3. Христианская символика. Числовая символика в романе
Христианская символика активно используется в романе. Иногда христианские мотивы присутствуют в опосредованном виде. Например, голод в Едином Государстве устранен с открытием нефтяной пищи, которая, по сути, замещает древнейший символ христиан — хлеб. «Хлеб» и «вино» в христианской традиции символизируют тело и кровь Христовы. Существует антиномия: «хлеб земной» и «хлеб духовный» — знак духовного бытия в отличие от «полухлеба плоти» (Мандельштам). Однако в романном мире Замятина эта антиномия снимается оригинально просто — ее нет: «Вероятно, из религиозных предрассудков, дикие христиане упрямо держались за свой “хлеб”». В романе не говорится о «хлебе» насущном, ведь тем самым подразумевался бы и «хлеб» духовный. Нефтяная пища символизирует голый практицизм, принципиальную невозможность существования духовной сферы.
Очень часто христианские мотивы, образы прямо проецируются на романный мир, переосмысливаются в романе. Например, Часовая Скрижаль — своеобразная икона в мире Единого Государства: «Вот сейчас, со стены у ме ня в комнате, сурово и нежно в глаза мне глядят ее пурпурные на золотом [цвета иконы. — В. К.] поле цифры. Невольно вспоминается то, что у древних называлось “иконой”, и мне хочется слагать стихи или молитвы (что одно и то же)». Летоисчисление в мире замятинской антиутопии ведется «после Скрижали» — как после Рождества Христова в «древнем» мире.
«старый бог» побежден, это, по утверждению Благодетеля, идеолога Единого Государства, «единая Церковь» (конечно, своеобразная), воплощенная мечта о христианском Рае. В концептуальном диалоге (точнее — монологе) Благодетель спрашивает Д-503: «о чем люди — с самых пеленок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье, — и потом приковал их к этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о Рае… Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви, там — блаженные, с оперированной фантазией (только потому и блаженные) — ангелы, рабы Божьи…» Писатель не был верующим человеком, его понимание Рая сугубо авторское, и это дает основание сделать следующий вывод: «Замятин одинаково обвиняет все церкви. Поскольку, с его точки зрения, не может быть единственной, неизменной правды (истины), то никакая организация, ни один институт не могут претендовать на обладание ею, и поэтому подчинение православной церкви — такой же абсурд, как и подчинение рациональной утопии»1.
Числовая символика в романе базируется на христианских представлениях о мистическом характере чисел2.
Системы священных чисел, сложившиеся в древнегреческой, древнееврейской и других древних культурах присредиземноморья, были частью усвоены, частью переосмыслены и в целом получили новое мистическо-символическое содержание в учении христиан. В функции наиболее знаменательных, ключевых стали использоваться числа, хорошо известные по Священному Писанию, – прежде всего 3, 7, 12. Тройка считалась символом Божественной троицы, тринитарная сущность которой выражалась в триединстве: Бог отец, Бог сын и святой дух. Число 3 (терцины) в свое время последовательно выдерживалось Данте в его «Божественной комедии». В романе Е. Замятина записи имеют, как правило, также трехчастную структуру (своеобразный аналог терцин Данте), но только эта трехчастность является символической основой мира не христианского, а мира Единого Государства. Не трехчастны в романе конспекты записей 11, 27, 33, 38 и 39 (Запись 38-я. Конспект: — одно: брошенная папироска; Запись 39-я. Конспект: Конец). Эти главы кульминационные, они отражают смятение психики героя в кульминационный в романе момент. Однако конспект послед ней — 40-й главы — вновь обретает трехчастную форму, создавая кольцевую композицию, символизируя торжество Единого Государства (Запись 40-я. Конспект: Факты. Колокол. Я уверен). Главный герой вновь вернулся в лоно Единого Государства, вновь становится правоверным жителем антиутопического города.
— как чувственное выражение всеобщего порядка (семь дней недели и т. д.), но наряду с этим семерка была связана и с христианской этикой (7 добродетелей и 7 смертных грехов) и поэтому, видимо, знаменовала собой высшую степень познания Божественной тайны и достижения духовного совершенства.
Число двенадцать, согласно христианским представлениям, соотносилось с образом народа Божия (двенадцать колен Израиля и двенадцать апостолов)…
четверка — второе после тройки совершенное число — считалась символом мира и материальных вещей и знаменовала собой статическую целостность, идеально устойчивую фигуру. В этой связи уместно сослаться на православное понимание некоторых нумерологических образов из Апокалипсиса святого апостола Иоанна: например «четыре ангела, стоящие на четырех углах земли, держащие четыре ветра земли» (Откр. 7: 1) есть образ «спокойного исторического развития христианского мира» — по существу, образ христианства, подобно этому и «четвероугольник» небесного града Иерусалима (Откр. 21: 16), указывает «на совершенство, устойчивость и постоянство».
Пятерка воспринималась как знак мистического единения земной церкви, человечества со Спасителем, евхаристического пресуществления всех христиан в жизнь вечную (евангельская легенда о пяти хлебах, насытивших пять тысяч человек, и притчи о пяти мудрых и пяти неразумных девах и о рабе, умножившем данные ему пять талантов на другие пять, наконец, пять ран Иисуса).
"Мы" присутствуют числа 5 и 3, видимо, символизируя мистическое единение героя и новой церкви — мира Единого Государства.
За десяткой тоже признавали значение совершенного числа, причем сокровенно выражающего единство Божественного и материального начала и, кроме того, символизирующего предназначенность, посвященность чего-либо Богу (существовала еще ветхозаветная традиция отдавать 10-ю часть от любых доходов).
Не случаен поэтому и следующий эпизод в романе: «Наверху, перед Ним [Благодетелем. — В. К.] — разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы. По старому обычаю — десять женщин увенчивали цветами еще не высохшую от брызг [жертвы. — В. К.] юнифу Благодетеля. Величественным шагом первосвященника Он медленно спускается вниз…»
сорок«сорокоуст» — чтение молитв об умершем в течение сорока дней после смерти), надеждой, очищением и, соответственно, используется как символ приготовления к новой жизни. В этом контексте обретает особый смысл число записей Д-503 в романе — их ровно 40 — как несостоявшаяся возможность приготовления к новой жизни героя ро мана.
Актуальны и другие евангельские параллели. Не случайно герою романа — Д-503 — в момент свершения романных событий (а действие их происходит на «пасху» — праздник Единомыслия) 32 года, то есть он «не дорос» до возраста Христа, до его жертвенного подвига.
Интересна символическая метафора — обозначение Благодетеля, его сущности. Он назван новым Иеговой, то есть богом древних иудеев, а также гигантским «пауком»: «Он видит нас. И я вместе с ним мысленно озираю сверху: …концентрические круги трибун — как бы круги паутины… и в центре ее – сейчас сядет белый, мудрый паук — в белых одеждах Благодетель, мудро связавший нас по рукам и ногам благодетельными тенетами счастья»
В основе оригинальной символической метафоры Е. Замятина лежит мифологический архетип — представление предков о Боге-пауке, Великом пауке, связавшем «паутиной зародыш Вселенной»3«непрочность… паутины… служит наглядным выражением тщетной надежды и предприятий нечестивых людей»4.