Сцена 3
Январь или февраль 1940 года. Квартира Булгакова. Сумерки. В комнату, где сидит погруженный в чтение Берков, входит Ольга Бокшанская. Она заглядывает в соседнюю комнату, где спит Булгаков, затем возвращается. Прикладывает палец к губам, давая знак, чтобы Берков вел себя тихо.
Берков. Боже мой, какая роль! Какая роль!
Ольга. Какая?
Берков. Воланд. Лучшая роль — Воланд.
Ольга. Тебе понравилось? Считаешь, это годится для сцены?
Берков. И для сцены годится. И для кино. Я не читал всю вещь целиком, но…
Ольга. А целиком ничего пока нет. Одни фрагменты. У меня же вообще много замечаний. Там, разумеется, есть забавные сюжетные ходы и некоторые диалоги, но основная идея мне пока не до конца ясна. А Владимир Иванович научил меня главному — должна быть основная идея. Это же пока всего лишь собрание бессвязных фрагментов.
Берков. Но ведь Михаил Афанасьевич еще только пишет, правда?
*(Ольга показывает на дверь спальни). Что-то поправляет, диктует Елене, впрочем, на мой взгляд, все это как-то хаотично, абсолютно бессистемно. А в клинику ложиться не хочет. И лечится только по собственному разумению. То аллопатия, то гомеопатия, а вообще-то… эх!
Берков. Ничего, ничего! Все идет к лучшему.
Ольга… да где там! Сидят до трех ночи, а потом он спит и спит. Иной раз целые сутки проспит. А потом бессонница, и так до бесконечности.
Входит Елена.
Елена. Холодина! Привет, Паша! (К Ольге). Сережа еще не вернулся от Ардовых?
Ольга. Нет еще.
Елена. А что Мака?
Ольга. Спит.
Елена. Это хорошо, хорошо. (Заглядывает в спальню к Булгакову.)
Берков. Елена Сергеевна, как прекрасно пишет Михаил Афанасьевич. Он дал мне почитать фрагменты нового романа. Я не мог оторваться.
Елена. Оля, умоляю, завари мне чаю погорячей.
Ольга демонстративно выходит.
Берков. Третий час читаю и так мне жаль, что не могу еще остаться. Нужно идти. Мне сегодня предстоит весьма важное дело.
Изображая пьяного играет роль Прохожего из «Вишневого сада»
«Позвольте вас спросить, могу ли я пройти здесь прямо на станцию? Чувствительно вам благодарен». Важная роль.
Ольга (услышав в дверях слова Беркова). Не бывает маленьких ролей, есть только маленькие актеры. А ты должен Немировичу руки целовать за то, что поставил именно тебя на эту замену.
. А разве я не целую? Прежде всего ручки моей покровительницы и благодетельницы, милостиво нами правящей Ольги Бокшанской, первой и неповторимой дамы в конторе МХАТа. Целую.
Принимается целовать руки весьма этим довольной Ольги.
Елена. Ой, Пашка, ну ты и подлиза.
Берков. Как можно быть мелким подлизой, если собираешься стать великим актером.
Ольга. Чаю выпьешь?
Берков. Погода и в самом деле собачья. Выпью стаканчик на дорожку.
Ольга уходит за чаем. Елена идет в спальню к Булгакову, выходит с подносом, на котором лежат ампулы и шприцы, несет их на кухню. Берков ей помогает.
Я слышал, товарищ Фадеев лично навестил Михаила Афанасьевича. Это добрый знак.
Ольга. Сладкий пьешь?
Берков. Насколько возможно.
Елена. Какой такой знак?
Берков. Так ведь товарищ Фадеев, секретарь Союза советских писателей, без особого повода никого не навещает. Просто так, поболтать?
Елена. Так считаешь?
Ольга вносит чай.
Берков
Елена. Скорее всего, это и для него был секрет. Из того, что Миша рассказывал, речь шла главным образом о здоровье, о погоде, о Пушкине и о Мольере.
Берков. А это еще лучший знак!
Ольга. Прорицатель нашелся!
Елена. Что ты имеешь в виду?
Берков. Предположим, Елена Сергеевна, что сильные мира сего диаметрально изменяют свое мнение и желают известить об этом дипломатично и с тактом. Как они тогда поступают?
