Сцена 6
Ночь за кулисами МХАТа. Декорации поставлены так, как их устанавливают в боковых карманах сцены, то есть в соответствии с логикой их транспортировки на сцену. Входит Аннушка с ведром, приманивает кошек: «кис, кис, кис», раскладывает по углам остатки еды. Когда входит Ермолай, она переворачивает ведро и садится на него.
Аннушка. Никак на него, дьявола, не угодишь, никак не угодишь!
Входит Ермолай.
Ну откуда было мне знать, Ермолай Онуфриевич, что я вам понадоблюсь после спектакля!
Ермолай (убирает все с буфета). Да ладно уж, ладно!
Аннушка. Они этими венками весь буфет как хлев испоганили, и не только буфет.
Ермолай. Я тороплюсь!
Аннушка. В нашем театре — не успеешь оглянуться, снова похороны. А каждые похороны — это лишняя уборка.
Ермолай. Чего болтать без толку? Время идет. А мне еще к врачу. Ключи!
Аннушка
Ермолай. Был, был.
Аннушка. Завтра приберусь с самого утра. Грязи нанесли.
Ермолай. Ключи!
Аннушка. Через всю эту суету оставила на столе. Кис, кис.
Аннушка уходит. Ермолай остается один. Нетерпеливо поглядывает на часы. Подходит к нише в декорации и отскакивает.
Ермолай. Как ты меня напугал!
Берков. Я тут ожидаю кое-кого!
Ермолай. Давно тебя не видел.
Берков. Я болел. А ты? Неприятности с печенью?
Ермолай. Иногда.
. Наверняка так оно и есть, Ермолай. Наверняка. Куда тебе столько денег? Как ты можешь жить такой жалкой жизнью?
Ермолай. А тебе-то что? В попы подался?
Берков. Извини. Ты был на похоронах?
Ермолай. Я? А на кого буфет оставить? Да и я его почти не знал.
Берков. Был гром, или мне показалось?
Ермолай. Гроза? Возможное дело. Надо зонт взять.
Берков. Вот именно. Должна начаться гроза.
Ермолай. А ты… откуда знал, что я… (Намеревается выйти).
Берков. Ты уж прости меня за все зло, которое я тебе причинил.
Ермолай
Берков. Без нужды соединил тебя с вечностью.
Ермолай. Что?
Берков. Ничего. Ничего. А знаешь, вечность — это величайшая тайна. Впрочем, это слово не подходит. Наверное, лучше сказать — пустота.
Ермолай. Философия. Я в этом ничего не смыслю.
Берков. А знаешь? Для тебя, наверное, даже лучше, что ничего в этом не смыслишь. От таких мыслей можно тронуться.
Ермолай. Ну, береги себя. Спокойной ночи.
Берков. Спокойной ночи.
Ермолай выходит.
(Берков поет). И когда в тот час, а-а-а…
Качалов. Старая любовная песня индейцев. Роз-Мари. «Цветок душистых прерий, твой смех нежней свирели». Люба в этой роли была великолепна. (Понизив голос). А теперь поют: «Цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия». Голову готов заложить, что знаю, кто это придумал.
Берков. Я не верну вам пластинки Рахманинова, товарищ Качалов.
Качалов. Не вернете? А почему?
Берков. Я их подарил товарищу Берии. Он очень высоко ценит музыку Рахманинова.
Качалов (трезвеет). Ах вот как? (Пауза) Что ж, значит, у него будет подарок от меня.
Берков. Я знал, что не должен был так поступать, но все так стремятся доставить ему удовольствие, что я просто не смог удержаться.
Качалов. Понятно. Рад за вас.
. А вы не могли бы еще кое-что для меня сделать, Василий Иванович?
Качалов. Да?
Берков. Мне бы хотелось, чтобы вы опустились передо мной на колени.
Качалов. Что?
Берков. На колени.
Качалов. Творческий эксперимент?
Берков. Сам не знаю. Просто так.
Качалов. Как это?
Берков. Я хочу равенства. Ведь мы все равны.
Качалов. Равны? Ты, Паша, всегда любил пошутить.
Берков . Равенство — это для вас шутка, товарищ?
Качалов. Ну, бог с тобой, Паша, раззадорил ты меня.
Берков. Так как?
Качалов. Пожалуйста. В подарок от меня. (Опускается на колени). Видишь, это и есть актерская готовность.
Берков (молча смотрит на коленопреклоненного). Вы великий артист, Василий Иванович. Спасибо.
Помогает Качалову подняться.
Как вы это делаете?
Качалов. Что?
Берков. Вам удается быть коленопреклоненным, и в то же время стоять, гордо выпрямившись.
Качалов
Берков. Нет, здесь нечто значительно большее. Огромный талант. Обыкновенный человек имеет альтернативу — либо жить на коленях, либо умереть стоя. А гению дано — стоять на коленях, не будучи коленопреклоненным.
Качалов. Спасибо.
Берков. В рецензии говорилось: «Глядя на Качалова, человек становится лучше». А он ведь на вас часто смотрит и — не меняется.
Качалов. Кто?
