БУЛГАКОВ И СОЛОВЬЕВ-СЕДОЙ
Булгаковедение упоминает о работе Михаила Афанасьевича лишь над четырьмя либретто. В одной из последних и весьма содержательной работе на тему «М. А. Булгаков — драматург» В. Новиков упоминает также только «Минина и Пожарского», «Петра Великого», «Черное море» и «Рашель». [363]
М. Чудакова разрывает этот круг упоминанием о набросках либретто «О Владимире». [364] Следует напомнить и о том, что в 1938— 1939 гг. Булгаков возвращается к «Войне и миру», но делает на этот раз не пьесу, а, по его определению, «оперу по Л. Толстому, Ден. Давыдову и историческим материалам, Жуковскому». [365] Ранее Булгаков писал С. А. Самосуду о замысле оперы, посвященной пугачевскому восстанию. [366]
Еще над одной оперой — «Дружба» — Булгаков работал с композитором В. П. Соловьевым-Седым. [367] Однако даже имени Со- ловьева-Седого в литературоведческой Булгаковиане нет. Только недавно в дневнике Елены Сергеевны мы прочитали в записи от 6 мая 1937 г.: «Сегодня удружил Самосуд! Прислал композитора
Соловьева с началом оперы. Очень талантливая музыка, но никакого либретто нету. Какие-то обрывки, начала — из колхозной пограничной жизни. План Самосуда — чтобы М. А. написал ему либретто. . .». [368] Отсюда ясен смысл названия: речь должна была идти о дружбе колхозников и пограничников.
Желание создать оперу зародилось у В. Соловьева-Седова еще в те времена, когда его однокашник по Ленинградской консерватории И. Дзержинский, будучи студентом, привлек внимание общественности написанной им оперой «Тихий Дон». Консерваторцев, как вспоминал В. Соловьев-Седой, очень подзадоривал пример Дзержинского. Василий Павлович делал наброски к операм «Поединок» по А. Куприну, «Мать» по М. Горькому. Но по «Матери» оперу вскоре написал В. Желобинский, она пошла в Малом оперном, а затем и в Большом театре.
В. Соловьев (тогда еще Седой [369]) продолжал искать свой путь к крупным музыкальным жанрам. В 1930—1931 гг. пишет музыку к пьесам детского кукольного театра, затем музыку к комедии Шекспира «Много шума из ничего», радиооперетту «Хорошая погода», музыку к радиопостановкам. В 1936—1937 гг. он написал музыку к радиопередаче по «Сказке о рыбаке и рыбке», к радиопостановке «Сказки о попе и о работнике его Балде» Пушкина (в 1937 г. отмечалось столетие со дня гибели А. С. Пушкина). Композитора одолевает желание попробовать себя и в опере. «Любовь Яровая», «Виринея» . . . Замыслы эти так и не были реализованы. В газетах появилось сообщение о постановке оперы В. Соловьева-Седого «Крестьяне» на сюжет одноименного фильма. Об этой опере было сочувственно сказано в первой опубликованной статье о В. Со- ловьеве-Седом. Однако эта опера не была создана. В 1937 г. композитор встретился с Булгаковым.
У Соловьева-Седого уже был соответствующий опыт, он понимал, что музыка характеризует героев, «раскрывая их характеры как бы изнутри». [370] Какой находкой был бы он для либреттиста, он, понимающий технологию не только музыки, но и слова — практически активно понимающий! «Бывает, — вспоминал он, — что я разойдусь, сочиню нечто такое, что мне самому понравится. . . Я становлюсь на это время и сценаристом, и режиссером. . .». [371] Соловьев-Седой тянулся к слову, Булгаков был на пути перевоплощения в деятеля музыки: «Сочиняя либретто оперы ,,Минин и Пожарский“, он усаживался за рояль и пел арии на какой-то невообразимый собственный мотив. . . Он подгонял текст под ритмическую прозу и сам с собой играл в оперного певца, композитора, изображал оркестр и дирижера». [372]
Переписка между ними, хранящаяся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, начинается письмом Соловьева-Седого Булгакову от 4 ноября 1937 г.:
«Дорогой Михаил Афанасьевич!
Спешу нарушить Ваш покой присылкой сценария. Я — как Вы по прочтении убедитесь, кой-чего ,,приковыряли
О чем я Вас умоляю?
a) Подпишите договор.
(С Войновым [373] я договорился.
Договор пишется на Вас двоих, причем вся материальная сторона делится поровну, а творческая по договоренности автора музыки с каждым автором либретто в отдельности).
b) Получите аванс!
(Ибо то, что Вы для меня сделали, дает Вам полное право на него, и даже если Вы больше палец о палец не ударите (хотя мне не хочется этому верить), никто ни в чем не будет Вас упрекать).
c) Передайте привет Елене Сергеевне и юному снайперу.
(Ее радушие и гостеприимность оставили во мне самые приятные воспоминания о пребывании в Москве).
d) Поправляйтесь!