Ольга. Диаметрально? О чем ты?
Берков. А начинают они от общих разговоров о здоровье, о погоде, о культуре. Но важнее всего не то, о чем они говорят, но сам факт беседы, да к тому же — столь долгой. Вот например, совсем недавно мы вообще не хотели говорить с товарищем Гитлером или с товарищем Риббентропом. А сейчас, пожалуйста, поболтали с ними разок-другой, и теперь у нас четыре новых республики!
Ольга. Дипломатия.
Елена. Если бы! Хотелось бы верить!
Берков. А Булгаков ступил, можно сказать, на новый жизненный путь!
Елена. В каком смысле?
Берков. Всегда уверял, что способен писать только о роли русской интеллигенции. А теперь, пожалуйста, — взял себя в руки и сочинил пьесу о товарище Сталине.
Елена. Думаешь, это что-то изменит?
Берков даже если были написаны с позиций, если можно так выразиться, в известной степени классово враждебных. А теперь позиция в высшей степени правильная. Так что — покажем класс, и будет касса.
Ольга. Пока что пьеса в репертуарный план не включена.
Берков. Еще включат! Включат! Верьте моей актерской интуиции. О других пьесах — ничего не скажу, не знаю, но эту — включат непременно! Причем, надолго! Мы об этом говорили сегодня с Михаилом Афанасьевичем. Несколько мелких поправок в тексте — и все станет на свои места!
Елена и Ольга понимающе смотрят друг на друга. За балконной дверью пробегает полуодетая женщина. Она исчезает настолько быстро, что не успеваешь разглядеть, что у нее на шее — коралловые бусы, красная ленточка или кровь. Ее видит только Берков.
Кто это там?
Ольга. Кто?
Берков. Ну… Кто-то прошел за окном.
Елена. Возможно. Это общий балкон.
Берков. Но она…
Ольга. Что?
Берков. Была какая-то странная…
Елена. Возможно, это жена Габриловича. Она кастрюли на балконе держит. Вчера кот сбросил крышку и весь суп сожрал.
Берков. Кот?
Елена. …Или человек. Может, голодный был и сожрал.
Ольга. Ты на репетицию не опоздаешь?
. Странно все это.
Ольга. Что?
Берков. Не знаю. Устал я. Пойду, пожалуй.
Елена. Берков, изобрази перед уходом Немировича!
Ольга. Люся!
Елена. Оля, пусть он покажет, ну пожалуйста!
Ольга. Ничего святого!
Елена. По специальному пожеланию промерзшей сестры.
Ольга. Люся… Люся…
Берков перевоплощается во Владимира Ивановича Немировича-Данченко, восьмидесятилетнего теоретика МХАТа. Поглаживает себя по несуществующей бородке и произносит сквозь зубы измененным голосом текст.
Берков. «Первая заповедь театра: ничего не играть — не играть образ, не играть ситуацию, ни драматичную, ни комическую, не играть смех, плач — ничего не играть. Актер, который играет, вырабатывает штампы и теряет зерно. Актер, который не играет, зерна не утрачивает».
Елена воспринимает пародию Беркова с радостью, Ольга — с раздражением.
«Чехов спросил меня как-то раз, ухватываю ли я его подтексты и за что. А я ему отвечаю: За зерно, Антон Павлович, за зерно».
Елена аплодирует, Ольга качает головой, стараясь скрыть смех.
А на бис я позволю себе предложить вам блаженной памяти Константина Сергеевича.
Берков пародирует Станиславского.
«Неужели вам не надоела простуда? С насморком нужно быть весьма, весьма осторожным. С ним долго не протянешь»
Елена. Ну, это уже предел всему. Но смешно.
Ольга. Станиславский у тебя лучше получается.
Берков. Все, бегу. (Одевается). Может, вы сумеете мне помочь. У кого в Москве могут быть заграничные пластинки Рахманинова? Говорят, есть американские записи. Третий день ищу. И все напрасно.
Елена. У нас нет. Есть немного классики, но не Рахманинов.
Ольга. Качалов много бывал за границей. Возможно, у него?
Берков. Василий Иванович Качалов? Большое спасибо.
Ольга. А зачем тебе Рахманинов?
Берков. Просто из интереса. Для жены.