Берков. Он. Так и не позвонил Булгакову.
Качалов. Кто?
Берков. А ведь мы просили. Письмо передали через Поскребышева.
Качалов. Теперь все это уже совсем неважно.
Берков. Булгаков тоже так мог. На коленях без коленопреклонения.
Качалов
Берков. Но — что важнее всего — он первый сообразил, что дело тут вовсе не в сатане. Сатана — он в порядке.
Качалов. Ты так полагаешь?
Берков. Что такое сатана по сравнению с НКВД?
Гремит гром.
Он может самое большее мечтать о том, что они возьмут его на работу в свой ансамбль песни и пляски. Сам мне сказал.
Качалов. Вот как!
Берков. У меня было ужасно много иллюзий. Мне казалось, например, что великим артистом может стать любой, нужно только много работать.
Качалов. Хм…
Берков. И что все люди равны.
Качалов. В некотором смысле это так.
Берков
Качалов. Спасибо. А ты?
Берков. Я жду кое-кого.
Качалов. Здесь, в театре?
Берков. А где же еще?
Качалов. Может и в самом деле лучше успеть до грозы.
Качалов уходит.
Берков (поет). И когда в тот час, а-а-а…
Входит Аннушка.
Аннушка. Сто раз велели, чтобы в театре на ночь никто не оставался! Ты кота не видел?
. Какого кота?
Аннушка. Здоровый такой был. Черный, усатый. А вчера отраву разложили.
Берков. На черного кота. А ты подсолнечное масло разлила?
Аннушка. Отраву разложили.
Берков. А ты разлила!
Аннушка. А, чтоб тебя… чертово семя! Заладил — разлила да разлила! Споткнуться может любой!
Берков (кричит). Не любой! В том то и дело, что не любой! Нужно только это понять, тетка! У каждого своя судьба!
Аннушка. Если спать негде, так нечего сразу кричать! Мы делаем, что велели. Приказали выгонять из театра, мы и выгоняем.
Берков выбегает.
Аннушка выходит. Некоторое время сцена совершенно пуста и темна. Слышится гром и при свете молнии видны пробегающие тени. Входят Ольга, Елена и Эрдман.
Ольга. Тебе надо поспать
Елена
Ольга. Тогда пойдем со мной. К завтрашнему утру я должна напечатать выступление для Немировича. Должна.
Елена. Подождите. Я сейчас вернусь.
Ольга. Осторожнее. Там темно.
Елена. Ладно, ладно.
Елена выходит.
Ольга. И совсем не плачет. Может, нам что-нибудь сделать, чтобы она заплакала.
Эрдман. Мы что-нибудь сделаем, чтобы она рассмеялась.
Ольга. Ты глуп или циничен?
Эрдман. И то, и другое. Смешить — моя профессия. Я не умею лечить ничем другим.
Ольга. Я все еще люблю тебя.
Эрдман. Знаю.
Ольга. Негодяй. Я пошутила.
Эрдман. Вот видишь? Я же сказал — без шуток не обойтись.
Ольга. А вообще-то, между нами, — ты здесь кто, — друг семьи или просто завистливый писатель?
Эрдман— и то, и другое. Боюсь, что Мака был гением.
Ольга. Ты тоже неплохо пишешь. Может, есть уже новый замысел?
Эрдман. Трудно сказать. Но если он взялся за Евангелие, то, может, мне замахнуться на водевиль по мотивам Корана? Мне эта идея кажется свежей.
Ольга. Шут.
Эрдман. «Эта холодная ночь превратит нас всех в шутов и сумасшедших».
Ольга. «Король Лир»[4].
Эрдман. С тобой невозможно разговаривать.
Ольга. А ты и не разговаривай со мной, разговаривай с Люсей. Сам же видишь — я боюсь за нее. Я — сестра, и совершенно не способна ее утешить.
Эрдман. Я тебе помогу. Ты удивишься, как это просто.
Возвращается Елена.
Мы только что говорили с Ольгой о том, что нужно обязательно еще раз перепечатать весь роман.
Елена (просияв). Оля, это правда? Ты действительно перепечатаешь? Перепечатаешь целиком?
Радостно смеется.
Ольга. Конечно. (К Эрдману)
Елена. Мака постоянно твердил: «Чтобы знали… чтобы знали!»
Плачет.
Эрдман. Люся, пока все не так плохо! Товарищи писатели учредили комиссию по охране творческого наследия.
Елена. Да. И прислали коллективную телеграмму. (Цитирует). «На что нужна какая бы то ни было телеграмма покойнику»? (Смеется).
Эрдман. Помнишь все наизусть?
Елена. В том то и дело, что нет. Я должна быть уверена, что будет много экземпляров. И нужно спешить.
Эрдман. Ольга перепечатает. Даже два раза. Рукописи не горят.
Ольга. Все целиком. Дважды. Клянусь. Но сегодня мне нужно напечатать выступление Немировича. Пошли?
Елена. Не обижайтесь, но я хочу хоть недолго посидеть здесь в одиночестве.
Ольга. Я тебя так не оставлю.
