М. БУЛГАКОВ И А. ПЛАТОНОВ:
ОСОБЕННОСТИ ТРАГИЗМА
События и факты жизни, подвергаясь эмоциональному осмыслению и обобщению, отражаются в художественных произведениях в различных формах. В теории литературы этот феномен обозначается и как тип художественного содержания (И. Ф. Волков), и как вид пафоса (Г. Н. Поспелов), и как модус художественности (В. И. Тюпа), и как тип авторской эмоциональности (В. Е. Хализев), что свидетельствует о сложности, неоднородности и многогранности данной проблемы. В центре внимания нашего исследования - трагизм как одна из форм художественного освоения разных сторон жизни в их противоречивой взаимосвязи.
И. Ф. Волков определяет трагизм, как «один из сложных типов художественного содержания, представляющих собой творчески освоенные существенные противоречия между разными сторонами внутренней и внешней, личной и общественной жизни людей» [724]. Художественное освоение жизненной реальности, выявление противоречий между личной и общественной жизнью людей происходит путем заострения конфликтов и отражения их в поступках и переживаниях героев.
Традиционное представление о трагизме связано с судьбой героических личностей. Но трагический герой может быть лишен героического ореола и может предстать как человек обыкновенный. По мнению В. Е. Хализева,
[...] литература последних двух столетий запечатлела и иного рода трагизм: бессмысленное мученичество людей, которому сопутствует ломка не только судеб, но и душ, - людей смятенных и растерянных, не сумевших устоять перед лицом жестоких испытаний, сохранить и проявить твердость духа [725].
Очевидно, что литература ХХ столетия отразила многообразие художественного постижения человеческой личности.
Анализируя литературный процесс 20-х годов ХХ века, современный исследователь Л. Н. Дарьялова отмечает, что «противоречие, двойственность, амбивалентность - характерная примета времени» [726]. Ею выделены следующие тенденции литературного процесса: 1) возникновение двойственности мироощущения и мировосприятия русских художников; 2) возвращение к нравственно-религиозным идеалам; 3) решение «вопроса о возможности изменения природы человека через его культуру, то есть труд и творчество» [727]. Целесообразно упомянуть и мнение Н. М. Малыгиной, которая считает, что «трагическое ощущение собственной ненужности становится главной чертой многих мыслящих героев русской литературы 1920-1930-х годов» [728].
Нами предпринята попытка анализа особенностей трагизма на примере ранней автобиографической прозы Михаила Булгакова и повести Андрея Платонова Котлован. Исторические события начала ХХ века и изменения в общественно-политической сфере повлияли на жизненную и творческую судьбу писателей. В рассказах М. Булгакова Необыкновенные приключения доктора, В ночь на третье число и Красная корона (опубликованы в 1922 году), Звездная сыпь (в 1926 году), Морфий (в 1927) описываются события, реально пережитые автором. Писатель-врач М. Булгаков, наблюдая за происходящим, создает особый художественный мир, который отразился в его ранней автобиографической прозе, написанной от первого лица в форме дневниковых записей - и как история болезни, и как рассказ очевидца.
Для безымянного героя - доктора N из рассказа Необыкновенные приключения доктора - под влиянием внешних обстоятельств жизнь становится невыносимой. Внутренние переживания доводят героя до отчаяния:
За что ты гонишь меня, судьба? Почему я не родился сто лет тому назад? Или еще лучше: через сто лет. А еще лучше, если бы я совсем не родился [729].
Жестокие испытания, выпавшие на долю героя - врача-интеллиген- та, приводят к негодованию, а затем и к потере чувства самосохранения, иногда к совершенному безразличию. «Ну и зарежут. Какая разница.. .» [730] - рассуждает в полусонном состоянии смертельно усталый доктор. Утрата иллюзий, дисгармония, ненависть к войнам и подвигам, ужас, доводивший до безумия, страдания от безысходности - характерные черты состояния героя. Герой ощущает страх в ситуации побега при очередной смене власти и стыдится собственных поступков:
Стреляют в переулке. Меня мобилизовала пятая по счету власть. [...] Я - доктор, готовлю диссертацию, ночью сидел, как крыса притаившись, в чужом дворе! [731]
Противоречия, возникающие между убеждением и поступками, вызывают внутренние переживания героя, так как негативные чувства появляются у него из-за несоответствия поступков, совершенных под влиянием реальных жизненных трудностей, имеющимся представлениям о героических поступках исключительных личностей. Из уст героя звучит проклятие: «Проклятие войнам отныне и вовеки!». Определенный диссонанс наблюдается между названием и содержанием рассказа (в названии заявлены «приключения», при этом содержание лишено развлекательности, а герой - образцового совершенства).
