8. Различные "коды" прочтения романа. Современность романа
У романа "Мы" за восьмидесятилетнюю его историю сложились свои традиции, коды прочтения. Долгие годы преобладало идеологическое, социологическое прочтение романа, в перестроечные годы оно, естественно, укрепилось в связи с тем, что кардинально пересматривалось прошлое страны. В последние же годы содержание романа вписывается в более широкий контекст — в мировую историю ХХ века.
1. Совершенно очевидно, что роман тесно связан с советской историей, историей советской литературы. Идеи упорядочения жизни были характерны и для литературных манифестов первых лет советской власти, прежде всего Пролеткульта. В манифесте этой организации, например, утверждалось: «Методическая, все растущая точность работы, воспитывающая мускулы и нервы пролетариата, придает психологии особую настороженную остроту, полную недоверия ко всякого рода человеческим ощущениям, доверяющуюся аппарату, машине, инструменту», «Машинизирование не только жестов, не только рабоче-производственных методов, но машинизирование обыденно-бытового мышления… поразительно нормализует психологию пролетариата… Вот эта-то черта и сообщает пролетарской психологии поразительную анонимность, позволяющую квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, В, С, или 325, 0, 75 и т. п.»1.
Само название романа носит полемический характер по отношению к пролеткультовской теории и практике искусства, в частности, стихотворению пролетарского поэта В. Кириллова "Мы", следующим его строкам:
Мы — несметные, грозные легионы Труда.
Мы победили пространства морей, океанов и суши.
Светом искусственных солнц мы зажгли города, —
Пожаром восстаний горят наши гордые души.
Эта пролетарская космическая глобальность и претензии отражены в романе Замятина. Им доведена до абсурда и еще одна идея пролеткультовцев — отношение к классическому наследию:
Мы во власти мятежного страстного хмеля,
Пусть кричат нам: «Вы палачи красоты», —
Во имя грядущего завтра — сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы2.
И в 1920-30-е годы, и при первой публикации на родине в 1988 году роман был прочитан прежде всего как пародия на советскую историю. Ср., например, отзыв Н. Ивановой: «Провидческую антиутопию создал Е. Замятин (“Мы”), еще в 1920 году блестяще изобразивший мыслимые и немыслимые последствия претворения коммунистической утопии в жизнь»3 «Хотят литературы правоверносоциалистической и боятся литературы не правоверной только те, кто не верит или не достаточно верит в социализм. Я — верю. Я знаю: он неминуем»4.
2. Е. Замятин хорошо знал Запад, и его не случайно называли «англичанином». В романе не мог не отразиться не только отечественный опыт автора, но и зарубежный, то общее, что у них было. Время показало, что роман, к сожалению, не «пройден». Он должен быть прочитан в широком контексте развития современной мировой цивилизации.
В свое время, будучи в Англии и наблюдая труд и жизнь рабочих, Е. Замятин написал повесть «Островитяне» (1917) — о «них», островитянах-англичанах, в которой мы находим первый набросок идей романа "Мы" (повесть показалась обидной англичанам и была запрещена в Англии). Герой повести викарий Дьюли сочиняет книгу «Завет принудительного спасения», ставшую прообразом Часовой Скрижали из романа "Мы". Вся жизнь по этому «Завету…» регламентируется, вплоть до сферы любви.
Возвратясь после революции из капиталистической Англии в социалистическую Россию, Замятин с тревогой обнаруживает, что повесть о «них» – это повесть и о «нас» тоже, и еще в большей степени.
Причем роман становится все более актуальным в нашу компьютеризированную, роботизированную эпоху, когда «средний» человек становится придатком к машине, способен только нажимать кнопки, переставая быть творцом, мыслителем. Ныне продолжает развиваться та тревожная тенденция, о которой еще в 1931 году говорил русский философ Н. Бердяев, выступая на съезде лидеров Мировой Христианской Федерации с докладом «Духовное состояние современного мира»: «Мы вступаем в эпоху цивилизации, которая отказывается от ценности человека», «дальнейшее существование человека делается проблематичным»5.
«Близорукие рецензенты увидели в этой вещи не больше, чем политический памфлет. Это, конечно, неверно: этот роман – сигнал об опасности, угрожающей человеку, человечеству от гипертрофированной власти машин и власти государства – все равно какого. Американцы, несколько лет тому назад много писавшие о нью-йоркском издании моего романа, небезосновательно увидели в нем критику фордизма».