(Хотя я надеюсь, что Ваши недуги уже исчезли и Вы даже думаете обо мне).
e) Разъясните!
(Сценарий Як<ову> Леонтьевичу, так как вряд ли одного чтения ему будет достаточно. Он, вероятно, Вас попросит об этом, т(ак> к<ак) я ему писал).
Теперь пару слов о себе.
Сейчас мы с Войновым делаем 3-ю картину. Работа пока в самом зачатии, т(ак) к(ак> по приезде в Ленинград меня затаскали по всяким комиссиям, просмотрам, концертам й т. п. Дошло до того, что я (Вы можете себе представить?) дирижировал в Филармонии оркестром и хором. (Исполнялись мои песни). И несмотря на то, что я первый раз в жизни взял в руки дирижерскую палочку, очевидцы говорят, что я держался храбро и даже. . . с претензией на порядочного дирижера.
Думаю написать 3-ю картину месяца за полтора, после чего буду иметь удовольствие обеспокоить Вас своим присутствием.
Мих(аил) Аф(анасьевич), если не лень, напишите несколько слов о Вашем здоровье и свое мнение о том, что я так „небрежно набросал44 в данном письме.
Крепко жму руку.
». [374]
Письмо, как видим, свидетельствует о прочном уже знакомстве. В «юном снайпере» угадывается Сережа, сын Елены Сергеевны, пасынок Булгакова, юный Сергей Евгеньевич Шиловский. [375] Елену Сергеевну волновало и трогало то, что Михаил Афанасьевич относился к мальчику очень тепло, даже «очень трогательно». [376] Видимо, это чувствовали и посетители.
По тексту письма видно, что молодой композитор и впрямь, как о том свидетельствует его биограф, [377] обладал даром доверительного общения. Булгаков проникся дружескими чувствами к нему, тогда еще малоизвестному, читал ему фрагменты из своих сочинений, его маленькой дочери ко дню рождения подарил детскую кроватку. [378]
«. . . кой-чего ,,приковырял“. . .». Соловьева-Седого восхищал дар тех, кто ярко, образно и афористично сочиняет стихи-песни. [379] И он сам писал тексты на свою музыку — начал писать либретто для балета «Тарас Бульба», написал позднее тексты двух своих песен.
16 ноября 1937 г. Булгаков пишет композитору ответное письмо.
«Дорогой Василий Павлович, извините, что до сих пор не прислал Вам ответа на Ваше письмо. Причина все та же — я болен. Откладывал ответ со дня на день, чтобы предварительно ознакомиться с тем материалом, который Вы мне прислали. Ознакомиться с ним я могу только дня через два-три, когда меня отпустят мои головные боли, как я надеюсь.
Договор я в данное время подписать не могу, так как чувствую себя плохо и не решаюсь брать на себя какие-либо обязательства. Пусть Воинов подписывает договор и работает с Вами, а я Вам всемерно помогу, как делал это и раньше.
Следующее письмо Вам пошлю, как только просмотрю присланный Вами материал.
Приветствую Вас! Елена Сергеевна Вам шлет привет.
М. Булгаков». [380]
В те же дни Соловьев-Седой получил и другое письмо из Москвы, от Я. Леонтьева:
«На письмо Ваше от 2 ХІ-с. г. сообщаем:
1) Приглашенный нами М. А. Булгаков пока отказался от подписания договора, составленного нами на имя М. А. Булгакова и В. В. Воинова, для написания либретто к Вашей опере ,,Дружба“.
2) Согласно Вашей просьбе,одновременно с сим письмом, мы высылаем два экземпляра договора В. В. Воинову, причем один экземпляр В. В. Воинов оставляет у себя, а второй, подписанный им, возвращает нам, после чего мы вышлем обусловленный договорный аванс.
3) Третий экземпляр договора и часть аванса, причитающегося, согласно писем Вашего и В. В. Воинова, — М. А. Булгакову, мы храним у себя в распоряжении последнего, впредь до Ваших окончательных переговоров с Мих(аилом) Афанасьевичем по поводу его участия в продолжении работы над либретто.
4) Поэту Гусеву[381] <ак> к<ак> это обещали сделать Вы. — Теперь постараемся сделать это». [382]
В Рукописном отделе Пушкинского Дома хранится и письмо, высланное 13 ноября в Ленинград Владимиру Васильевичу Воинову также от Я. Леонтьева:
«На Ваше письмо, присланное вместе с письмом В. П. Соловьева (Седого), сообщаю:
1) Договор на написание либретто М. А. Булгаковым и Вами к опере ,,Дружба“ нами составлен, и два экземпляра его при сем прилагаются.
2) В связи с тем что М. А. Булгаков еще не подписал этого договора, по причинам, о которых Вам, очевидно, расскажет В. П. Соловьев, мы просим Вас одного и подписать этот договор.
3) Подписанный Вами договор в одном экземпляре просим вернуть нам, а второй оставить у себя. — Третий экземпляр договора, впредь до подписания его М. А. Булгаковым, будет храниться у нас.