Герой рассказа В ночь на третье число - «будущий приват-доцент и квалифицированный специалист доктор Бакалейников», как называет его М. Булгаков, - осознает свою беспомощность и бессилие. Писатель подробно описывает поведение и чувства героя, увидевшего и испытавшего бесчинства петлюровцев:
В пролом стены вдавился доктор Бакалейников. С минуту ждал смерти от разрыва сердца и глотал раскаленный воздух. [...] еще что-то хотел сказать Бакалейников, но вместо речи получилось неожиданное. Он всхлипнул звонко, всхлипнул еще раз и разрыдался, как женщина, уткнув голову с седым вихром в руки [732].
Так герой дает суровую оценку собственным поступкам в ситуации, когда он становится свидетелем жестокой расправы и убийства: «- Бандиты. Но я. я. интеллегентская мразь! - и тоже неизвестно к чему.. ,» [733].
Тема страдания и душевной боли отразилась и в трагическом рассказе Красная корона с подзаголовком История болезни. Безымянный герой обладает определенными качествами сильного, принципиального, совестливого человека:
доведет меня до отчаяния [734].
Казнь человека - причина, которой объясняется болезненное состояние героя:
[...] нашли у него в сапоге скомканную бумажку с печатью. [...] Она его загнала на фонарь, а фонарь стал причиной моей болезни (не беспокойтесь, я прекрасно знаю, что я болен) [735].
Душевные переживания - основа разлада не только с окружающим миром, но и с самим собой. Трагическое усиливается за счет внутренней морально-этической оценки:
С тебя я снимаю вину за себя - за то, что послал тебя на смертное дело. Тяжесть того, что был повешен, тоже кладу на себя. [...] Да, я безнадежен. Он замучит меня [736].
Сильная душевная боль, вызванная гибелью близкого человека, переживания, доведенные до морального внутреннего суда, приводят к безысходности, к предвидению собственной гибели.
В рассказах М. Булгакова есть сильные личности. Это люди, увлеченные своим делом, честно выполняющие свою работу, несмотря на трудности, готовые вступить в борьбу с внешними силами, победить невежество. Например, герой рассказа Звездная сыпь о себе говорит так: «я - врач, прямо с университетской скамеечки брошенный в деревенскую даль в начале революции» [737]. М. Булгаков обращает внимание читателей на наличие у героя профессиональных способностей, выражая это через монолог самого героя:
Я обнаружил у себя громаднейшие познания в области сифилидологии и недюжинную сметку [738].
Старик. В чем ты виноват? Ни в чем. В общей чашке! Внеполовое, внеполовое. Свет ясен [739].
Усилия молодого доктора направлены на то, чтобы по многочисленным симптомам определить болезнь, найти причины заражения. Герой отстранен от собственного страха, осознает свою нужность, убежден в том, что болезнь можно победить.
Уходя в спальню, зевал, бормотал: - Я буду с «ним» бороться. [...] бывало, что ко мне приезжало 100 человек в день. [.] но большая часть утекала у меня из рук, как песок в песочных часах, и я не мог разыскать их в снежной мгле. Ах, я убедился в том, что здесь сифилис тем и был страшен, что он не был страшен [740].
Желание доктора помочь пациентам и нежелание пациентов следовать предписаниям врача, страх доктора за судьбы людей и отстранение от страха - все эти противоречия формируют внутреннее беспокойство героя, который осознает, что приходящее на прием население не понимает всей опасности для окружающих страшной болезни.
Я возмужал, я стал сосредоточен, порой угрюм. Я мечтал о том, когда кончится мой срок и я вернусь в университетский город, и там станет легче в моей борьбе [741].
Обнаруживается мотив конфликта между более низкими социальными слоями и интеллигенцией. Причина - в отсталости, непросвещенности простых людей, в их необразованности. Образная оценка непросвещенности и ее последствий дается через такую формулировку: сифилис «являлся отраженным наказанием за тьму отцов на ребятах с носами, похожими на казачьи седла» [742]. В ситуации конфликта врач-интеллигент проявляет свою несдержанность в оценке действий и слов пациентов, равнодушных не только к собственному здоровью, но и здоровью детей. За использование бранного слова он не раскаивается, так как брань, по мнению врача, не страшнее болезни:
- Скудова - не интересно, - отозвался я, закуривая пятидесятую папиросу за этот день, - другое ты лучше спроси, что будет с твоими ребятами, если не станешь лечить.
- А что? Ничаво не будет, - ответила она и стала заворачивать младенца в пеленки [743].
