II
Ранняя проза Булгакова (особенно в своих экспериментальных вещах, сатирических рассказах и фельетонах) несла в себе в зародыше многие особенности его будущих зрелых произведений - "Белой гвардии", "Зойкиной квартиры", романа "Мастер и Маргарита". Булгаков оказывался писателем внутренне цельным по основным особенностям и видению мира.
"Записки на манжетах" - ранняя и самая булгаковская вещь. "Записки" автобиографичны. А по стилю явно экспериментальны.
Как в рисунке только что распустившегося листочка мы видим все запрограммированные в нем будущие свойства растения, так и в "Записках на манжетах" проявляются основные особенности экспрессивного стиля Булгакова. Автор фиксирует мимолетные впечатления, насыщенные тревогой, вызванной экстремальными событиями - болезнью, абсурдностью необычных ситуаций, неустроенностью быта. Все зыбко, порою таинственно, как во сне, требует расшифровки. Так передается бредовое состояние тяжело заболевшего возвратным тифом героя. Броскими штрихами, как отблески в сознании персонажа, рисуются эпизоды, связанные с работой в подотделе искусств (подготовка спектаклей, организация лекций, диспут о Пушкине, история написания и постановки пьесы "Сыновья муллы"). Главный акцент делается на передаче потрясенного невзгодами потока сознания героя. А в этот поток сознания включаются реалии, дающие представление об обстоятельствах жизни. Все овевается сложным чувством автора:
"Голодный, поздним вечером иду в темноте по лужам. Все заколочено. На ногах обрывки носков и рваные ботинки. Неба нет. Вместо него висит огромная портянка. Отчаянием я пьян. И бормочу:
- Александр Пушкин. Lumen coeli. Sancta rosa. (Свет небесный. Святая роза. - В. Н.). И как гром его угроза. (У Пушкина: "И гнала его угроза". - В. Н.)
Я с ума схожу, что ли?! Тень от фонаря побежала. Знаю: моя тень. Но она в цилиндре. На голове у меня кепка. Цилиндр мой я с голодухи на базар снес. Купили добрые люди...
Отчаяние. Над головой портянка, в сердце черная мышь..."
Повествование в "Записках на манжетах" пронизано иронией, доходящей до сарказма. Так рассказано о приезде во Владикавказ Евреинова, Рюрика Ивнева, Осипа Мандельштама, Пильняка и... Серафимовича. Образ Серафимовича нарисован в пародийном виде:
"Серафимович - с севера.
- Помните у Толстого платок на палке? То прилипнет, то опять плещется. Как живой платок... Этикетку как-то для водочной бутылки против пьянства писал. Написал фразу. Слово вычеркнул, сверху другое поставил. Подумал - еще раз перечеркнул. И так несколько раз. Но вышла фраза как кованая... Теперь пишут... Необыкновенно пишут!.. Возьмешь. Раз прочтешь. Нет! Не понял. Другой раз - то же. Так и отложишь в сторону..."
Чувство автора обострено. И оно проявляется в неприязни к невзгодам жизни, в стремлении избавиться от них ("Мне надоела эта идиотская война! Я бегу в Париж..."). В гротескном виде автор рисует среду ("Поэтесса пришла. Черный берет. Юбка на боку застегнута, и чулки винтом"). Некоторые реалии обретают зловещий характер, отражая нравы военного коммунизма:
"Ходит какой-то между столами. В сером френче и чудовищном галифе. Вонзается в группы, и те разваливаются. Как миноноска режет воду. На кого ни глянет - все бледнеют. Глаза под стол лезут. Только барышням - ничего! Барышням - страх не свойственен".
Во второй части "Записок на манжетах" сатира Булгакова усиливается. В ней - опять-таки в экспрессионистической манере - дано яркое описание быта послевоенной Москвы, отражено неповторимое видение гротескности жизни. Булгаков стремится не просто фиксировать неприглядные факты, описать казусные ситуации, а выразить ощущения героя, воссоздать атмосферу времени. И ему это удается.
путаница в понятиях, представлениях и делах. Таково описание московского Лито: "А на другой двери - маленький клок. Прибит косо, и край завернулся. Ли. А, слава Богу. Да. Лито... Из-за двери слышались голоса: ду-ду-ду..." И одновременно яркими штрихами (с выделением характеристичных признаков) дается зарисовка типов. Во всем их живописном облике чувствуется время. Каждая деталь говорит об этом: "Пустой деревянный стол. Раскрытый шкаф. Маленький столик кверху ножками в углу. И два человека. Один высокий, очень молодой, в пенсне. Бросились в глаза его обмотки. Они были белые. В руках он держал потрескавшийся портфель и мешок. Другой - седоватый старик с живыми, чуть смеющимися глазами, был в папахе, солдатской шинели. На ней не было места без дыры, и карманы висели клочьями. Обмотки серые и лакированные бальные туфли с бантами".
Такие особенности экспрессионистического стиля, отличавшиеся от стиля Пильняка своей высокой культурой и чистотой языка, затем появляются у Булгакова и в зарисовке "Необыкновенные приключения доктора", и в имитации дневниковых записей больного врача-наркомана в повести "Морфий", и в отдельных картинах романа "Белая гвардия", передающих смятенность чувств героев и самого автора.