4) Просим немедленно сообщить, куда перевести причитающийся аванс в размере 1500 руб., т. е. на текущий счет, сберкнижку, наличными и т. д.». [383]
Такие вот солидные и обнадеживающие письма. Соловьев-Се- дой энергично принялся за дело. «Мне в жизни везло на друзей» — эти слова из автобиографической книги Василия Павловича имеют особый смысл. [384] [385] Дело в том, что для него дружба всегда была самым дорогим и необходимым чувством, он ставил ее даже выше любви. Тема дружбы развивается в его творчестве, он пишет «Песню о дружбе», «Песню о двух товарищах» на слова В. Гусева, песню для кинофильма под названием «Приятели». Поэтому его увлекла мысль написать оперу о дружбе колхозников и пограничников.
Как отмечал Ю. Кремлев, в музыку оперы, так и названной — «Дружба», композитор вложил много сердечного пыла. К своей задаче он отнесся серьезно, продумал музыкальную структуру произведения с «прямолинейными контрастами, подчеркнутым наложением планов действия, сжатостью ариозного начала, вторжением песен и танцев». [386] [387]
Работа над либретто и не могла идти успешно. У либреттиста не было творческого настроения. Не могла стереться в памяти драма с «Мольером», к которому он шел фактически всю жизнь. Еще в 1921 —1922 гг. Михаил Афанасьевич занимался французским языком, фактически то было уже подготовкой к «Мольеру»; в 20-е гг. он заново переводил и переделывал пьесы французского собрата («Скупой», «Полоумный Журден»). Приветствуя Булгакова в связи с его приходом во МХАТ в 1930 г., Станиславский в своем поздравлении, как известно, вспомнил Мольера. [388] Наконец началась непосредственно работа над спектаклем о Мольере.
Переводя «Виндзорских кумушек», Булгаков занимался английским языком. Готовя инсценировку «Дон Кихота», изучал не просто испанский, но староиспанский. Во время работы над «Мольером» «оброс» литературой на французском языке. «У меня вообще сейчас французская полоса», — сообщает он в 1933 г. брату Николаю.[389] Из письма от 8 марта того же года: «Уже не помню, который год я, считая с начала работы еще над пьесой, живу в призрачном и сказочном Париже ХѴІІ-го века». [390] «Жану-Батисту де Мольеру передай от меня привет!». [391] Дает брату и деловое задание: «Сейчас я заканчиваю большую работу — биографию Мольера.
Ты меня очень обязал бы, если бы выбрал свободную минуту для того, чтобы, — хотя бы бегло — глянуть на памятник Мольеру (фонтан Мольера), улица Ришелье.
Мне нужно краткое, но точное описание этого памятника в настоящем его виде, по следующей, примерно, схеме:
Материал, цвет статуи Мольера.
Течет ли вода в этом фонтане (львиные головы внизу).
Название места (улиц, перекрестка в наше время, куда лицом обращен Мольер, на какое здание он смотрит)». [392]
Проза помогала пьесе, пьеса помогала прозе. Но ни дотошность, ни талант не могли помочь самому писателю. После трех лет репетиций булгаковского «Мольера» во МХАТе в 1933 г. начались серьезные трения драматурга не только с режиссером спектакля Н. М. Горчаковым, но и с К. С. Станиславским. Что из того, что «сам» М. Горький увидел в «Мольере» «очень хорошую, искусно сделанную вещь». [393] Роль Булгакова оказалась «трагически зависимой», он в изнеможении признавался: «Поправки тянутся пять лет, сил больше нет». [394] «Ты спрашиваешь о ,,Мольере“? — отвечает Булгаков брату Николаю 13 мая 1935 г.— К сожалению, все нескладно. Художественный Театр, по собственной вине, затянул репетиции пьесы на четыре года (неслыханная вещь!) и этой весной все-таки не выпустил ее.
Станиславскому пришла фантазия, вместо того чтобы выпускать пьесу, работа над которой непристойно затянулась, делать в ней исправления. Большая чаша моего терпения переполнилась, и я отказался делать изменения. Что будет дальше, еще точно не знаю». [395] Резали буквально по живому. [396]
Премьера «Мольера» состоялась наконец 15 февраля 1936 г., но уже 9 марта в «Правде» появилась критическая статья о постановке «Внешний блеск и фальшивое содержание», и спектакль был снят после всего семи представлений. [397] Булгаков попросил освободить его от штатной должности режиссера во МХАТе, которой был рад еще так недавно.
«Минин» уже напоминал, настораживая, об этом. К тому же много бесценного для творчества времени «убивало» выполнение обязанностей литконсультанта. 1 октября 1936 г. Михаил Афанасьевич пишет отзыв о пьесе Н. Алибеговой «Стоячий бунт», посвященной восстанию декабристов. «,,Стоячий бунт“ представляет собой примитивную пьесу, написанную плохим языком и с неудачным заглавием.
Примеры погрешностей и нелепостей столь многочисленны, что выписывать их не представляется возможным (...)
