Глава 6
Михаил Булгаков, 1940 год, Москва
«– А вы, почтеннейший Иван Николаевич, здорово верите в Христа. – Тон его стал суров, акцент уменьшился.
– Началась белая магия, – пробормотал Иванушка.
– Необходимо быть последовательным, – отозвался на это консультант. – Будьте добры, – он говорил вкрадчиво, – наступите ногой на этот портрет, – он указал острым пальцем на изображение Христа на песке.
– Просто странно, – сказал бледный Берлиоз.
– Да не желаю я! – взбунтовался Иванушка.
– Боитесь!
Тот поддержал Иванушку:
– Помилуйте, доктор! Ни в какого Христа он не верит, но ведь это же детски нелепо – доказывать свое неверие таким способом!
– Ну, тогда вот что! – сурово сказал инженер и сдвинул брови, – позвольте вам заявить, гражданин Бездомный, что вы – врун свинячий! Да, да! Да нечего на меня зенки таращить!
Тон инженера был так внезапно нагл, так странен, что у обоих приятелей на время отвалился язык. Иванушка вытаращил глаза. По теории нужно было бы сейчас же дать в ухо собеседнику, но русский человек не только нагловат, но и трусоват.
– Да, да, да, нечего пялиться, – продолжал Воланд, – и трепаться, братишка, нечего было, – закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным способом с немецкого на акцент черноморский, – трепло братишка. Тоже богоборец, антибожник. Как же ты мужикам будешь проповедовать?! Мужик любит пропаганду резкую – раз, и в два счета чтобы! Какой ты пропагандист! Интеллигент! У, глаза б мои не смотрели!
Все, что угодно мог вынести Иванушка, за исключением последнего. Ярость заиграла на его лице.
– Я интеллигент?! – обеими руками он трахнул себя в грудь, – я – интеллигент, – захрипел он с таким видом, словно Воланд обозвал его, по меньшей мере, сукиным сыном. – Так смотри же!!! – Иванушка метнулся к изображению.
– Стойте!! – громовым голосом воскликнул консультант, – стойте!
Иванушка застыл на месте.
– После моего Евангелия, после того, что я рассказал о Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, – и инженер обратился к небу, – вы слышали, что я честно рассказал?! Да! – и острый палец инженера вонзился в небо. – Остановите его! Остановите!! Вы старший!
– Это так глупо все!! – в свою очередь закричал Берлиоз, – что у меня уже в голове мутится! Ни поощрять его, ни останавливать я, конечно, не стану!
И Иванушкин сапог вновь взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью. И был час девятый.
– Вот! – вскричал Иванушка злобно.
– Ах! – кокетливо прикрыв глаза ладонью, воскликнул Воланд, а затем, сделавшись необыкновенно домовитым, с успокоением добавил: – Ну вот, все в порядке, дочь ночи Мойра допряла свою нить»[13].
– Люся! Люсенька![14] Роман…
Жена все понимает. Она бросается к шкафу, кладбищу мертвых пьес моих, достает «Мастера и Маргариту» и присаживается на край постели.
– Что, Мишенька? Что будешь править? Какое место мне найти?
– Выключен ли в комнате свет?
– Да. Горит только свеча.
– Хорошо, – и я открываю глаза.
От света лампы в глазах моих начинается жутчайшая резь. Мерцание оплывающей в литом подсвечнике свечи мягче, мне почти небольно смотреть на милое, осунувшееся лицо моей любимой. Мне хочется сказать ей: «Какая досада, что приходится умирать вот так, почти слепым. Я бы смотрел на черты твои бесконечно долго». Но, конечно, ничего такого я не говорю. Люся делает вид, что свято верит в мое выздоровление; я тоже стараюсь показывать самые решительные намерения встать с постели; и оба мы знаем, что врем друг другу; и оба делаем вид, что искренне верим в чудо.
– Найди мне то место, где Иванушка топчет лик Христа на песке. Его надо переписать.
– И искать не буду, – взгляд Люси становится грустным. – Мишенька, уже давно поправил ты то место.
– А мне, должно быть, приснилось, что не поправил. Прежние куски до сих пор в памяти. Конечно, нельзя было делать Воланда таким, каким я придумал его сначала, – слишком легким, веселым, хамоватым. Он другой, мрачный, величественный.
– А мне часто снится, что «Мастер и Маргарита» издан. В своих снах я чувствую запах типографской краски и глажу пальцами твердую, чуть прохладную обложку. Твой роман признан. Его все читают и обсуждают. Мне снятся экскурсии по Москве, по тем самым местам, что описаны в твоей книге, лучше которой ничего не создано и создано быть не может.