Сатира молодого автора вбирала в себя большой круг проблем, проявлялась и в фельетонах, и в рассказах, и в повестях, придавая им особое жанровое своеобразие (сочетание фантастики и реальности, так характерной для Булгакова). Сатирический элемент становился неотъемлемой частью многих его произведений. Это определяет особенности его языковых средств, приемов. Они связаны с гротеском, с обыгрыванием казусных явлений, с стремлением выделить в сатирическом типе броские черты, осмеять их. Остроумные реплики в его произведениях обретают сатирическую обобщенность: "Она не знает, на какое место эту шляпу надевать" ("Развратник"); "Отстань от меня, фиолетовый черт" ("Охотники за черепами"); "И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота" ("Двуликий Чемс"); "Луна, положим, такая, что с семафором поцелуешься" ("Залог любви"); "- Как, товарищ, у вас работа среди женщин?.." - "... у нас насчет этого хорошо. Я с третьей бабой живу" ("Самоцветный быт").
Мастерски сделанные речевые маски обывателей, хулиганов, пьяниц в фельетонах и сатирических зарисовках Булгакова 20-х годов содержали материал, который оказался базой для индивидуализации вульгарной речи в повести "Собачье сердце" таких героев, как люмпена Шарикова, председателя домкома Швондера. Вспомним фразеологические портреты жителей квартиры N 50 в фельетоне "Самогонное озеро", начиная с пьяницы квартхоза и кончая торговкой Павловной с ее знаменитой репликой: "Ежели кому не нравится, пусть идут туда, где образованные". Речь докладчика по международному вопросу (с несуразным употреблением иностранных слов) напоминают фразеологию Швондера: "Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации" (фельетон "Они хочуть свою образованность показать"). Не менее типологичны для фразеологической характеристики отрицательных героев и реплики вроде: "... что ты делала до февральского переворота?" ("Египетская мумия") или же: "Я тебе докажу, какой ты элемент" ("Смычкой по черепу"); "... рабочий человек хоть издохни!" (в рассказе "N 13. - Дом Эльпит-Рабкоммуна").
Многие сцены из "Зойкиной квартиры", даже типы - той же Зойки, авантюриста Аметистова - выросли из фельетонов Булгакова начала 20-х годов. В сатирической зарисовке "Московские сцены" (1923), обличая приспособленцев, Булгаков рисует картину, когда хозяин квартиры развешивает в комнатах портреты вождей, чтобы тем самым выказать мнимое сочувствие новой власти - четыре портрета Луначарского, портрет Маркса, "а в комнате кузена над великолепным зеркальным желтым шкафом кнопками прикрепил Л. Троцкого". Когда появилась комиссия домкома, хозяин квартиры хитроумно заявил:
"- А тут товарищ Щербовский, - и торжественно он махнул на Л. Д. Троцкого.
Трое в ужасе глядели на портрет.
- Да он что, партийный, что ли? - спросил второй серый.
- Он не партийный, - сладко улыбнулся хозяин, - но он сочувствующий. Коммунист в душе. Как и я сам. Тут у нас все ответственные работники живут, товарищи".
"Мастер и Маргарита" (мы имеем в виду сатирический пласт в структуре этого романа). Некоторые ситуации можно рассматривать как своеобразные кроки (наскоро сделанные наброски), которые затем по-новому использовались (в преобразованном виде) в романе Булгакова. Такова история с фальсификацией смерти младенца с целью получения пособия для его погребения (фельетон "Когда мертвые встают из гробов...", 1925). Разоблачая эту мистификацию, Булгаков прибегает к приему двойной мистификации реального. В фельетоне появляется сцена, схожая по мотивам (таинственный свет луны, появление женщины с младенцем на руках - "и лицо у него в зеленоватой тени тления смертного") со сценой мистического видения финдиректора Римского, когда он за окном в таинственном лунном свете увидел голую Геллу, которая решила пробраться в его кабинет (а у него же деньги от магического сеанса). "Рука у нее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью". Римский упал в обморок. Сосед (из фельетона Булгакова), увидевший женщину с мертвым младенцем на руках, тоже испугался до смерти:
"- Караул! - закричал сосед и кинулся бежать по Шоссейной улице. Луна глядела из-за кипариса рожей покойника, и соседу чудилось, что холодные руки хватают его за штаны".
Конечно, фельетон Булгакова преследовал определенную сатирическую цель. Но мистификация видений, таинственности происшедшего (как способ усилить, обострить ситуацию) была пробой пера и предшествовала созданию более суггестивной и многозначимой мистической сцены с проделкой Геллы в романе "Мастер и Маргарита".
Не менее интересно указать на типологическую схожесть в обрисовке сцен, где угадываются тайны зрителей (с помощью подсказки жулика конферансье), которая появилась в фельетоне "Мадмазель Жанна" (1925), с более усложненной сценой в Варьете, когда Коровьев выводит на чистую воду всесильного председателя акустической комиссии Московских театров Аркадия Аполлоновича Семплеярова.
