ЗАМЕТКИ ОРНИТОЛОГА
М. Юдсону
В булгаковском романе, даже если отвлечься от попугаев на балу и от грача-шофера, есть чем заняться орнитологу.
"Дело в том... – тут профессор пугливо оглянулся и заговорил шепотом, – что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте, но только тайно, инкогнито, так сказать".
Поверим профессору. Был, слышал, видел, помнит.
Но давайте сузим пространство событий. А именно: ограничимся "балконом у Понтия Пилата", то есть допросом и вынесением приговора.
Вопрос: присутствие Воланда на балконе было видимым или невидимым? Допустим, что видимым. Тогда можно ожидать, что оно описано Мастером в его романе.
Так описано или нет? Допустим, что да.
Тогда главный вопрос: в качестве кого (или чего) присутствовал Воланд "на балконе"? В качестве человека? предмета? явления?
* * *
В 1984 году в США, в издательстве "Ардис" вышла книга А. Зеркалова (псевдоним писателя и литературоведа А. Мирера) "Евангелие Михаила Булгакова" с подзаголовком "Опыт исследования 4-х глав романа "Мастер и Маргарита".
Автор исследует, в частности, проблему "второго пергамента", поданного Пилату секретарём. Почему второй пергамент не был подан сразу? А. Зеркалов приходит к интереснейшим выводам, изложить которые в полном объёме у нас нет возможности. Для нас важно следующее:
Под видом одного судебного дела (секретарь ведет один протокол) ведутся, одно за другим, два судебных следствия (второе начинается словами "Слушай, Га–Ноцри") по двум совершенно разным делам: о призывах к разрушению Храма и об оскорблении кесаря. По первому делу имелся приговор Синедриона, и оно было доложено тетрарху Галилеи, тот "отпасовал" его Пилату, и Пилат, в конце концов, утвердил приговор Синедриона. По второму делу не было приговора Синедриона, оно, скорее всего, не докладывалось тетрарху, и Пилат не вынес по нему никакого решения.
Итак, два дела. Перед началом слушаний невозможно предсказать, чем они закончатся. Например, естественно рассуждать так: если дел – два, то и приговоров будет два.
И вот, каждый раз, когда слушание очередного дела заканчивается и наступает момент формулирования приговора – каждый раз на балкон влетает ласточка. Она как будто хочет присутствовать при рождении приговора, хочет, может быть, с лёту прочесть приговор, извлечь его из головы, в которой он зародился ("Крылья ласточки фыркнули над самой головой игемона").
Да, ласточка – это Воланд. И это не единственный случай принятия князем тьмы птичьего облика: в квартире профессора Кузьмина мессир присутствует воробьём.
Последнее утверждение нуждается в объяснении.
"Неудачливые визитеры", основные актеры спектакля – пятеро нечистых – как бы выходят на авансцену раскланиваться с публикой. "Раскланивание" начинается с визита буфетчика в "нехорошую квартиру". Если Поплавский, посетивший квартиру непосредственно перед буфетчиком, повидал только трёх нечистых и в обстановке квартиры не было ничего необычного, то буфетчик повидал всех пятерых, а решительно изменившаяся обстановка квартиры наводила на мысль о церковной панихиде по Берлиозу (на самом деле по Берлиозу служили "чёрную мессу").
"Раскланивание", то есть всякого рода кривляние и глумление, продолжается и после ухода буфетчика из квартиры. Черный котёнок, царапающий лысину Андрея Фокича (и тем пародирующий терновый венец на голове Иисуса), и другой, "черный котенок-сирота с несчастливой мордочкой" над блюдечком с молоком – что это?
А это с нами раскланивается черный кот Бегемот.
Сестра милосердия с мужским ртом и одним клыком – ну, это Азазелло.
"Аллилуйю", – ясно, что это хромой чёрт: Воланд. Но почему же он принял такой непритязательный – воробьиный – облик?
Ну, во-первых, для контраста: могущество князя тьмы – и воробей.
Во-вторых, вспомним сцену на Патриарших:
"– Нету никакого дьявола! – растерявшись от всей этой муры, вскричал Иван Николаевич не то, что нужно, – вот наказание! Перестаньте вы психовать!
Тут безумный расхохотался так, что из липы над головами сидящих .
– Ну, уж это положительно интересно, – трясясь от хохота, проговорил профессор, – что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!"
Устанавливается связь между стихией осмеяния, исходящей от Воланда, – и воробьём. Эта же связь работает и в квартире Кузьмина.
В-третьих, существует древняя христианская легенда, согласно которой при распятии Христа воробей подносил палачам в клюве гвозди. Отголосок этой легенды находим у Чехова в сценке "День за городом":
"...– Соловей птица певчая, безгрешная... Ему голос такой в горле даден, чтобы бога хвалить и человека увеселять. Грешно его тревожить.
– А воробья?
– Воробья можно. Злая птица, ехидная. Мысли у него в голове, словно у жулика. Не любит, чтобы человеку было хорошо. Когда Христа распинали, он жидам гвозди носил и кричал: "жив! жив!"
Отчасти поэтому прощание с Москвой происходит на Воробьёвых горах.
* * *
"скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо". Свила она там гнездо или нет, неизвестно. Но где она точно свила гнездо, так это в фамилии бухгалтера Варьете – Ласточкин. – Комиссия зрелищ и увеселений облегченного типа – филиал Комиссии в Ваганьковском переулке – финзрелищный сектор) напоминает стремительные ломаные перелеты ласточки.
Но он напоминает и ещё кое-что: недописанную букву "W", первую букву имени мессира.