Пьеса состоит из ряда растянутых, шаблонных сцен и заканчивается тягостной по безвкусице сценой повешения.
Заключение: материал непригоден (. . .) консультант-либреттист ГАБТ М. Булгаков». [398]
Тут же — рецензия на экспозе либретто М. Лакербай и Н. Рой
«Изгнанники» («Махаджиры»). Едва ли такая работа могла дать творческое удовлетворение и сама по себе. К тому же она отнимала время, которое ждала «Дружба». Соавтор-композитор спешил напомнить о себе в письме от 28 декабря 1937 г.:
«Дорогой Михаил Афанасьевич
Вряд ли стоит Вам говорить о том, что мне осточертело курортно-санаторное времяпровождение.
Вид пустующей нотной бумаги приводит меня в тихое негодование.
Ваше молчание усиливает выделение желчи из моих бедных органов, а разговор по телефону с моей женой меня доконал.
“
Где Ваши обещания?
Когда Вы успокоите меня?
Когда я буду счастлив озвучить ваши мысли?
Зароните хоть надежду в мою душу через посредство почты (которая все перенесет).
Михаил Афанасьевич?
Может быть, Вам необходимо мое присутствие?
Или, может быть, Вы написали что-нибудь и Вас это не удовлетворяет?
Если это так — шлите — разберемся.
<а) Абрамовича, [399] либо Борис(а) Аркадьевича, [400] либо Платон(а) Михайловича, [401] пусть они из Ваших собственных уст услышат позорные слова.
Я с нетерпением жду от Вас вестей.
Всего хорошего!
Убитый горем В. Соловьев». [402]
Еще не так давно Булгаков с нетерпением и порой безуспешно ждал музыки от Б. Асафьева. Теперь другой композитор ждет от него опоры своей музыке — и тоже безуспешно. Его не мог удовлетворить такой, например, ответ: «Дорогой Василий Павлович, сейчас только начинаю подниматься после гриппа. Пытаюсь разобраться в материале 2-й картины. Ждите от меня известия. Привет! М. Булгаков». [403]
Когда, уже после войны, Василий Павлович писал оперетту «Олимпийские звезды», то он поселился за городом в одном доме с либреттистами. Работали вплотную — каждый день, и тогда работа шла, просто не могла не идти, несмотря на пасмурность осенних дней. Сложнее было находить контакты, будучи в разных городах.
«У меня пятнадцать дней вынужденного простоя принимайте срочные меры привет супруге Седой». [404] «Приезжайте на несколько дней Москву Булгаков». [405] Все это говорит о том, что контакт был более серьезным, чем порой представляют.
10 января Василий Павлович посылает новую депешу.
«Дорогой Михаил Афанасьевич!
С нетерпением жду дальнейших посланий.
Привет Елене Сергеевне.
В. Соловьев». [406]
(У Василия Павловича была своеобразная подпись — ВАСоловьев).
«Приезжайте Москву Булгаков». [407] Телеграмма в Москву: «Буду через пару дней Седой». [408] И — обрыв до апреля. . .
Как говорит С. Хентова о «Дружбе», «оставив незавершенным это сочинение, Соловьев взялся за другой оперный сюжет. . .». [409] Но почему же взялся за другой, оставив то, что целых два года было, также по словам С. Хентовой, «в центре внимания»? [410] «Дружбой» Ю. Кремлев видел в самой натуре композитора — «очень лиричной и мало склонной к объективно-драматургическому построению образов». [411] Однако ведь, взявшись после «Дружбы» за «Тараса Бульбу», композитор работу над балетом уверенно завершил: «Я прислушивался к мнению либреттиста и много раз переписывал, сокращал, дописывал целые картины». [412] Что же он мог сделать, когда «мнение либреттиста» вообще отсутствовало?
Думается, музыковеды, ища причину замедления работы над оперой в тех или иных качествах композитора, совершенно неправы, ибо не учитывают обстоятельств «со стороны» его соавтора. Переписка Соловьева-Седого и Булгакова свидетельствует о том, что композитор не только не «устает» от вживания в оперу, а жаждет словесной канвы, спешит испытать сопротивление материалов, торопит соавтора и не встречает ответного отклика.
Творческая подавленность Булгакова была достаточно объяснима. Его авторитет в мире искусства все рос, но — как бы неофициально; официально же пьесы его либо попадали под запрет, либо не доводились до сцены. «Бег», «Пушкин», «Адам и Ева», «Мольер», «Минин и Пожарский», «Петр Великий» — эти имена как обвинительный приговор диктату со стороны власть предержащих. И для «Дружбы» нужно было вдохновение, а вместо него Михаил Афанасьевич грустно писал: «Сегодня у меня праздник. Ровно десять лет тому назад совершилась премьера „Турбиных". . . Сижу у чернильницы и жду, что откроется дверь и появится делегация со Станиславским и Немировичем с адресом и ценным подношением. В адресе будут указаны все мои искалеченные и погубленные пьесы и приведен список всех радостей, которые они, Станиславский и Немирович, мне доставили за десять лет в Проезде Художественного театра. Ценное же подношение будет выражено в большой кастрюле какого-нибудь благородного металла (например, меди), наполненной той самою кровью, которую они выпили из меня за десять лет». [413]
«Дорогой Михаил Афанасьевич!
