительность не одну уже фантазию за последние пять изумительных лет, не остановится перед последней фантазией о машинах.
"- А он не фантазер?
И рукой... указывает туда, где на щите... Ленин".
Как видим, Булгаков многогранен. Многогранна и его сатира.
Булгаков не только обличал нэпманов, жуликов и подхалимов, - он начинал в советской сатире новую линию. Одновременно с В. Маяковским, М. Зощенко, Ю. Олешей, И. Ильфом, Е. Петровым и В. Катаевым он бичевал недостатки, возникшие уже на новой почве в условиях Советской власти. Конечно, Булгакову при этом порою не хватало той социальной страсти, которая была у Маяковского. Но сатира Булгакова - по своей устремленности - развивалась (подчеркнем это еще раз!) как новаторская, была проникнута верой в светлые начала жизни.
натуру, свое неприглядное лицо. Огромную роль в таких случаях играет сама речь персонажа, стыковка реплик, выделение ударных фраз, точно характеризующих героя. Они становятся иносказательными в общем контексте сюжетных ситуаций.
Через поток невежественных фраз персонажа Булгаков в фельетоне "Белобрысова книжка" (1924) создает тип "выдвиженца", ставшего директором банка "кругосветных операций". Внутренняя ирония автора убийственна. Белобрысое сам не знает, что творит, нагромождает одну нелепость за другой. Булгаков резко снижает образ Белобрысова, показывая, что он некстати и почти без всякого повода ссылается на Маркса, которого в жизни не читал. Кроме того, в фельетоне, опять-таки с помощью потока фраз, возникает образ брата Белобрысова Яши, коммерсанта из Одессы, который "соблазняет" брата, женит его на "красотке" с парижскими запросами, устраивает кутежи. С помощью брата Яша добывает кредиты под несуществующие предприятия. Это тип авантюриста, подобный Аметистову из "Зойкиной квартиры". Старший брат о нем записывает в блокноте: "Ах, жаль, что беспартийный. Говорит, я сочувствую, но некоторое расхождение..." Эта фраза, видоизмененная, потом будет использована в "Зойкиной квартире" для характеристики Аметистова. Булгаков показывает полное крушение Белобрысова, растратившего огромную сумму казенных денег. И пролетарское происхождение не помогло. Наоборот: "... принимая во внимание мое происхождение, могут меня так шандарахнуть..." И - шандарахнули!
В лучших своих фельетонах Булгаков достигает удивительной достоверности, как бы фиксируя случай таким, каким он был в жизни, и неожиданным поворотом ситуации раскрывает подноготную. Он мастерски использует эффект неожиданности. При этом он, как это делал и М. Зощенко, зачастую создает фразеологический портрет персонажа, образ-маску, имитируя речь героя.
Бурнаковский племянник - герой фельетона того же названия (1924) - невежественный хам, житья не дает в коммунальной квартире. Пьет, буянит, устраивает скандалы. Ему до поры все сходит с рук, ибо его дядя - ответственный работник. Форма фельетона - наброски калейдоскопических сцен. Оттеняя в событиях и фразах контрасты, стыкуя необычное, Булгаков достигает юмористического эффекта: "... он без стука вошел в комнату модистки Анюты со словами "нет ли папироски" в тот момент, когда Анюта была голая.
- Ну, совершенно голая бабочка, в чем мать родила...
"Чтой-то вы? Рази ж можно так делать?" - ответил улыбаясь:
- Ну что там. Что мы буржуи-интеллигенты, чай, в одной квартире живем..."
Так в творчестве Булгакова возникает, как уже указывалось выше, типологически схожий образ с Шариковым, играющим такую важную роль в сюжетных событиях сатирико-фантастической повести "Собачье сердце".
О дяде (Бурнакове) в фельетоне почти ничего не говорится. Но он под стать племяннику. Об этом становится известно из фразы: "В гостях у племянника был дядя, сам Бурнаков, и побил жену" (выделено мною. - В. Н.).
В конце фельетона - неожиданный поворот. Дядю "вычистили" и отдали под суд. Племянник "скис", выехал из дому, ибо его "затравили".
"Публика... вообще читает плохо, не вдумываясь. Ей кажется, что фельетонные герои - это так... чепуха... Напрасно, напрасно... Бурнаковский племянник - тип столь же прочный, как и бессмертные типы Н. В. Гоголя. И представьте, таких бурнаковских племянников в Москве не менее 8 тысяч.
По самой скромной статистике.
Шиберов-валютчиков уже выселили из Москвы. Правда, пока еще не всех...
Вот ежели бы вслед за ними попросили и племянников, бесподобно бы было..."
Имя Гоголя появилось не случайно. Булгаков использовал гоголевские типы, его гротеск (в рассказе "Похождение Чичикова", 1922), чтобы раскрыть алогизм отрицательных явлений. Фантастичны похождения Чичикова в Москве. Он умудрился поступить на службу, заняться аферами (в том числе торговлей, подрядами), получить миллиардные кредиты, продать наивной Коробочке Пассаж под булочную. Правда, автору все это приснилось во сне. Но отнюдь не во сне, а наяву Чичикова в жизни окружают в нэпмановской Москве хапуги типа Собакевича, врали Ноздревы, невежды Кувшинное Рыло и Неуважай Корыто, которые занимают важные посты, разгильдяи (Ротозей Емельян). Благодаря им и процветает Чичиков. Трансформация гоголевских типов, использование их нарицательного смысла (чем занимался в своем творчестве и Салтыков-Щедрин) позволяли Булгакову усилить действенную силу своей сатиры против бюрократизма, бесхозяйственности, неразберихи, создать фантасмагорическую картину, отражающую реальные недостатки. "Похождение Чичикова" подготовляло появление в творчестве Булгакова такой остроумной и оригинальной повести, как "Дьяволиада".
1. Булгаков М. Собр. соч. Т. 5. С. 446.