Часть первая
Сцена 1а
Лубянка. Специальная комната для допросов Пятого отделения Секретного отдела НКВД. Темнота.
Справа от Шиварова, а вернее — от неясных очертаний его фигуры, ярко загорается стоящий на штативе прожектор. На табурете сидит Чертов. Ситуация очень напоминает допрос.
Шиваров. Видите меня?
Чертов. Нет.
Шиваров. А лицо?
Чертов (садится на табурет, он виден). Совсем ничего не видно.
Шиваров. Прибавь! Прибавь!
Свет прожектора становится ослепительным.
Пусти запись.
Из громкоговорителя звучит запись любовных стонов.
Чертов. Ух ты! (Разражается смехом, закрыв лицо руками). Долго тут не высидишь.
Шиваров. Достаточно!
Чертов. Выключи все.
Прожекторы гаснут и включается нормальный свет. Становятся полностью видны Шиваров, Чертов и Правдин, который сидит за перегородкой из стекла и стальной сетки. После смены освещения он выходит оттуда.
Правдин. Дальше так работать невозможно. На пульте должно быть больше кнопок, чтобы я знал, что включаю и на какую яркость.
Шиваров. Сам переговори с электриками. Берков ждет?
Чертов. Ждет.
Шиваров. Пусть посидит. А ты перемонтируй ленту. Добавь разговор. И принеси мне папку Булгакова. Михаила Афанасьевича.
Чертов отдает честь и выходит.
. Пришел барон Штейгер.
Шиваров. Сейчас иду.
Сцена 1
Зима 1940 года.
Артистический буфет во МХАТе. Время — 11 часов. За буфетной стойкой занимается своими делами буфетчик Ермолай. За столом сидит Василий Иванович Качалов и мертвенным взглядом смотрит в лежащий перед ним текст. Пытается его повторять.
Из громкоговорителя слышатся звуки репетиции — музыка и реплики пьесы Ж. Б. Мольера «Тартюф»[1]
Играют финальную сцену пьесы — монолог Офицера, начиная со слов: «Расстаньтесь, сударь мой, с тревогой справедливой. //Над нами царствует монарх правдолюбивый…» и до: «И вся любовь к добру не заглушает в нем //Ни отвращения, ни гнева перед злом».
Через сцену пробегают актеры в «мольеровских» костюмах, они кланяются Качалову и выбегают.
Качалов. Убавь громкость!
Ермолай. Так ведь запрещено, Василий Иванович!
Качалов. Убавь, я сказал!
Ермолай послушно поворачивает регулятор громкоговорителя. Звуки репетиции умолкают. Входит Аннушка с ведром и тряпкой.
Аннушка. Кошки опять всю дорожку обоссали.
Ермолай
Аннушка. Совсем у людей сердца нет. Их бы потопить надо, а не измываться над человеком.
Кивком головы Ермолай указывает на Качалова.
Вижу. Чай, не слепая.
Аннушка выходит.
Качалов. Ермолай, мне бы рассолу. У тебя не найдется?
Утвердительно кивнув, Ермолай выходит в кладовую. Качалов закрывает глаза и пытается повторять текст. Входит Елена Сергеевна Булгакова. Качалов вскакивает.
Качалов. Bon jour, Missi!
Елена. Добрый день, Василий Иванович!
Качалов и Елена (одновременно). Что слышно? (Смеются).
Качалов. Что может быть у меня слышно? Как рабочий вол… А что Михаил Афанасьевич?
Елена. Плохо.
. Кланяйтесь ему. Передайте, пожалуйста, сердечный братский привет. (Понизив голос). Если я что-нибудь могу… Как-то помочь…
Елена. Спасибо. Мише достаточно и доброго слова. Вот передам привет от Качалова и ему сразу станет полегче.
Качалов. Ах как жаль, что не пропустили ту пьесу.
Елена. Ужасно жаль. (Понизив голос). Может, вы знаете причину? Почему он не захотел?
Качалов. Понятия не имею.
Елена. А я была так уверена, что ему понравится.