Во имя нашей прежней дружбы и надеюсь еще не совсем угасшей и теперь, умоляю поставить меня в известность о том, что творится в вашем любимом театре.
Я сижу как старуха у разбитого корыта и моя история даже несколько напоминает это незаурядное произведение, до того много было перспектив у моего злосчастного произведения.
Ваш лучший друг, Борис Аркадьевич, был осажден от меня письмом, на которое до сих пор никак не реагнул.
На всякий случай в этом письме к Б(орису) А(ркадьевичу) я просил поставить меня в известность — сделали Московские авторы что-нибудь в отношении моего либретто или нет (Прут, Катаев).
Если нет, то я буду разговаривать с Ленинградцами.
А то эта длительная бездеятельность начинает даже меня раздражать.
Вот собственно и все и если к этому присовокупить сердечный привет Елене Сергеевне и попросить у Вас извинение за беспокойство в сочетании, впрочем, с убедительной просьбой „разведать" это дело, то мое письмо смело можно закончить.
». [414]
Искренность и нервность письма до нас доносят не только мысли и интонации, но также торопливая забывчивость о некоторых знаках препинания. Характерна приписка — сбоку: «На всякий случай мой адрес: Ленинград. Пр. 25 окт(ября) 139, кв. 49».
По мнению Ю. Кремлева, опера стала жертвой разочарования в ней со стороны композитора. [415] Как видим, разочарования не было. Ю. Кремлев продолжает: «Опера эта не спеша писалась до 1938 года». [416] Это говорится о композиторе, но это неверно, композитор как раз спешил работать и продолжал работу уже зимой-весной 1938 г., а не только «до» него.
«Дор(огой) Вас(илий) Пав(лович)!
Зачем же во имя „прежней"?
Дружел (юбное) отношение к Вам в наш<ем> переулке и сейч(ас) налицо. Прут, [417] <о) мне извест<но), отказался от В(ашего) либретто, п<отому> ч<то> занят чем-т(о) другим.
Для меня ясно, что Вам нуж(но) со всею В(ашей) энергией самому тотчас же приступить к поискам солидн(ого) либ(рет- ти)ста и с ним связ(ать)ся.
Конеч(но), луч(ше), если это будет Ленинград (е)ц. Ведь В(а)м нужно вс<е) время быть с ним, при нем!
Так<ов> м<ой> совет. Я оч<ень> же<лаю> В<ам> успеха в эт(ом) деле, а Ел<ена> С(ергеевна) шл<ет> В<ам> привет.
И я приветствую.
». [418]
Я. Л. Леонтьев подчеркивал «щепетильность» Булгакова. [419] Несомненно, она сказалась в том, что драматург, несмотря на просьбы театра и соавтора, так и не решился подписать договор на создание либретто. Почему же все-таки не решился? Дело было не только в болезнях, усталости, тягостных раздумьях. Великий драматург был загружен служебной поденной работой. Не забудем, что и с Асафьевым, и с Соловьевым-Седым он работал, будучи консультантом репертуарной части ГАБТ. Не забудем, что делу этому уделялось тогда особое внимание. Отмечая, как «одну из важнейших задач советского оперного театра и в первую очередь Большого театра», «восстановление в правах художественного либретто и либреттиста», критик не где-нибудь, а в «Правде» указывал почти через два года после прихода туда Булгакова на должность, что «пренебрежение к языку, живой русской речи все еще и очень часто замечается в Большом театре».[420]
В этих условиях у Булгакова на первый план выходили заботы о либретто других авторов — как раз в разгар работы над собственными либретто. Так, 2 марта 1937 г. помечен написанный Булгаковым официальный отзыв от имени Большого театра на либретто оперы Ю. Шапорина «Декабристы». Основному резюме: «Материал либретто необходимо переработать, подняв его от частного случая с Полиной Анненковой до общей темы „Декаб- ристы“», [421] — предшествует подробный анализ текста, развернутый на нескольких страницах.
«Арсен» в переводе А. Канчелли (5 мая 1937 г.), но и они отнимали время от собственного творчества. Отзыв о конспекте героической драмы Д. М. Щеглова «Сихотэ-Алинь» (27 апреля 1937 г.) Булгаков снабдил специальным примечанием: «Вообще желательно, чтобы в оперный театр представлялись бы конспекты оперных либретто, а не драм!». [422] Даже драмами должен был заниматься консультант оперного театра.