Сестры обмениваются взглядами.
Ольга. Вот как? А кстати, как она? Давно ее не видела.
Берков. Она сейчас уехала на гастроли.
Ольга. Она была хороша в «Роз-Мари»[2] (Поет.)
Берков. Спасибо за чай.
Уходит.
Ольга. Твой муж, наверное, совсем спятил.
Елена. А что случилось?
Ольга. Я прихожу, а Берков сидит и, как ни в чем ни бывало, читает рукопись романа. Хотите, чтобы всех нас выслали?
Елена. Они и так всё знают.
Ольга. Что знают? Что они знают? Банки принесла?
Елена. А ты начала печатать?
Ольга. Мне некогда.
Елена. Мне тоже некогда.
Ольга. Ну тогда ты…
Стук в дверь.
Елена. Кто там?
Голос. Свой.
Елена. Какой еще свой?
Голос. А вот такой и свой! Можно даже сказать, что наш. Только немец.
Елена
Голос. Но Елена Сергеевна, если я говорю, что немец свой, значит свой.
Елена. Николай!
Открывает дверь. Входит Николай Эрдман. Елена радостно с ним здоровается. Ольга немного смущена.
Приветствую тебя, безумец!
Эрдман. Приветствую, Елена Прекрасная! Как жаль, что я Одиссей, а не Парис. А Мака просто счастливчик.
Елена. Раздевайся, садись.
Эрдман (видя, что она одета). Ты собиралась уйти?
Елена. Мой Сережа у соседей, играет с приятелем. Я хотела его забрать. Но если приехал ты, то он может еще остаться, пусть они разнесут ту квартиру. Вы знакомы с Ольгой?
Эрдман. Абсолютно и нисколько не знакомы. Здравствуйте, Ольга Сергеевна. В последний раз вы меня могли видеть лет пять тому назад, на каком-то неудачном спектакле, в каком-то скверном театре, с весьма дурными актерами, с ужасной режиссурой.
Ольга. Так оно и было.
Эрдман. И прошу вас придерживаться этой версии, если кто-нибудь вас спросит. Когда-то где-то вы Эрдмана видели. А в данный момент я невидим, не существую, если можно так выразиться, на собственный страх и риск. То есть — меня нет. А человек, которого нет на свой страх и риск — это вообще мистика.
Ольга. Вы приехали нелегально?
Эрдман. Ради бога, что значит — легально или нелегально?! Просто представим, что мое содержимое находится здесь, а форма — где-то в другом месте. И если мое содержимое не воссоединится с моей формой, это будет означать, что меня здесь как бы вообще не было.
Ольга
Эрдман. Запрещено. Но быть здесь проездом — не означает находиться. Я здесь проездом из Вологды в Керчь-с.
Ольга. Или из Керчи в Вологду.
Эрдман. «Лес» (Иронически). Вы знаете Островского? Тогда вот другая литературная загадка. Иду я сегодня с вокзала и рассуждаю: «если бы вокзал был близко, то не был бы далеко, а если он далеко, то, значит, не близко»
Ольга. А вы знаете, какая после этого идет ремарка? «Неловкое молчание».
Эрдман. Нокаут. Этого я не помнил. Неловко умолкаю.
Ольга. Я недавно «Трех сестер» перепечатывала. С рукописи Чехова.
Елена (к Эрдману). Ты не поешь? Есть щи и картошка. А, впрочем, человек с дороги, а я еще спрашиваю.
Эрдман. С удовольствием, спасибо. А где Миша?
Елена. Спит. Сейчас разбужу.
Эрдман. Не нужно. Пусть отдыхает.
Елена. Ты прав. Так ему спокойнее. А у нас время есть.
Ольга. Зачем ты приехал?
Эрдман. Хотел его повидать.
Ольга. В провинции говорят, что он уже долго не протянет?
Эрдман. В провинции его уже похоронили. Жаль только, самого больного не спросили.
Возвращается Елена с кастрюлей в руках.
Елена. Сожрал! Сбросил крышку и сожрал.
Эрдман. Кто?
Елена. Кот. Или человек. И что только в этом доме происходит?
Эрдман. После кота я не брезгую. А после человека — зависит какого.
Елена выходит на кухню.
Ну как Миша?