Качалов. «Турбиных» он смотрел семнадцать раз. И очень высоко ценит Булгакова.
Елена. Я сама убеждала Мишу, что писать надо. Твердила, что, как бы то ни было, Сталин все же его ценит. Искренне верила, что эта пьеса может все изменить. И она изменила.
Качалов. Так все плохо?
Елена. Ну, как-то живем.
Возвращается Ермолай. Он ставит перед Качаловым стакан с рассолом.
. Спасибо, Ермолай. А вам — чаю, кофе?
Хочет помочь Елене снять пальто, с минуту она противится.
Елена. Нет, спасибо. Мне нужно к сестре. Впрочем, ладно, присяду на минутку. (К Ермолаю). Эти банки из-под огурцов? А бывают побольше? (Показывает размер).
Ермолай. Есть и побольше. (Возвращается за стойку).
Качалов (пьет рассол). «О боги, боги мои, яду мне, яду!..» Знаете, у меня это из головы не идет. И еще — «добрый человек».
Входит Павел Петрович Берков.
Берков. Здравствуйте, здравствуйте, Елена Сергеевна!
Елена. Привет, Паша!
Берков. Нижайшее почтение, Василий Иванович.
Кланяется, но садится за соседний столик.
. Привет.
Входит Ольга Леонардовна Книппер-Чехова.
Книппер. Ну и холодина. Ермолай, чайку, пожалуйста! (Ермолай подбегает, чтобы помочь ей снять шубу). Нет. Пока не сниму. Холодно. Добрый день, Елена Сергеевна! Давно вас не видела! Чудесно выглядите. А супруг как поживает?
Елена. Да все в порядке.
Книппер. Он пишет? Работает над чем-нибудь новым?
Елена. Пишет, пишет.
Книппер. А что?
Елена. Стремится идти в ногу со временем. Начал пьесу под названием «Пирог».
Книппер. «Пирог»?
Качалов. «Пирог».
Елена. Да, «Пирог». Картины быта трудового крестьянства. Классовая борьба. Вредительство в колхозах. Страстная любовь пастуха.
Книппер
Елена. Но это, разумеется, секрет. Миша написал пьесу под псевдонимом. Остерегается слишком поспешных оценок его труда.
Книппер. Разумеется. Как я его понимаю.
Качалов с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться. Елена встает и идет к выходу. Обменивается понимающим взглядом с Качаловым, ее останавливает Берков.
Берков. Извините, Елена Сергеевна! Я услышал, что Михаил Афанасьевич пишет новую пьесу. Как это здорово! Передайте, пожалуйста, привет супругу!
Елена. Обязательно. Но только пока это секрет.
Берков. Конечно! Само собой! Молчу как камень.
Качалов. Лишь бы только погода не испортилась.
Берков. А вы слышали анекдот? Дочка просит маму: «Можно, я схожу в магазин за конфетами?» А мать отвечает: «Нет, детка. Погода такая, что собаку жаль выпускать. Папочка сходит!»
Елена смеется. Качалов улыбается.
Качалов. Чудесно.
Книппер остается совершенно серьезной.
Книппер. Весьма забавно.
Шиваров. Прошу прощения, мне нужен товарищ Берков.
Ермолай (указывает взглядом на Беркова). Вон стоит.
Шиваров подходит к Беркову.
Шиваров. Товарищ Берков? Можно вас на минутку?
Берков и Шиваров выходят.
Книппер. Что за нравы? Вы видели, Елена Сергеевна, заходят в театр как в сарай! Не представятся, не извинятся, что могут помешать. Анекдоты рассказывают, когда никто не просит.
Качалов. Да оставь ты.
Книппер. Театр, мой дорогой, — это храм, а буфет — ризница.
Качалов. У тебя репетиция?
Книппер. Репетиция? Так ты ничего не знаешь?
. Что?
Книппер. Сегодня же похороны.
Качалов. Чьи?
Книппер. Какого-то пожарного. Ермолай, как звали покойного?
Ермолай. Никифор Васильевич Ковалев.
Качалов. Ах этот! Вот беда! Я его лет тридцать знал!
