Крючков В.П.: "Еретики" в литературе - Л. Андреев, Е. Замятин, Б. Пильняк, М. Булгаков
"Люди как люди" в романе "Мастер и Маргарита".
3. Иешуа Га-Ноцри и Мастер.
Образ Иешуа в романе в оценке критиков

Образ Иешуа в романе в оценке критиков

Концепция образа Иешуа в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита" интерпретируется и оценивается исследователями по-разному в зависимости от выбранных критериев:

• прежде всего человека, Богочеловека, принимая и подчеркивая в нем человеческое земное начало, и эта мысль представляется справедливой, созвучной роману: "Булгаковский Иешуа — это на редкость точное прочтение основной легенды христианства, прочтение в чем-то гораздо более глубокое и верное, чем евангельские ее изложения… Бог-человек, посетивший землю, должен был быть на ней, конечно, только обычным земным человеком — не просто смертным человеком, но человеком, ничего не знающим о том, что он — сын божий"¹;
• другие, в их числе Г. А. Лесскис, утверждают мысль о глубокой традиционной религиозности "Мастера и Маргариты": "В литературе о Булгакове до сих пор распространено в основном представление об атеизме этого писателя, о том, будто религиозные мотивы и темы в его произведениях суть только приемы и средства показать нечто в не совсем обычном ракурсе… Между тем, мы рискуем ничего не понять не только в произведениях Блока, Булгакова, Пастернака о русской революции, если откажем этим авторам в глубокой религиозности"²;
• с точки зрения третьих, роман М. Булгакова, наоборот, глубоко антирелигиозен. И О. Запальская, например, утверждает: "позиция Мастера не является христианской, поскольку христианская позиция определяется не признанием реального существования Иисуса и не благоговейным преклонением перед моральной красотой этого образа, но верой в него как в бога, спасителя и искупителя³". Мастер угадал то, что произошло две тысячи лет назад. Но с точки зрения верующего человека он угадал не все. Ему открылась истина как историческая и нравственная правда, но не полная истина настоящего христианина. Он не обрел веры. С ней солидарна И. Кириллова, считающая, что булгаковский Иешуа дан в духе Христа из книги Эрнеста Ренана "Жизнь Иисуса" (1863, публ. 1906): "Красивый, юный, опоэтизированный, сердобольный, чувствительный, проповедующий “очаровательное богословие любви”… Гибель его вызывает жалость, печаль, недоумение, но не ужас… Это образ красивой мечты. Однако такой образ доступен. Он не требует исповеди веры. Крестная смерть Христа рассматривается как окончательное событие"⁴". И, наконец, еще более категорично формулирует эту мысль М. М. Дунаев: "Для нас произведение “Мастер и Маргарита” — величайший соблазн; ну, а если учесть, что нити от всякого нашего деяния тянутся в мир иной, духовный, то можно предположить, что для бессмертной души Михаила Афанасьевича — это величайшая трагедия"⁵".

Вопрос о допустимости (канонах) изображения Иисуса Христа в литературе и изобразительном искусстве — непростой. Должно ли быть его изображение условным, символическим в духе русской иконописи, или оно должно как можно полнее передавать зримые человеческие черты Богочеловека? Как известно, изображение Христа-Богочеловека в его человеческой ипостаси восторжествовало в эпоху Возрождения и в последующее время, до того времени изображения Иисуса были условно-символическими. Гуманизм эпохи Возрождения антропоцентричен — он ставил в центр мироздания человека, равного Богу. И Иисус для гуманистов — это прекрасный, совершенный человек, что выражалось, в частности, в его внешней плотскости. См., например, картину Рубенса "Снятие с креста", где Иисус настолько человек, настолько материально-телесно ощутим, что для снимающих его с креста эта процедура представляет собой тяжелую физическую работу.

Свое логическое завершение эта линия — сосредоточенность на человеческом в Иисусе — получила в таких картинах, как "Мертвый Христос" А. Монтеньи (1500, Милан) и "Мертвый Христос" Гольбейна Младшего (1521, Базель). На этих полотнах — в соответствии с названием — не распятый Иисус, который должен воскреснуть в третий день по Писанию, а просто труп погибшего страшной смертью человека. Воскреснуть такой Христос не может. Князь Мышкин в "Идиоте" Ф. М. Достоевского замечает, что "от этой картины у иного еще вера может пропасть".

лежит одна из причин, по которой писатель не приводит своего героя Мастера в финале романа к "свету" (здесь — Раю), так как Мастер не все "угадал" в тех событиях, что происходили две тысячи лет назад.