Ольга. Теряет зрение. Это у него наследственное.
Пауза.
Эрдман. Что ж, значит, появился новый Гомер. К тому же мы будем твердо знать, что он действительно существует.
Ольга
Эрдман. Известно, почему?
Ольга. Нет.
Эрдман. Плохая пьеса?
Ольга. Мне трудно судить. Молодой революционер беседует со старым богословом.
Эрдман. Наверное, в этом все дело.
Ольга. В чем?
Эрдман. Старый богослов не желает никому напоминать, что был молод, потому что теперь он уже стар.
Ольга. Об этом я как-то не подумала. Ты быстро соображаешь.
Эрдман. На Лубянке, знаешь ли, весьма развиваются способности к аналитическому мышлению.
Ольга. До сих пор? Чего им, собственно, от тебя нужно?
Эрдман. А ты не знаешь?
Ольга. Что-то рассказывали. Качалов плакал в театре. Будто на какой-то попойке декламировал твои стишки или басенки.
Эрдман
Ольга. Ну и что такого?
Эрдман. А им не понравилось. Было недостаточно смешно. Качалов прочитал одно веселое стихотворение, а тут вдруг — тишина. Все смущенно молчат. А потом генеральный секретарь спрашивает: «Кто же автор этих хулиганских стихов?»
Ольга. Проклятье! Из-за такой ерунды тебя таскают уже семь лет?
Эрдман. Видишь ли, хуже всего то, что народ приписал мне несколько десятков новых произведений, и теперь я все время вынужден объяснять, где заканчивается народное творчество и начинается мое. Так всегда бывает, когда создаешь новый литературный жанр.
Ольга. Просто классик.
Эрдман. Например, сегодня, возле Белорусского вокзала мне поклонился какой-то тип: «Мое почтение, товарищ Эрдман». Популярность.
Ольга. За тобой следят?
Эрдман. Вряд ли. И так известно, что пойду опять к кому-нибудь из писателей. А где ночевал — проинформируют добрые соседи. Литераторы — народ наблюдательный.
Ольга. Можешь спать у меня.
Эрдман. И провести ночь за беседой с твоим мужем. Спасибо.
Ольга. У Елены довольно тесно. К тому же, Сережа еще ребенок.
Эрдман. Не переживай, я не попрошусь к Елене на ночлег. У меня есть, где спать.
Ольга. Неужели ты испытываешь азарт от постоянной опасности?
. Я не могу иначе. Миша был единственным, кто за меня вступился.
Ольга. Откуда ты знаешь?
Эрдман. Мне показали его письмо. «Этот белогвардейский негодяй Булгаков осмелился писать по вашему делу самому Иосифу Виссарионовичу. Советует использовать ваши способности, товарищ Эрдман».
Ольга. Никак не уймется с этими своими письмами. Прямо личный советник генсека по вопросам литературы.
Эрдман. А что, если он прав? Если только так и следует поступать?
Ольга. То есть — как?
Эрдман. Так как он.
Ольга. То есть — как самоубийца? Кто это написал? «В настоящее время то, что может подумать живой, может высказать только мертвый»;
Эрдман. Кто же мог подобное написать? Понятия не имею. И в самом деле какой-нибудь самоубийца.
Ольга. Николай, ты уж лучше живи. Очень тебя прошу.
Эрдман. Но ведь я ничего другого и не делаю, как только стараюсь выжить.
Входит Елена, ставит перед Эрдманом еду.
Елена. О чем беседуете?
Эрдман
Елена. Которыми, как известно, вымощена дорога в ад.
Стучат в дверь.
Голос/Чертов. Откройте, пожалуйста. Вам заказной пакет.
Елена. Пакет?
Елена открывает дверь. В дверях высокий мужчина в длинном пальто и надвинутой на лоб шляпе. В его руке букет красных роз.
Мужчина/Чертов. Елена Сергеевна Булгакова?
Елена. Да, это я.
Мужчина/Чертов. Мне поручено передать это вам. Прошу.
Вручает цветы Елене.
Елена. Спасибо. Вы сказали — поручено? Кем поручено?
Мужчина/Чертов. Этого я не могу вам сказать. Извините.
Уходит так быстро, что кажется, будто он исчез. Елена выбегает за ним в коридор.