Я слушаю голос Елены Сергеевны – и он вдруг начинает звучать строками моего романа.
«Слушай беззвучие, – говорила Маргарита Мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я»[15].
Моя верная Маргарита, моя Люсенька…
Ты знаешь, что, если бы не ты, этого романа не было бы, потому что не было бы во мне любви такой огромной, невероятной и яркой силы. Я писал его и понимал: сколько корректур ни делай, я все равно не смогу найти слов, достойных тебя.
«Помоги, Господи, кончить роман», «Дописать раньше, чем умереть!».
И я умираю счастливым. Господь позволил мне дописать его.
Сейчас рассудок мой все чаще мутится. Но я знаю, Люсе можно доверять. Она не станет вносить тех корректур, которые ухудшат текст. Да, я все еще его правлю и буду править до последней минуты жизни своей. Иногда мне становится страшно: а что, если в болезни я ухудшу текст? Но нет, вздор, рядом Люся – а когда она рядом, все будет хорошо.
Неимоверное счастье наполняло меня, когда я сочинял эту книгу. Герои ее жили той жизнью, какой я хотел бы жить. Когда НКВД приезжает арестовывать Воланда, а он смеется – это мой смех. Когда Маргарита безнаказанно громит квартиру критика Латунского – это мое злорадство. Когда Мастер получает покой – это мои мечты о том желанном доме, о тишине; и чтобы она никогда не нарушалась известиями о том, что пьеса опять снята с репертуара театра.
«Мастер и Маргарита» – самая любимая моя книга.
– за последние 7 лет я написал 16 вещей, и все они или не были поставлены в принципе, или шли мало, а потом были запрещены.
«Мастера и Маргариту» я читал только жене и друзьям. И их восхищенные лица остались в моей памяти. Когда сейчас болезнь доканывает меня, я их вспоминаю – и становится чуть легче, и даже писательская судьба моя не кажется уже такой плачевной.
Я написал этот роман для Люси. Она уложила его в шкаф, где лежат убитые мои пьесы. И надеюсь, будет вспоминать о нем, когда я умру, и ей станет не так горько. Узнает ли эта книга суд читателей, никому не известно, никто не в силах предсказать своего будущего. Конечно, мне бы хотелось, чтобы когда-нибудь сны Люси об издании этой книги стали бы реальностью…
– Люся, включи радио, – прошу я и уже заранее знаю ответ жены моей.
И я прав, прав!
– Мишенька, а давай не будем включать радио. Тебе сначала надо окрепнуть, а потом уже слушать новости о войне. Лучше отдохни.
Хорошо сказать – отдохни!
Оказывается, когда нет возможности ни читать, ни писать, отдыхать совершенно не получается.
Я хотел бы умирать иначе. Все-таки потеря зрения для меня – это самая мучительная кара. Отказали почки – но это бог с ними. Верните, верните мне мои глаза! Я заплачу за них и более сильными болями!
Не могу различить, с кем это разговаривает домработница. Должно быть, дверь в мою спальню плотно закрыта.
– Мишенька, я сейчас, – Люся выходит из комнаты, а я гадаю, кто там сейчас стоит в прихожей, кто пришел по мою душу.
По звуку шагов понимаю: Люся возвращается одна.
– Олеша приходил, – жена ложится на мою постель, прижимает к моему разгоряченному лбу приятно прохладную ладонь. – Я сказала Марфе, чтобы она его больше не пускала.
Олеша – пренеприятнейший тип, плохой писатель и мерзкий человечишка. Даже будучи здоровым, общаться с таким – то еще испытание. Что уж говорить о моем теперешнем состоянии, когда силы стремительно покидают меня?..
– А помнишь, мы пошли с Борисом Эрдманом поужинать в Жургаз? Там оказались все: и Олеша, и Шкваркин, и Менделевич, и мхатчики, и вообще знакомые физиономии. Все сидели и ели раков. Пьяный Олеша подозвал вдребезги пьяного некоего писателя Сергея Алымова знакомиться с тобой. Тот, произнеся невозможную ахинею, набросился на тебя с поцелуями. Ты его все отталкивал, а потом мы поднялись и ушли, не прощаясь.
– Да, Люсенька. А когда вернулись мы домой, я бросился в ванную и стал тереть губы одеколоном. Все боялся, не приключится ли со мной сифилиса… Люся, а что погода?