Бури проносились над «Мольером», «Мининым» и «Рашелью», а заведующий литературной частью и консультант репертуарной части ГАБТ (он же великий драматург — по совместительству!) вынужден был заниматься «бессмысленной и тупой работой», как назвал правку им чужих либретто А. Смелянский. [423] На него шла лавина все новых и новых, но равно ни к чему не пригодных либретто типа «Марии Волконской» А. С. Мазлаха или «Паводка» Иванова-Зацепского, в котором, по словам рецензии Булгакова, «ни одно событие не обосновано, происшествия малопонятны. Сцены, в которых герой попадает в шайку бродяг и воров, становится соучастником в кражах, способны вызвать изумление. . .». [424]
В это время в Большой театр поступает либретто оперы Н. Баранова и В. Белецкого под условным названием «Паны идут». Тема — спасение родины народом под предводительством Минина и Пожарского в 1612 г. Отзыв на это либретто Михаил Афанасьевич написал 16 ноября, в тот самый день 1937 г., когда он послал извинение Соловьеву-Седому за то, что до сих пор не прислал ответа.
«Илья Муромец» В. Д. Соколовой, «Дороги к счастью»
А. Д’Актиля, «За счастливую жизнь» Борисова-Лейкина и либретто даже без указания автора и названия. Он и это обязан был читать. В том же 1938 г. Булгаков работает с А. Г. Прейсом по редактированию текста арий и хоров в опере «Мать» В. Жело- бинского, с которым дружески соперничал молодой Соловьев- Седой. Между тем одна за другой проходят премьеры современных опер — 23 октября 1937 г. «Поднятой целины» И. Дзержинского, 5 января 1938 г. «Броненосца Потемкина» А. С. Чишко, 30 декабря 1938 г. «Матери» В. Желобинского (Булгаков помог-таки довести ее до окончательного вида), но вот «Дружба» все еще оставалась у него на руках.
Что же говорил о работе над оперой Соловьев-Седой? «Засел я за оперу для Большого театра СССР. Условно она называлась ,,Дружба“». [425] Как видим, сам композитор говорит о своей увлеченности, а не о разочаровании. Далее он тактично «вину» берет на себя: «Я набросал несколько фрагментов, эскизов, но они не „проросли"». И композитор вынужден все-таки указать: «Либретто так и не было написано, если не считать двух картин, написанных Воиновым, и одной — Булгаковым». [426]
Последнее письмо Булгакова — Москва, 23 мая 1938 г.:
«Дорогой Василий Павлович!
Тот материал, что Вы демонстрировали в последний раз (по Павленко), увы, не годится для либретто и его совершенно справедливо бракуют. Действительно, в нем только пограничный фон, отдельные сцены, но нет главного — основной темы героя и героини, данных для их драмы. Кроме того, конец никуда не годится. Опять Вы становитесь перед поисками. Я спрашивал Прута, почему он не работает для Вас. Я советую Вам написать ему, сговариваться с ним, чтобы он сделал для Вас либретто (возможно, что все нужно делать наново). Напишите ему сами (ул. Горького, 66, кв. 2. Иосиф Леонидович Прут).
Говорил я и с Файко. [427] Тот не берется делать. Пишите Пруту!
Ваш М. Булгаков». [428]
«Минине». К тому же Булгаков договаривался с И. Дунаевским о работе над оперой «Рашель». Конечно, «Минин и Пожарский» и «Рашель» были для Булгакова предпочтительнее; видимо, и в этом была причина «отхода» от «Дружбы», только не композитора, а либреттиста.
Причина, может быть, и в том, что 1938 г. был отдан прежде всего «Мастеру и Маргарите» и «Дон Кихоту»; договор на пьесу был заключен 3 декабря 1937 г.: срок выполнения — ровно год. «Булгаков оставлял работу над пьесой ради романа и возвращался к ней по необходимости. . .». [429] Однако необходимость переросла в любовь: «К концу работы над пьесой писатель ощущал ее как собственное важнейшее „слово"». [430]
В архиве Булгакова хранится вырезка из «Вечерней Москвы» от 25 ноября 1938 г. [431] О самом Булгакове здесь ничего не говорится, чем же привлекла его внимание отчеркнутая заметка «Опера „Волочаевские дни"»? Поэт В. Гусев, рассказывая в ней о своей работе над оперой, подчеркивал ее созвучность современным событиям на приграничном озере Хасан. Не смутила ли снова Булгакова параллель, как у «Минина» с «Сусаниным»? В «Дружбе» фигурировал шпион-японец и угадывалась манчжурская граница, а «Волочаевские дни» готовил к постановке также Большой театр.
«Дружбы» оказался весьма близким готовившемуся тогда же также в Большом театре балету Д. Клебанова «Светлана»: активное освоение Дальнего Востока, борьба с нарушителями границы, любовь дочери местного жителя и вожака комсомольской бригады, маскировка диверсанта под облик «своего парня» (премьера балета состоялась 30 декабря 1939 г.).
Были еще и другие заботы. 23 декабря 1936 г. Булгаков пишет следующее письмо в редакцию «Литературной газеты»: «Я был поражен известием о потоплении советского торгового теплохода „Комсомол". Но, по моему убеждению, слова возмущения здесь ничего не помогут. И я присоединяю свой голос к тем, которые находят, что необходимо направить в испанские воды эскадру.