Книппер. Я теперь только на похороны и прихожу, поскольку, конечно же, ничего не играю.
Качалов. Значит, репетиции не будет.
Книппер. Елена Сергеевна, пожалуйста, попросите мужа написать для меня аккуратненькую рольку довольно бодрой старушки.
Качалов. Колхозницы?
. Почему нет? Может быть и колхозница.
Качалов. Чехов перевернется в гробу.
Книппер. Оставь в покое моего мужа. Антон Павлович всегда старался идти в ногу со временем.
Качалов. Разумеется — только вперед. Ты прелесть.
Книппер. Бесстыдник.
Качалов. Видите, Елена Сергеевна, и вот так мы — уже лет тридцать.
Входит Ольга Сергеевна Бокшанская.
Ольга (к Ермолаю). Закрывай. Привезли покойного. Всем — добрый день.
Качалов. Приветствую, прелесть моя. Репетиция окончательно отменена?
Ольга. Окончательно, Василий Иванович.
Качалов. Один умирает, чтобы у другого не было репетиции.
Ольга
Качалов. Из головы, то есть — из ничего. С удовольствием.
Книппер. С удовольствием дороже.
Качалов. Плачу вперед.
Качалов и Книппер выходят в прекрасном настроении.
Ольга (берет у Ермолая ключи). До вечера, Ермолай.
Ермолай тоже выходит.
Ну, что там?
Елена (дождавшись ухода Ермолая). Послушай, Оля… перепечатаешь роман?
Ольга. Что?
Елена. Мака дописал еще две главы. И еще мы немного изменили кое-что по мелочи.
Ольга. За перепечатку тоже можно лет пять получить.
Елена. Оля, прошу тебя.
Ольга. Да что он о себе вообразил? Кто он такой? Маэстро? Гений? Мака Булгаков — величайший деятель театра.
Елена
Ольга. Эх сестра, сестра! А если перепечатаю, что ты с этим сделаешь?
Елена. Мы закопаем. Вложим в банки закопаем. Я их сейчас видела здесь, в буфете — такие большие, из-под огурцов.
Ольга. Даешь слово?
Елена. Клянусь.
Ольга. Этот роман — его личное дело. Он не имеет права впутывать других. Обещай, что еще сегодня вечером придешь в театр и возьмешь в буфете банки. Рукопись как раз войдет в них по высоте. В котором часу придешь?
Елена. Посмотрю, успею ли.
Ольга. Во сколько?
Елена. Ты сегодня дежуришь?
Ольга. Дежурю.
Елена. Тогда к концу.
Ольга. Ты обещала.
Елена. Обещала.
Ольга. Люся, пойми — у твоего мужа преувеличенное представление о себе. Ему кажется, что нет ничего более важного, чем его работа.
Елена. Потому что — нет.
Ольга. А ты знаешь, кто надоумил Чехова насчет ружья?
Елена. О чем ты?
Ольга. О формулировке. То есть — если в первом действии на сцене висит ружье, то в последнем оно должно выстрелить. Это формулировка принадлежит…
Елена. Немировичу-Данченко.
Ольга. Да, да, Немировичу-Данченко. А ты встречала когда-нибудь более скромного человека? Он всегда уходит в тень. Ты же позволяешь Маке смеяться над ним. Тоже — маэстро нашелся.
Елена
Ольга. И что?
Елена. Мне нужно непременно достать побольше морфия.
Ольга. Вот как.
Елена. Я должна.
Ольга. Настолько все плохо?
Елена. А все из-за той проклятой пьесы. Ты же знаешь, как его уговаривали. Напиши, напиши…
Ольга. Только меня в это не впутывай.
Елена. А Хозяину пьеса о нем не понравилась. Интересно все же, почему?
Ольга. Тише. Вполне возможно, он ее даже не читал.
Елена. У тебя еще сохранились иллюзии?
Ольга. Люся!
Елена. Сталин прекрасно знает обо всем, что происходит в стране. И знает, что Булгаков — мастер.
Ольга. Успокойся.