– Морозы, Миша. Страшные морозы, до минус тридцати. А завтра, говорят, и вообще за сорок будет! Сережа в школу не ходит. Марфу я как к Елисееву отправляю, лицо кремом жирно мажу, а иначе обморозится. Синичка к нам в окно билась, Марфа ее впустила. Посадили ее в елисеевскую корзину, ей там хорошо. Она пьет водичку и кушает пшено. Я назвала ее Моней…
Какое это облегчение, что Лена рядом. Не надо мне пьес, не надо мне книг, славы, читателей и зрителей.
Только Лену. И жизнь – и это все, все!
Если б знать раньше! Если бы предвидеть! Я бы смог, я бы научился не печалиться по поводу отказов театров. Я бы понял главное. И пожил бы тогда еще…
Конечно, неудача «Дон Кихота», написанного для вахтанговцев, заставила меня пролить много слез. Я в очередной раз почувствовал себя разгромленным и затравленным литератором; мысли мои все время устремлялись к одной мрачной теме о моем положении, и это было очень утомительно для окружающих. Вся эта история еще раз меня убедила, что ни одна моя строчка не пойдет ни в печать, ни на сцену. Мой «Дон Кихот» будет лежать у вахтанговцев, пока не сгниет, несмотря на то, что читка пьесы прошла с оглушительным успехом и пьеса снабжена разрешающей печатью реперткома. В своем плане они поставили спектакль в столь дальний угол, что со всей очевидностью ясно – он у них не пойдет. Иногда у меня получалось делать вид, что я ничуть не опечален, – но, думаю, выходило это у меня неважно, хотя Елена Сергеевна в свое время и убеждала меня в том, что я обладаю еще и актерским талантом.
апельсинах, стоит того, чтобы приличному человеку обходить этот так называемый театр стороной! Но ко мне зачастили оттуда гонцы.
– А помните, вы хотели написать пьесу о Сталине?
– А вы понимаете, какие изменения такая пьеса вызвала бы в вашей судьбе?
– Если пьеса будет удачной, вы сможете с Еленой Сергеевной переехать в другую квартиру, более просторную, четырехкомнатную…
Квартирный вопрос – я сам весьма и весьма слаб по этой части. Вспомнил, в каких хоромах жила Люся с Шиловским, и крепко задумался.
… Он был мне интересен, конечно, драматургически. Его судьба с конфликтами и перипетиями была создана для пьесы.
И все-таки работал над «Батумом» я со страхом, а не с вдохновением.
Пан или пропал – другого варианта в этой ситуации и быть не могло.
Я писал и читал пьесу Лене и в театре – и все были в полном восторге.
Едва только окончил я «Батум», меня стали убеждать, что надо писать продолжение, а может, и роман, и надо дальше собирать материалы про Сталина.
– Тбилиси, собрали чемоданы. Я радовался, что Люся моя наконец-то сможет отдохнуть под южным солнцем, что будем плавать мы не в грязной Москве-реке, а в чистой морской водичке.
Но мы успели доехать только до Тулы. Прямо в поезд принесли телеграмму: «Надобность в поездке отпала».
Мы все поняли. Все было кончено. Сталин, должно быть, прочитал пьесу, она ему не понравилась, никакого спектакля не будет, судьба моя туманна и малопривлекательна.
– Они не имеют права снимать тебя с поезда! Мы всем назло поедем в Батум! – бушевала Люся.
Но, конечно, продолжать поездку было бессмысленно, мы бы сошли с ума от неизвестности.
Мы ехали в Москву, одной рукой я прикрывал глаза от солнца, а другой сжимал Люсину ладонь.
Никаких мыслей в голове моей не было. Душа наполнилась страхом и безысходностью. Когда оказались мы в нашей квартире, меня стала бить дрожь, а еще вдруг почудилось, что дом наш пропах покойником.
Люся пыталась меня ободрить, но выглядела при этом такой испуганной, бедной птичкой, что от жалости к ней у меня сжималось сердце.
Конечно, с моей писательской судьбой все было кончено.
Фадеев отправил меня в санаторий в Барвиху. Прекрасное место, лечили меня там преимущественно овощной диетой. И, как ни странно, зрение стало восстанавливаться. Я даже смог написать самостоятельно друзьям пару оптимистичных писем, но потом меня свалил грипп, и зрение опять стало падать.
Почки болели все нестерпимее.
Я вспомнил, что точно так же умирал мой отец, – и понял, что выпал мне тяжелый крест повторить его судьбу.
Вообще, наверное, любая смерть – дело хлопотное, долгое и муторное. Кроме разве что смерти от огнестрельного оружия. Но я такового не имею, к сожалению.
