1. История создания и история публикации
"Повесть непогашенной луны" была написана в 1926 году2, спустя всего несколько месяцев после загадочной смерти героя гражданской войны, легендарного командарма М. В. Фрунзе (1885–1925). Однако весь тираж пятого номера журнала "Новый мир" за 1926 год, где была опубликована "Повесть…", был конфискован, в том числе и экземпляры, уже полученные подписчиками.
В запретительном постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 13 мая 1926 года "О ? 5 “Нового мира”" говорилось: "…а) Признавая, что “Повесть о непогашенной луне” (так!) Пильняка является злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии, подтвердить изъятие пятой книги “Нового мира”… в) Предложить тов. Воронскому письмом в редакцию “Нового мира” отказаться от посвящения Пильняка с соответствующей мотивировкой, которая должна быть согласована с Секретариатом ЦК… Запретить какую-либо перепечатку или переиздание рассказа Пильняка “Повесть о непогашенной луне”…"3
Возвращение произведения к читателю состоялось лишь в 1987 году4. Дело в том, что сюжет повести — рассказ о трагической гибели командарма Гаврилова — проецировался современниками на реальный исторический факт, реальные исторические прототипы: Фрунзе и Сталина5. Тем более что повести было предпослано посвящение: "Воронскому, скорбно и дружески" (в современном издании — "Воронскому, дружески"), так как А. К. Воронский был близким другом Фрунзе. Б. Б. Андроникашвили-Пильняк свидетельствует: осенью 1925 года "в Баку приехал М. В. Фрунзе. Его сопровождал А. К. Воронский, его иваново-вознесенский земляк и революционный соратник, личный друг. В “По вести непогашенной луны” Пильняка они оба описаны в качестве командарма Гаврилова и его друга Попова… Фрунзе умер в том же году после неудачной операции, что послужило Пильняку темой для его нашумевшей повести… Что касается Воронского, то повесть была посвящена ему, ему пришлось оправдываться, что он сообщил Пильняку некоторые подробности [смерти Фрунзе. — В. К.]"6.
Тексту произведения предшествует "Предисловие", в котором автор отклоняет исторический код прочтения повести: "Фабула этого рассказа наталкивает на мысль, что поводом к написанию его и материалом послужила смерть М. В. Фрунзе. Лично я Фрунзе почти не знал, едва был знаком с ним, видел его раза два. Действительных подробностей его смерти я не знаю, — и они для меня не очень существенны, ибо целью моего рассказа никак не являлся репортаж о смерти наркомвоена. — Все это я нахожу необходимым сообщить читателю, чтобы читатель не искал в нем подлинных фактов и живых лиц. Москва. 28 янв. 1926 г. Бор. Пильняк"7.
Но само упоминание в "Предисловии" имен Фрунзе и Сталина уже было для читателя многозначительным, было своего рода "подсказкой", тем более что автор не отрицает своего знакомства с Фрунзе. В "Повести…" отразились многие реальные факты, в том числе и две автомобильные катастрофы, которые предшествовали смерти М. В. Фрунзе (см. дважды повторяющийся эпизод безумной автомобильной гонки в повести8). Симптоматична также номинация "негорбящийся человек из дома номер первый" в повести: она побуждает вспомнить метафорический характер псевдонима Сталин (стальной, несгибаемый), который к тому же был в реальной действительности невысокого роста, сутулым. Какой был бы смысл актуализировать антонимический признак горбящийся/негорбящийся, если бы носитель этого признака не выбивался из общего ряда обычных, негорбящихся людей? О прямом участии И. Сталина в этой загадочной истории свидетельствуют и воспоминания одного из мемуаристов (И. К. Гамбурга): "Я убеждал Михаила Васильевича [Фрунзе. — В. К.] отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачал головой — Сталин настаивает на операции, говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. “Я решил лечь под нож”"9. Очень важно, что Фрунзе (как затем и командарм Гаврилов, — Б. Пильняк очень точно это почувствовал) не выглядит марионеткой в руках "первого человека", он обладает волей самостоятельно и осознанно принимать решения: "я решил лечь под нож" — в этом и заключается выбор. У такого решения должен быть психологический подтекст, который и попытался (и очень убедительно) разгадать автор "Повести непогашенной луны".