Разговор разгорелся, как костер. Кончился он так:
Ты... ты знаешь, - заговорил я и почувствовал, что багровею, - ты знаешь... ты дура!.. [744]
Все же герой добивается своего: оставляет пациентку и ее ребенка на лечение, получает разрешение на открытие стационарного отделения для сифилитиков. Даже спустя годы он мысленно возвращается туда, где началась его врачебная практика. У героя нет внутреннего диссонанса по поводу прошлого, нет угрызений совести за свои поступки, так как его действия были согласованы с его убеждениями.
Проблема слабых и сильных сторон характера личности исследуется Михаилом Булгаковым в разных вариантах. Доктор Бомгард и доктор Поляков, герои рассказа Морфий, - в прошлом товарищи по университету. У каждого есть место работы: больница в уездном городе и в деревенской глуши. Доктор Бомгард после перевода с участка в уездную больницу испытывает радость:
Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой ответственности за все, что бы не случилось на свете. [...] Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими-то рамками [745].
[...] и очень рад. И слава богу: чем глуше, тем лучше. Видеть людей не могу, а здесь я никаких людей не увижу, кроме больных и крестьян. [.] Не желаю видеть и слышать людей [746].
Одиночество и страдание, вызванные личной драмой в отношениях с женщиной, усугубляются привязанностью к морфию. Непобедимая зависимость от наркотического средства приводит к гибели героя: сначала к нравственному распаду личности (грубость по отношению к коллегам, клевета на фельдшера, безразличие к пациентам и работе, кража лекарства из аптеки), а затем к самоубийству.
Я ушел и, клянусь, всю дорогу дергался от боли и стыда. Почему? [747]
Я погиб, надежды нет. Шорохов пугаюсь, люди мне ненавистны во время воздержания. Я их боюсь [748].
Мучившие доктора Полякова угрызения совести сменяются оправданиями собственных поступков. «Я никому ничего не должен» [749]. Страшная история болезни - история зависимости - становится не только рассказом-предостережением, но и анализом психического состояния и поступков слабой личности, утратившей смысл деятельности и жизни.
Общность системы взглядов на мир у Михаила Булгакова и Андрея Платонова основана на утверждении ценности человеческой личности. Труд и творчество определены ими как смысл человеческого существования. Эта тема своеобразно раскрыта в повести Андрея Платонова Котлован, написанной в начале 1930-х годов. Герои произведения - люди, работающие на износ, до изнеможения, до полусмерти, замученные голодом и непосильным трудом, усталые от такого существования. Писатель показывает бессмысленность и обреченность механического труда, утверждает, что при такой работе происходит расстройство сознания, которое проявляется в нарушении адекватного отражения объективной реальности: от затрудненного восприятия и равнодушия к окружающему миру до утраты осознания своей личности. Так, например, рабочие относятся к рытью котлована:
Чиклин без спуску и промежутка громил ломом плиту самородного камня, не останавливаясь для мысли или настроения [750].
Истомленный Козлов сел на землю и рубил топором обнажившийся известняк, он работал, не помня времени и места, спуская остатки своей теплой силы в камень, который он рассекал, - камень нагревался, а Козлов постепенно холодел [751].
Лишь бы не тревожить своего сознания, в котором он установил особое нежное равнодушие, согласованное со смертью [752].
Такое расстройство сознания сопровождается сильным аффектом, страхом, злобой, тоской, равнодушием, утратой смысла жизни, смысла деятельности и жертвенного труда. А. Платонов, выявляя конфликты, заостряет их в поступках и переживаниях героев, доводит их судьбы до критического состояния, обрисовывает их внешний облик:
[...] погладил за пазухой свою глухую ветхую грудь, ему приходилось во время работы гладить себя изредка поверх костей и уговаривать шепотом терпеть [753].
[.] пригорюнился руками к костяному своему лицу [754].
Бесцельными мучениками, у которых терпение вместо надежды, называет Андрей Платонов своих героев.
В платоновском художественном мире моделируются различные способы и средства преобразования жизнеустройства, спасения человечества. Так, инженер-строитель Прушевский направляет все силы на создание «общепролетарского дома», однако испытывает слабость, безверие, страх.
Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни, будто темная стена предстала в упор перед его ощущающим умом. Дом должен быть населен людьми, а люди наполнены той излишней теплотой жизни, которая названа однажды душой. Он боялся воздвигнуть пустые здания - те, в каких люди живут из-за непогоды [755].
Герой беспокоится о том, что в итоге будет построено, смогут ли люди воспользоваться этим по назначению. Обеспокоенность судьбой народа и государства в целом - черта платоновских героев, которые находятся в постоянном поиске смысла существования, в поиске ответов на возникающие вопросы. По мнению Е. А. Яблокова,
[...] тип человека, не имеющего готовых ответов на все вопросы, но ощущающего бытие как постоянное «вопрошание», является у Платонова важнейшим, психологически наиболее близким автору [756].