Советские военные корабли сумеют и отконвоировать торговые суда, и внушить уважение к флагу Союза, а, в случае крайности, напомнить, насколько глубоки и опасны воды, в которых плавают поджигатели войны. Писатель М. Булгаков». [432]
Письмо о потоплении теплохода более симптоматично, чем может показаться на первый взгляд. Конечно, подобные письма писали и другие. Но мало кто, откликаясь на грозные события времени, не только поднимал свой голос в сфере международной политики, но и вмешивался в дела сугубо внутренние и предельно опасные.
Известно, что Михаил Афанасьевич писал Сталину, хлопотал о сыне и муже Анны Ахматовой. Он счел нужным заступиться и за Н. Р. Эрдмана, о чем свидетельствует приводимое ниже письмо.
«Иосифу Виссарионовичу Сталину
от драматурга
Михаила Афанасьевича Булгакова
Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Разрешите мне обратиться к Вам с просьбою, касающейся драматурга Николая Робертовича Эрдмана, [433]
Уверенный в том, что литературные дарования чрезвычайно ценны в нашем отечестве, и зная в то же время, что литератор Н. Эрдман теперь лишен возможности применить свои способности вследствие создавшегося к нему отрицательного отношения, получившего резкое выражение в прессе, я позволяю себе просить Вас обратить внимание на его судьбу.
Находясь в надежде, что участь литератора Н. Эрдмана будет смягчена, если Вы найдете нужным рассмотреть эту просьбу, я горячо прошу о том, чтобы Н. Эрдману была дана возможность вернуться в Москву, беспрепятственно трудиться в литературе, выйдя из состояния одиночества и душевного угнетения.
М. Булгаков.
Москва, 4 февраля 1938 года». [434]
— ни одно не увидело сцены. В этом отношении «Дружба» всего лишь не составляет исключения. Драматичен опыт работы над оперой и В. Соловьева-Седого: вспомним тех же «Крестьян», которые предшествовали «Дружбе» (1936 г.) и над которыми работали также два либреттиста (Д. Толмачев и В. Михайлов). Но можно ли сказать, что «Дружба» не сыграла никакой роли в истории советского искусства?
Да, «Дружба» не только не была завершена в целом, но от нее не сохранились и уже завершенные фрагменты. Оказалось, рукописи все-таки горят, во всяком случае — музыкальные рукописи. «Та вы ще напышете», — с философским спокойствием утешала Василия Павловича после его возвращения в конце войны в родной Ленинград бывшая домработница, которая в блокадную зиму растапливала печь его партитурами и клавирами. [435]
Однако непременно следует сказать и то, что работа над «Дружбой» явилась для В. Соловьева-Седого полезной творческой школой. Ю. Кремлев свидетельствует: «Здесь композитор немало потрудился над выработкой выразительного речитатива, тех факторов и приемов передачи речи в музыке, которые чрезвычайно способствовали внедрению речевой интонационной правды в песенные его мелодии». [436] Действительно, песенное творчество Соловьева-Седого в последние предвоенные и последующие годы характерно обращениями к слушателю (типичный прием оперного пения), обилием не только мелодий, но и ритмов, лирических интонаций, в том числе диалогического склада. В подтверждение этого можно назвать такие шедевры, как «Играй, мой баян», «Вечер на рейде», «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк?», «Не тревожь ты себя, не тревожь», «Давно мы дома не были», «Наш город», «Соловьи», «Ничего не говорила», «Пора в путь-дорогу», «Услышь меня, хорошая», «Золотые огоньки», «На лодке», «В путь».
Если путь к созданию этих шедевров песенной классики прошел через «Дружбу», то можно уверенно заключить, что сотворчество с М. Булгаковым в какой-то мере содействовало становлению одного из величайших композиторов-песенников, что соприкосновение его с атмосферой творчества Булгакова привело к обогащению сокровищницы русских песен. Во всяком случае, Юлий Анатольевич Кремлев, вдумчивый и эрудированный знаток и исследователь музыки, видел в «Дружбе» прямые прототипы будущих лирических тем В. П. Соловьева-Седого.
[363] Булгаков М. А. Пьесы. М., 1986. С. 8.
[364] Москва. 1988. № 12. С. 71.
[365] РО ИРЛИ, ф. 369, № 209.
[366] Подробнее см. выше, с. 125.
[367] —2 XII 1979) —выдающийся советский композитор, народный артист СССР, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. Подытоживая результаты его жизни и работы, Арам Хачатурян писал ему: «От нашей эпохи останутся в истории музыки единицы. Среди очень немногих останешься ты, Гомер нашей эпохи. . . немногие песни, и среди них в первую очередь твои, народ считает своими, они стали народными. А это самая высокая честь!» (Хентова С. М. Соловьев-Седой в Петрограде—Ленинграде. Л., 1984. С. 222).
[368] 1937-й год. Из дневников Е. С. Булгаковой// Сов. Россия. 1989. 30 июня.