Елена. Гражданин! Товарищ! Подождите, пожалуйста!
Возвращается с цветами.
Ушел. Не бежать же мне за ним по морозу. И что мне теперь с этим делать?
. Поставить в вазу. Может, там в середке записочка?
Елена (ищет). Ничего нет.
Ольга (к Эрдману). Я подумала — это за тобой.
Эрдман. Честно говоря, я понадеялся, что за тобой.
Ольга. Николай!
Елена. Послушайте. Тут дело серьезное. Ведь эти розы стоят целое состояние.
Эрдман. Какой-то обожатель, для которого деньги не имеют значения.
Елена. На этой неделе уже второй раз. Но я не хочу этих цветов. Если Мака их увидит…
Эрдман. А может тому типу именно это и нужно?
Ольга. Что?
Эрдман. Вызвать беспокойство. Не спи Миша сейчас, получил бы повод для волнения.
Елена. Оля, пожалуйста, пусть эти цветы будут твои.
Ольга. Разумеется. Мне их Эрдман из Сибири привез.
Елена
Ольга. Люся, к чему врать?
Елена. А ты как думаешь?
Эрдман (продолжает есть). Милые мои сестры, чудные сестры. Чего вам не хватает? Живете в Москве, обе замужем, не в ссылке, вас осыпают цветами. Одна из вас трудится в самом славном театре нашей необъятной родины, другая — жена знаменитого драматурга и писателя. Чего вам еще надо? Будьте оптимистами. А вам известно, кто такой оптимист? Проще говоря, это хорошо проинструктированный пессимист. Вот я вас и инструктирую — надо быть счастливыми!
Елена. Коленька, а откуда брать силы на все это?
Эрдман. А хоть бы от шинели.
Елена. Гоголевской?
Эрдман. От моей шинели, Елена Сергеевна. Шинель у меня хорошая, теплая, солидная. Мне подарил ее один добрый человек. Когда меня арестовали, тот добрый человек снял с себя шинель и сказал: «Бери! Там тебе может быть холодно». Уже второй год ношу. Доброго человека между тем тоже арестовали. А шинель мне все шепчет на ухо: «Мне бы еще побродить по этому свету. Я еще побродила бы».
Ольга. Чья же это шинель?
Эрдман. Мейерхольда.
Ольга. А Зинаиду кто-то убил.
Елена. Пильняка взяли, Заболоцкого взяли, Бабеля, Артема Веселого, Бруно Ясенского, Кольцова. Есть, правда, новости и получше. Авербаха тоже взяли, и еще Агранова.
Эрдман. Ну, если опять начали с буквы А, то у меня есть еще немного времени.
Пауза. Все молчат в замешательстве.
«Фауст».
Что поделаешь, у каждого свой стиль культурно-массовой работы.
Елена. Они его разбудят. Но если попросить сделать потише, будет скандал.
Ольга. Я в театр. (К Елене.) Ты придешь?
Елена. Да. Нужно взять билеты для Кропоткиной.
Ольга. И еще кое-что!
Елена. Я не забыла.
Эрдман. А что сегодня играют?
Ольга. «Вишневый сад».
Эрдман. Что-то давненько не был я на каком-нибудь слабом представлении.
Ольга. Если у вас поздний поезд, прошу позвонить мне по этому телефону. (Подает Эрдману записку). Возможно, сумею найти для вас контрамарку без места.
Эрдман. Спасибо. Я тогда представлюсь как коллектив.
Елена. Так ты заберешь цветы?
Ольга
Елена. Не такие. Ах, да ладно! Пусть остаются.
Ольга (к Эрдману). А вот еще одна литературная загадка: «Герой не моего романа».
Эрдман. Грибоедов.
Ольга. Название?
Эрдман, «Горе от ума».
Ольга. Вот именно.
Уходит.
Елена. Она всегда тебя любила.
Эрдман. Вот именно.
Пауза.
Придется мне в наказание на ней жениться.
Елена, Знаешь что? Ты неисправим.
Эрдман. Неисправим? Наверное, для серьезной ошибки и для дьявола это можно считать чем-то вроде комплимента?
Эрдман и Елена входят в комнату Булгакова.
Примечания
2. Оперетта Р. Фримля и Г. Стотгарта, слова Б. Тимофеева.