Елена. Пожалуйста, Оля, мне хотелось бы немного побыть одной. Я жду кое-кого.
Эрдман. Здесь в театре?
Елена
Эрдман (к Ольге). Пойдем.
Ольга. Мы будем в конторе. Я скоро за тобой вернусь.
Елена. Хорошо, хорошо.
Эрдман и Ольга уходят. Елена с минуту сидит спокойно, а потом начинает судорожно плакать. В глубине появляется человеческая Фигура в маске и черном плаще.
Фигура. Вы пришли, королева!
Елена. Кто это?
Фигура. Получили известие и пришли.
Елена. Пришла.
Фигура. Красные розы вам присылает полковник Шиваров из НКВД.
Елена. Зачем?
Фигура. Чтобы не дать вам спокойно жить.
Елена. Кто ты такой?
Фигура
Елена. Что все это значит? Почему вы разговариваете со мной в маске?
Фигура. Не хочу, чтобы вы меня узнали, потому что намерен его убить.
Елена. Кого?
Фигура. Изверга.
Елена. Кого!?
Фигура. Думаете, не удастся?
Елена. Это что, провокация? Кто вы такой?
Фигура. Тот, кто перестал бояться.
Елена. Ничего не получится.
Фигура. Трусость — самый тяжкий порок.
Елена. Зачем вы мне все это говорите?
Фигура. Любой ценой сохраните роман. Пока я его не убью. Я открыл принцип вечного движения. Все будет так, как и должно быть, так уж устроен мир. Главное — сберечь банки.
Грохот и треск. Правдин и Чертов хватают Фигуру и сильно бьют и пинают ее. Шиваров стоит в стороне.
. Увести его.
Правдин и Чертов выводят Фигуру. Шиваров подходит к Елене. Включается яркий рабочий свет.
Елена молчит.
Разрешите выразить вам наше соболезнование в связи с кончиной супруга. Тот человек, с которым вы только что разговаривали, помешанный. Он преследовал вас? Что-нибудь говорил?
Елена (после паузы). Да… Нет. Нес что-то несуразное.
Шиваров. Например.
Елена. Что-то о вечном движении.
Шиваров. Хорошо еще, что не напал на вас. Наши врачи полагают, что он может быть опасен для окружающих.
Елена. Это неприятно.
Шиваров. Вы его знали? Один из самых слабых актеров этого театра. По мнению врачей, он пережил потрясение после трагической смерти жены и, как результат, страдает шизофренией. Безумие от любви. Как романтично, не так ли?
Елена. Весьма. Ваши врачи?
Шиваров. Я следователь Шиваров.
Елена. Ах, вот как? В самом деле романтично.
Шиваров
Елена молчит.
Принудить к чувству невозможно. Во всяком случае, делать это нельзя.
Елена. Да.
Шиваров. Допустим, даже знаешь некие глубочайшие секреты того, другого человека. Например, известно, что этот человек намерен спрятать свое величайшее сокровище — как бы это выразить — ну, допустим, в банках. Можно ли это использовать? Полагаю, что нет.
Елена молчит.
Быть следователем это, поверьте, не самая приятная работа. Ужасно много узнаешь о людях. Тебе известны все их иллюзии.
Елена молчит.
А разве можно лишать человека иллюзий? Иной раз — необходимо.
Елена молчит.
Вы отдадите мне роман?
Елена. Какой роман?
Шиваров. Этот роман не о вас.
Елена. Как вы сказали?
Шиваров. У меня есть показания одной женщины. Маргариты Смирновой. Судя по всему, это она приносила желтые цветы и называла Булгакова мастером. Маргарита — это не вы. Обидно?
Елена. Маргарита? (Пауза). Что могла та женщина иметь общего с моим мужем?
. Не знаю. Как следует из ее показаний, она просто была его большой любовью несколько лет тому назад. Да. Маргарита — это она.
Елена. У меня смутное ощущение, что мы говорим о каких-то призрачных существах. О бывших подружках моего мужа, литературных прообразах, романтичных любовных безумствах. Знаете, я чувствую себя довольно разбитой после сегодняшних похорон, но не настолько, чтобы не понимать, что мне говорят. И я не знаю, о чем идет речь.
Шиваров. Вы очень красивая женщина. Но становитесь еще прекраснее, когда лжете.
Елена. Тогда, может, выскажетесь конкретнее, товарищ Иванов… Иванов или Шиваров?
Шиваров. Шиваров, Николай Христофорович.
Елена. Вы желаете со мной переспать, или хотите меня арестовать?
Шиваров. Арестовать? Пока что наверняка — нет.
Елена. Ну, что ж… Нет ничего невозможного. Я уже со всякими спала.
Шиваров. Елена Сергеевна!
Елена. Позвоните через пару недель, когда у меня будет побольше времени.
Шиваров. Вы… (Пауза). Вы поразительная женщина!
Елена
Шиваров. Разумеется.
Елена. Могу идти?
Шиваров
Елена. Спасибо. Я знаю театр. Прощайте.
Шиваров. До новых встреч.
Елена отворачивается и потом идет в глубь сцены.
Примечания
4. Перевод Б. Пастернака.