[369] В начале 30-х гг. у В. Соловьева появился псевдоним «Седой» (отец, Павел Павлович, называл с детства Васю из-за светлого цвета его волос «седым»). Позднее к псевдониму была прибавлена фамилия.
[370] Соловьев-Седой В. П. Пути-дороги. Л., 1983. С. 139.
[371] Там же. С. 140.
[372]
[373] Так в тексте. Воинов Владимир Васильевич (1878—12 XI 1938) —поэт, прозаик, драматург, жил в Ленинграде.
[374] РО ИРЛИ, ф. 369, № 483.
[375] См. наст. изд. С. 223.
[376] Ардов В. Этюды к портретам. М., 1983. С. 44.
[377] — Ленинграде. С. 3.
[378] Там же. С. 75.
[379] Соловьев-Седой В. П. Пути-дороги. С. 118.
[380] РО ИРЛИ, ф. 369, № 337.
[381] Гусев Виктор Михайлович (1909—1944) —русский советский поэт и драматург, лауреат Государственных премий СССР.
[382]
[383] Там же.
[384] Соловьев-Седой В. П. Пути-дороги. С. 33.
[385] Хентова С. М. Соловьев-Седой в Петрограде-Ленинграде. С. 71.
[386] Кремлев Ю. Василий Павлович Соловьев-Седой. Л., 1960. С. 51, 50.
[387]
[388] Станиславский К. С. Собр. соч.: В 8 т. М., 1961. T. 8. С. 270.
[389] РО ИРЛИ, ф. 369, № 310.
[390] Там же.
[391] Там же.
[392]
[393] Там же, № 556.
[394] Театр. 1966. № 9. С. 83.
[395] РО ИРЛИ, ф. 369, № 310.
[396] В. Новиков говорит и о моментах согласия Булгакова со Станиславским, приводит его слова относительно одного из предложений Константина Сергеевича: «Хорошая мысль — дать несколько фраз о лишении Мольера покровительства короля...» (Булгаков М. А. Пьесы. М., 1986. С. 38). Но ведь произведение. Булгакова изначально было, по определению М. Горького, «отличной пьесой» (Там же. С. 35). Едва ли можно согласиться с В. Новиковым, что «при всех дискуссиях (неизбежных в творческом деле) режиссер и драматург находили общий язык» (Там же. С. 41).
[397] «Мольера» в № 12 «Советского театра» за 1936 г., назвал его «исторической фальшью» (РО ИРЛИ, ф. 369, № 563). До этого О. Литовский и другие работники Главреперткома, вопреки мнению М. Горького, А. Луначарского, К. Станиславского, добились в 1928 г. запрещения «Бега».
[398] РО ИРЛИ, ф. 369, № 259.
[399] Самуил Абрамович Самосуд.
[400] Борис Аркадьевич Мордвинов (1899—1953) — заслуженный артист РСФСР, главный режиссер Большого театра.
[401]
[402] РО ИРЛИ, ф. 369, № 483.
[403] Там же, № 337.
[404] Там же, № 483.
[405] Там же, № 337.
[406]
[407] Там же, № 337.
[408] Там же, № 483.
[409] Хентова С. М. Соловьев-Седой в Петрограде—Ленинграде. С. 76.
[410] Там же. С. 75.
[411]
[412] Соловьев-Седой В. П. Пути-дороги. С. 62.
[413] Строева М. Н. Режиссерские искания Станиславского. 1917—1938. М., 1977. С. 365.
[414] РО ИРЛИ, ф. 369, № 483.
[415] Кремлев Ю. Василий Павлович Соловьев-Седой. С. 53.
[416]
[417] Прут Иосиф Леонидович (18 XI 1900) —русский советский драматург, в начале 30-х гг. автор пьес о гражданской войне.
[418] РО ИРЛИ, ф. 369, № 337.
[419] РО ИРЛИ, ф. 369, № 429.
[420] Городинский В. Путь советского оперного театра // Правда. 1937. 5 июня.
[421]
[422] Там же, № 259.
[423] Театр. 1988. № 12. С. 104.
[424] РО ИРЛИ, ф. 369, No 259.
[425] Соловьев-Седой В. П. Пути-дороги. С. 60.
[426]
[427] Файко Алексей Михайлович (19 IX 1893) — известный советский драматург.
[428] РО ИРЛИ, ф. 369, № 337.
[429] Есипова О. Е. О пьесе М. Булгакова «Дон Кихот» (Из творческой истории)// Проблемы театрального наследия М. А. Булгакова. Л., 1987. С. 87.
[430] Там же. С. 104.
[431]
[432] РО ИРЛ И, ф. 369, № 326.
[433] Эрдман Николай Робертович (16 XI 1902—10 VIII 1970) — известный советский драматург, автор, в частности, «победоносного», по выражению А. Луначарского, «Мандата».
[434] РО ИРЛИ, ф. 369, № 338.
[435] Нева, 1956. № 7. С. 162.
[436]