[...] зарождается новый подход к принципам изображения человека. Типичный человек традиционного реализма оказывается соотнесенным с фольклорно-мифологическими, изначальными основаниями. Суд над современностью совершается с позиций вечных архетипов [757].
В работах современных литературоведов отмечается парадоксальность произведений А. Платонова, которая заключена в своеобразии мышления и языка писателя. Например, Т. Б. Радбиль выделяет «мифо- логизм как метод эстетического освоения действительности в адекватных эпохе, согласно эстетической позиции писателя, формах» [758], утверждает, что в произведениях А. Платонова присутствует «сложная диалектика конкретного и отвлеченного», «характерное для мифа ослабление субъективного, личностного начала», «опредмечивание, овеществление абстракции и буквальное переосмысление отвлеченных смыслов» [759]«странничество как неповторимый феномен русской жизни определяет конкретно-идейную и жанрово-стилевую структуру платоновского текста» [760]
[...] сосуществование и борьба мнений на уровне композиции и стиля воплощает гносеологический принцип сомнения. [...] в устоявшихся предрассудках и представлениях, включая собственные. [.] Платоновское творчество оказывается способом познания для себя и поэтому помогает в познании другим [761].
Приведенные выше высказывания исследователей помогают понять специфику платоновского способа художественного освоения жизненных противоречий.
В повести Андрея Платонова Котлован отображена ужасающая действительность: быт рабочих, голод, смерть, коллективизация. Писателем утверждается бессмысленность подобного существования, подчеркивается глубина людских страданий, ставятся под сомнение и способности людей, призванных к преобразованию мира, и необходимость их жертвенности.
Если булгаковские герои - интеллигенты с точки зрения происхождения и образования, то платоновским героям присуща интеллигентность души. Но какими бы разными ни были герои произведений обоих писателей, их объединяет одна эпоха, одно историческое время, наполненное трагическими событиями и обстоятельствами.
размышления о жизни и смерти, об истине и лжи, о человеке и государстве, о культуре и невежестве, что определяет отношение к миру. Трагизм становится условием осмысленной жизни, основой художественного постижения человеческой личности.
Венера Ринатовна Галимьянова*
Россия
Примечания
* Кандидат филологических наук, доцент кафедры русской филологии Нефтекамского филиала Башкирского государственного университета.
[724]
[725] В. Е. Хализев, Теория литературы, Москва 2005, с. 83.
[726] Л. Н. Дарьялова, Русская литература ХХ века после Октября: Динамика размежеваний и схождений. Типы творчества (1917-1932), Калининград 1998, с. 47.
[727] Там же, с. 52.
[728] Н. М. Малыгина, Андрей Платонов: поэтика «возвращения»: Научное издание, Москва 2005, с. 284.
[729]
[730] Там же, с. 79.
[731] Там же, с. 74-75.
[732] М. А. Булгаков, В ночь на третье число, в кн.: он же, Записки на манжетах..., с. 70-71.
[733] Там же, с. 72
[734]
[735] Там же, с. 84.
[736]
[737] М. А. Булгаков, Звездная сыпь, в кн.: он же, Записки на манжетах..., с. 17.
[738] Там же, с. 19.
[739]
[740] Там же, с. 26-27.
[741] Там же, с. 27.
[742] Там же, с. 26.
[743] Там же, с. 28.
[744]
[745] М. А. Булгаков, Морфий, в кн.: он же, Записки на манжетах..., с. 32.
[746] Там же, с. 40.
[747] Там же, с. 52.
[748] Там же, с. 56.
[749]
[750] А. Платонов, Котлован: Текст. Материалы творческой истории, Санкт-Петербург 2000, с. 35.
[751] Там же, с. 31.
[752] Там же, с. 36.
[753] Там же, с. 30.
[754]
[755] Там же, с. 33.
[756] Е. А. Яблоков, О типологии персонажей А. Платонова, в кн.: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества, вып. 1, Москва 1993, с. 201.
[757] Н. П. Хрящева, «Кипящая Вселенная» А. Платонова: Динамика образотворчества и миропостижения в сочинениях 20-х годов: Монография, Екатеринбург - Стерлитамак 1998, с. 301.
[758] Т. Б. Радбиль, Мифология языка Андрея Платонова: Монография, Нижний Новгород 1998, с. 10.
[759]
[760] А. А. Дырдин, Потаенный мыслитель. Творческое сознание Андрея Платонова в свете русской духовности и культуры, Ульяновск 2000, с. 95.
[761] В. Ю. Вьюгин, Андрей Платонов: поэтика загадки (Очерк становления и эволюции стиля), Санкт-Петербург 2004, с. 426.