5. Цвет в романе, зримость, живописность романа
Живопись словом, цветопись играют в произведениях Е. Замятина очень важную роль: цвет участвует в создании характера, содержит эмоционально-концептуальную характеристику окружающего мира, с его помощью более зримым и наглядным предстает основной конфликт произведения.
Мы знаем, что мир утопии (и антиутопии) — это мир локальный, отделенный от остального и противопоставленный ему (в «Утопии» Т. Мора, «Городе Солнца» Т. Кампанеллы, «1984» Д. Оруэлла и др.). В романе Е. Замятина это отграничение мира антиутопического от природного выражается в том числе и с помощью цвета. Противостоящие миры имеют различную цветовую характеристику: в мире Единого Государства преобладает холодный голубовато-серый цвет, в противоположном мире — за Зеленой Стеной царит многообразие красок, пестрота, разноцветье. Цветовому (идеологическому, эмоциональному и т. д.) однообразию, регламентированности противостоит многоцветье и полнота жизни естественного мира. Ср.: «Застенный мир — там, внизу. Янтарное, зеленое, синее: осенний лес, луга, озеро. На краю синего блюдечка — какие-то желтые костяные развалины», «Вороные, рыжие, золотистые, караковые, чалые, белые люди» [в мире за Зеленой Стеной в отличие от как бы обесцвеченных жителей Единого Государства. — В. К.].
Это выражающееся в цвете противостояние многократно варьируется, подчеркивается на всем протяжении романа. Стеклянная Стена, отделяющая «идеальный» мир от неорганизованного, — зеленая, потому что за ней — природный, зеленый мир. Но для Д-503 зеленый мир — это цвет хаоса, зеленого пожара. Тем более, что в христианской традиции зеленый цвет — это цвет глаз дьявола, зеленого змия (как у Воланда и Маргариты, преображенной кремом Азазелло, в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова). Зеленая Стена — это своеобразный соблазн, искушение, запретный плод.
У читателя вначале создается впечатление, что мир Единого Государства — это мир однообразный, безликий, лишенный эмоций, непраздничный, унылый, — серый. Но ведь в этом мире есть свои радости, праздники (исключительно Государственные), и они предполагают свое цветовое выражение и оформление, а серый цвет — безусловно негативный, неположительный. Мир Единого Государства — это мир унифицированный, но не серый, а серо-голубой, нередко — синий: “голубоватое солнце”; “серо-голубые юнифы”; “голубая игла аккумуляторной башни”; “неведомый аэро уносит меня в синюю высь моих любимых абстракций”; “Но зато небо! Синее, неиспорченное ни единым облаком” воспринимается как символ непостижимой тайны1.
Цветовое восприятие мира, в свою очередь, субъективно и зависит от эмоционально-психологического состояния главного героя романа Д-503, поскольку мы видим все события его глазами. Например, после встречи с I-330, когда герой переполнен счастьем встречи, он видит серо-стальной мир Единого Государства в буквальном смысле в розовом свете: «Домой я вернулся, когда солнце уже садилось. Вечерний розовый пепел — на стекле стен, на золоте шпица аккумуляторной башни, на голосах и улыбках встречных нумеров». Напомню, что незадолго до этого события все встречные нумера казались ему однообразными («круглые, гладкие шары голов»). «Улыбки встречных нумеров» — это, конечно, лишь отраженное счастливое состояние самого Д-503.
На господствующем серо-голубом фоне антиутопического мира особенно экспрессивен раздражающий желтый — цвет «кричащий», цвет перемен, цвет воли, дикости, предельной остроты чувств. Желтый цвет — вариант золотого цвета, золотого запаса личности. Он присутствует в глазах I-330 («Не было розового талона, не было счета, не было Единого Государства, не было меня. Были только нежно-острые, стиснутые зубы, были широко распахнутые мне золотые глаза — и через них я медленно входил внутрь, все глубже»), в глазах зверя за Зеленой Стеной («Сквозь стекло на меня — туманно, тускло — тупая морда какого-то зверя, желтые глаза, упорно повторяющие одну и ту же непонятную мне мысль. Мы долго смотрели друг другу в глаза — в эти шахты из поверхностного мира в другой, заповерхностный. И во мне копошится: “А вдруг он, желтоглазый — в своей нелепой, грязной куче листьев, в своей невычисленной жизни — счастливее нас?”»).
Психологизм Замятина — это психологизм не рассказа о чувствах, а психологизм «показа» чувств, как бы опред-мечивания чувств, различных психологических состояний. И, например, свое психологическое состояние от встречи с I-330 — нумером противоположного пола — герой романа Д-503 зримо и выразительно передает следующим образом: «Я был сейчас такой мембраной. Вот теперь щелкнула кнопка у ворота — на груди — еще ниже... Мембрана вся еще дрожала. Молот бил там — внутри у меня — в накаленные докрасна прутья. Я отчетливо слышал каждый удар и <…> и вдруг она это тоже слышит?»
Во время же предыдущей встречи — с О-90 (встречи по розовому талону) — Д-503 испытывает психологически безразличное состояние: «Шторы не были спущены. Мы решали задачи из старинного задачника: это очень успокаивает и очищает мысли».
Замятин — автор очень живописный, стремящийся к зримости, наглядности, и даже такое абстрактное понятие, как душа, которую с прискорбием, неожиданно обнаруживает у себя герой («это… очень опасно»«тело»: душа, объясняют в Медицинском Бюро больному душой Д-503, — это зеркальная холодная «плоскость», которая «стала объемом, телом, миром, и это внутри зеркала — внутри вас — солнце, и вихрь от винта аэро, и ваши дрожащие губы, и еще чьи-то. И понимаете: холодное зеркало отражает, отбрасывает; а это — впитывает, и от всего след — навеки. Однажды еле заметная морщинка у кого-то на лице — и она уже навсегда в вас…».
Повышенное внимание автора романа к живописной, выписанной зрелищной и яркой детали (вообще свойственное мужским нумерам) находит в романе и психологическое объяснение: мир в восприятии математика Д-503 — это мир ясный, логичный, расчерченный, упорядоченный. В нем нет места неточности, непоследовательности, неясности (кстати, самое частотное слово в его речи — «ясно»«вырезанно», рельефно четко.