Сцена в фельетоне фарсовая, имеет буффонадный характер.
"- Скажите, мадмазель, что, мой муж мне изменяет?..
- Изменяет, - со вздохом ответила Жанна.
- С кем? - спросила зловещим голосом Дашенька...
(Следует подсказка жулика конферансье)
- С Анной, - уверенно ответила Жанна.
И с этими словами хлопнула мужа ридикюлем по правой гладко выбритой щеке.
И зал разразился бурным хохотом".
Совпадая по приемам со сценой из фельетона "Мадмазель Жанна", сцена разоблачения Коровьевым амурных похождений Семплеярова более сложна по пересечению буффонадных линий. В ней реальное и гротескное заострено и образует многозначимый подтекст. Бьет Аркадия Аполлоновича "толстым лиловым зонтом" по голове его молодая родственница, узнавшая об его измене. Заступается за мужа его супруга, поднявшаяся в ложе "Варьете" "во весь свой гигантский рост".
"Как смела ты, негодяйка, коснуться Аркадия Аполлоновича?" - грозно спросила она. И следует ответ, дающий понять о нравственном растлении семейства Семплеяровых:
"Уж кто-то... а уж я-то смею коснуться!" - и второй раз раздался сухой треск зонтика, отскочившего от головы Аркадия Аполлоновича.
Приемы гротеска (резкого совмещения контрастов с целью обнажения безобразного, уродливого, низкого) в разных формах используются в зарисовках и фельетонах Булгакова 20-х годов, тем более что сама действительность давала для этого богатый материал. Приемы эти проявились и при воссоздании ситуаций (реальное обретало фантасмагорический характер, как в "Дьяволиаде") и при создании сатирических типов, их обличении. Гротеск становится емкой и многообразной формой сатиры Булгакова.
Посредством гротеска Булгаков умел в броской манере подчеркнуть в сатирических персонажах типологические черты. Его преувеличения, шаржирования естественно вытекали из ситуации (часто анекдотической), позволяли оттенить, выделить характерное в сатирическом типе, наделить его нарицательной метой. Для этого обыгрываются фамилии (Кальсонеры, Чугункины-Шариковы), как это делали Салтыков-Щедрин и Чехов.
В фельетонах и сатирических зарисовках 20-х годов Булгакова появлялись персонажи, схожие по своей психологической сущности с Шариковым и Швондером. Это своего рода прообразы этих типов. Таков Бурнаковский племянник из одноименного фельетона (подробнее мы об том скажем ниже). Таков и Нилушкин Егор (с титулом "санитарный наблюдающий") - грубый, необразованный человек, который два раза в неделю обходил все 75 квартир дома. "Грохотал кулаками в запертые двери, а в незапертые входил без церемоний, хоть будь тут голые бабы, пролезал под сырыми подштанниками и кричал сипло и страшно:
- Которые тут гадют, всех в 24 часа!
". (Из рассказа "N 13. - (Дом Эльпит-Рабкоммуна"). А председатель месткома из рассказа "Египетская мумия", считающий себя более всех политически подкованным и с апломбом говорящий о Марксе (на самом деле он дикий субъект), - этот персонаж сродни Швондеру.
Пробовал Булгаков в 20-х годах писать чисто экспериментальные вещи с попыткой передать поток сознания ("Воспаление мозгов"), где пересекались самые различные импульсы - первой и второй сигнальной системы (говоря языком академика Павлова). В массовых сценах Булгаков мастерски передавал многоголосие, когда имена персонажей не называются, а их облик ясно угадывается по строю их фраз и реплик.
"- Молочка не потребуется?.. Дорогие братцы, сестрички, подайте калеке убогому... Клубника. Нобель замечательная... Булочки - свежие французские... Папиросы "Красная звезда". Спички... Обратите внимание, граждане, на убожество мое..." (фельетон "День нашей жизни"). Такой принцип был использован затем в романе "Белая гвардия" при раскрытии переживаний героев и создании массовых сцен (например, молебствия в гл. 16).
очерченные фразеологические портреты персонажей, от имени которых ведется рассказ. Некоторые фельетоны представляют собой готовые водевили ("Спиритический сеанс", "Электрическая лекция", "Сильнодействующее средство", "Ревизор" с вышибанием" и др.). Вполне объяснимо, почему Булгаков так богато черпал фразеологический материал для своих романов и пьес из сатирических произведений 20-х годов. Отдельные опусы явились эскизом будущих, особых по жанру произведений. На основе памфлета "Багровый остров" была написана пьеса одноименного названия - блистательный фарс, где и гротеск, и юмор, и аллегорические ситуации, и идеи значительно усложнились, обрели новую форму выражения. Вообще - это следует особо подчеркнуть - все многообразные формы обобщения в творчестве Булгакова получили обновление в процессе новаторских поисков, эволюции взглядов писателя. Но зародыши новых форм обобщения, художественных приемов, стилевых открытий ярко проявились в прозе Булгакова 20-х годов.