Да, конечно, повесть прочно укоренена в своем истоическом времени10"Повести…", закончился попыткой Б. Пильняка оправдаться, объясниться. В первом номере "Нового мира" за 1927 год писатель поместил покаянное письмо, в котором были следующие строки: "… присоединяю мое мнение к мнению редакции и считаю большой ошибкой как написание, так и напечатание “По-вести непогашенной луны”". Но, независимо от дальнейших объяснений Б. Пильняка, повесть, как оригинальное художественное произведение, стала фактом литературы, у нее сложилась своя, теперь уже независимая от автора, судьба, которую определили и определяют время, читатели, критики…
В первых литературно-критических журнальных откликах после публикации в 1987 году "Повесть непогашенной луны" была прочитана, что вполне понятно (и текст повести дает тому основание11), по идеологическому коду, социально-психологическому, коду "социальной прогностики" (А. Латынина). Критики обращались прежде всего к произведению "о политическом убийстве, о человеке, бессильном противостоять приказу"12, к "повести о смерти великого командарма Гаврилова", хотя и сознавали, что "ради каких-то “неведомых” художественных и духовных целей он [Пильняк. — В. К.] столь демонстративно, явно, четко и нарочито подчеркивает не бытовые, а символические, общие и “глобальные” черты фигур"13. Было отмечено, что "автор приоткрывает завесу над загадкой политической устойчивости системы, в рамках которой приглашение на казнь отклонить психологически невозможно"14. Соответствующим образом было определено и ядро конфликта повести: "Два человека, отношения которых завязали и развязали сюжет этой повести, сошлись в ней лицом к лицу. И один из них послал на смерть другого “властным взглядом”. Вот, собственно, ядро конфликта [здесь и далее выделено мной. — В. К.]"15. Утверждения, конечно, справедливые: Б. Пильняк и сам признавался, что его привлекла в этом сюжете (противостоянии Фрунзе и Пильняка) "коллизия коллектива и индивидуума"16. И все-таки эта повесть не только историко-психологический репортаж — есть в ней подтекст, тайна, связанная прежде всего с образом луны, — глубоко авторским, не связанным на поверхности с политическим содержанием произведения: "Но самому-то мне тема “Луны” в 1926 году звучала, — признавался писатель, — и в этом я повинен"17. В этой загадке, художественной значительности повести отказывали многие18…
ее в контексте общей философской, историософской концепции писателя, связанной с идеей природожизни, с чрезвычайной значимостью биологического начала в ней. В связи с этим перспективным представляется утверждение, что "в повести исследуются социально-психологические предпосылки одного из этапов исторического развития страны, которое совершается, по мысли Пильняка, по законам насилия над органикой жизни и имеет истоки еще в петровской эпохе"19.
По справедливому замечанию Вольфганга Казака, "Повесть непогашенной луны" отличается более энергичным развитием действия и обнаруживает большую закрытость формы [выделено мной. — В. К.]"20. Понимание этой особенности произведения Пильняка обязывает к необходимости понять его прежде всего "изнутри", его внутреннюю логику, т. е. логику монтирования, сцепления различных эпизодов, образов и мотивов, перекличку и контекстный смысл ключевых фраз, отдельных слов и т. д. Пильняк создал в по вести особый художественный мир, в котором господствуют свои взаимосвязи и взаимозависимости, причины и следствия, и повесть напоминает сложную шахматную партию, которую трудно, но интересно разгадывать. Примем на вооружение точку зрения, согласно которой "произведение — это не только предмет, но и почва истолкования. Произведение объясняется с помощью самого произведения. Иначе говоря, путем установления внутренних связей"21
Исторический код прочтения — один из возможных, и он открывает только одну грань содержания "Повести…" — ее укорененность в реальных исторических обстоятельствах, пореволюционной действительности. Для более адекватного прочтения этого произведения Б. Пильняка именно как художественного (а не исторического репортажа) необходим произведения) и т. д.