Елена. Оля, он играет с ним. Он с ним все время играет.
Ольга. Вам только кажется. И ты тоже заразилась его помешательством.
Елена. А тот телефонный звонок?
Ольга. Когда это было…
Елена. Он не хочет отпустить его за границу. Играет с ним, как кот с мышью.
Пауза. Через сцену быстрым шагом проходит Правдин, осматривается, чего-то ищет. Ольга бежит следом за ним, но он исчезает за дверью.
Ольга. Нет, Люся, ничего ты не видишь, кроме своего Маки. Так было всегда. Как только ты влюблялась, сразу же менялся твой взгляд на мир. Но, ради бога, Люся, ты же взрослый человек! У тебя дети. Не веди себя как ненормальная!
Елена. Не знаю, что бы и кому я отдала, лишь бы роман дошел до людей. Душу дьяволу продала бы.
Ольга. Люся, включи радио, послушай, что происходит в мире. Катастрофы, войны, а я должна в девятый раз перепечатывать эту несчастную рукопись. «Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат». Меня мутить начинает, когда снова это печатаю!
Елена. Так что же теперь, махнуть на все рукой или просто выжидать?
Ольга. О чем ты?
Елена. Скажи, Бог есть?
Ольга. Что?
Елена. Нет Бога. Значит, совсем ничего нет? Все под сомнением? И любви нет?
Ольга. Прошу тебя.
Елена. Сестра моя дорогая, умоляю, перепечатай еще раз рукопись.
За сценой духовой оркестр начинает играть похоронную музыку.
Ольга. Мне надо идти — хоронить пожарного. Потом поговорим.
Ольга выходит. Елена в отчаянии ударяет рукописью о буфетную стойку. Входит Шиваров.
Шиваров. Прекрасный обычай, провожать работников театра так торжественно — от места работы к месту вечного покоя.
Елена, удивленная, молчит.
Вы не находите, Елена Сергеевна?
Елена. Вы меня знаете, а я с вами незнакома.
Шиваров
Елена молчит.
Я, кстати, большой поклонник творчества Михаила Афанасьевича Булгакова. «Дни Турбиных» — великолепная пьеса! И стараюсь читать все, что пишет ваш супруг.
Пауза.
Елена. А вы читали «Батум»?
Шиваров. Пьесу о молодых годах товарища Сталина? (Пауза). К сожалению, нет.
Елена. Жаль. Мужу очень важно знать… что еще в ней нужно поправить.
Шиваров. Я бы никогда не решился давать подобные советы. Моя сфера — только административные вопросы, я далек от проблем творчества.
Елена. Неужели?
Шиваров. Так, всякие формальности.
Елена. И выезд за рубеж?
Шиваров. Изредка… тоже.
Елена. Вы ужасно таинственны.
Шиваров
Елена. Наконец-то вы представились!
Шиваров. Не думал, что это необходимо. Вы и так обо мне наверняка тут же забудете.
Елена. Так считаете? Вы недооцениваете мою женскую интуицию.
Шиваров. Вот это да! И что же подсказывает ваша интуиция?
Елена. Что излишняя скромность бывает порой доказательством больших интеллектуальных возможностей.
Шиваров. Вот как?
Елена. Прошу вас прочесть «Батум». Вы убедитесь, что там нет ничего… Прощайте.
Шиваров. Приятно было познакомиться.
Из стоящей на буфетной стойке вазы вынимает бледно-розовую розу и подает Елене.
Чтобы лучше запомнили.
Елена. Спасибо. Я люблю розы. (Выходит).
Шиваров. Тааак… Вот те на, — буржуазный салонный флирт.
Входит Правдин.
. Весь театр обошел, он тут, наверно, не был. Берков говорит, что вообще не представляет, как этот Эрдман выглядит.
Шиваров. Тише!
Правдин
Шиваров. Тише. Найдется. Придет. Без паники.
Правдин. Теряем время! Можем не успеть.
. Не бойся. У нас не потеряется.
Примечания
1. В переводе М. Лозинского. (Здесь и далее примечания переводчика).