– Если бы мы не уехали, если бы не эта дурацкая телеграмма – ты бы не расхворался, – плакала Люся, когда меня выписали из Барвихи домой умирать. – Зачем мы только собрались в этот проклятый Батум! Все случилось неожиданно, ты расстроился! Они сгубили тебя, сгубили! Ненавижу их всех!
Я успокаиваю жену. И люблю ее в эти последние дни так сильно, как, кажется, никогда не любил прежде…
* * *
«А ведь у него, похоже, нет семьи, – решила Наталия, рассмотрев тумбочку в кабинете Олега. На ней было выставлено много разной всячины: крохотная Эйфелева башня и египетская пирамида, пара игрушечных «Феррари» и ангелочек, работающий за компьютером. Вот только традиционных для таких мест фотографий в рамочках не наблюдалось. – Я думаю, он развелся недавно. Возможно, до сих пор переживает. Он слишком симпатичный для того, чтобы надолго оставаться в одиночестве. И он не гей – я чувствую, что на меня Олег иногда смотрит с очень даже конкретным мужским интересом. Уверена, долго такой мужчина без жены не пробудет. И, конечно, он прав, не бросаясь в новый роман как в омут. Для того чтобы зажили душевные раны, тоже надо время».
– Наверное, вы не женаты, – резюмировала Наталия свои размышления. – И вряд ли у вас есть дети.
Олег, улыбаясь, развел руками:
– Наталия, вы просто созданы для детективной работы! Все в точку, месяц как развелся! Жене надоело, что меня часто нет дома. А я устал объяснять, что в каждой профессии есть своя специфика и ненормированный рабочий день – это особенность работы частного детектива… Место моей помощницы по-прежнему вакантно, и если вы только захотите его занять, я буду счастлив, и…
– Я не захочу его занять, – Наталия отставила пустую чашку и улыбнулась. – И вы будете несчастны. Я бы лично не связывала свое счастье-несчастье с выбором другого человека. Но это дело вкуса. Кстати, о вкусе – по некоторым позициям он у вас очень даже ничего. Спасибо, чай был замечательный.
– Но почему?! Почему вы отказываетесь? Я уверен, что ваши доходы бы увеличились!
– Деньги – это важно, но это не главное. Конечно, если бы речь шла о выживании, пришлось бы что-то решать. Но так вопрос не стоит. И я безумно люблю свою профессию.
Наталия собиралась уже выпалить, что работа судебного медика – это не грязное копание в трупах, как думают обыватели, а, прежде всего, любопытное аналитически-интеллектуальное противостояние преступнику; и еще колоссальная ответственность. Заметит эксперт легкий след от инъекции на руке человека, якобы сбитого машиной, – и следствие пойдет по одному пути, не заметит – и все будет совсем иначе. Подобная нагрузка – это как постоянное балансирование на краю пропасти: и страшно, и адреналин зашкаливает. С такой работой больше ничто не сравнится, замену найти сложно. Да, судебная медицина принимает не всех. Порой, оказавшись в морге, врачи понимают, что не хотят изо дня в день соприкасаться со смертью. Но если только получается осознать, что через эту смерть на самом деле спасается много жизней, то искать другое занятие уже просто никакого желания не возникает.
отодвинул пустую чашку, включил компьютер и открыл базу МВД.
– Итак, некий Иван Павлович Воскресенский… Написавший монографию о талисманах Михаила Булгакова… А в общем и целом, похоже, на этого человека у нас ничего нет. Не судился, не привлекался, даже свидетелем по уголовным делам не проходил. Ого! – На лице Олега появилось разочарованное выражение. – С две тысячи десятого года постоянно проживает на территории Германии, в связи с чем поставил в известность свой ЖЭК и доверил племяннице проживать в своей квартире, расположенной на улице Клары Цеткин… Так, но если он живет в Германии – это еще не алиби. Ему ведь никто не мешает приехать в Россию. У меня есть одна замечательная интерполовская программка, позволяющая отслеживать въезд-выезд любого гражданина на территорию нашей страны. Итак, вводим: «Воскресенский Иван Павлович». И… обломись, моя малина… Увы, никаких данных о въезде в Россию в ближайшее время.
– Так вот почему Денис не видел лица этого ученого… – задумчиво протянула Наталия, любуясь ухоженным цветником прямо под окнами кабинета Олега. Видно было, что розы высаживал человек, прекрасно разбирающийся в оттенках сортов, поэтому нарастание интенсивности окраски шло постепенно, от бледно-розовой слева до интенсивно-бордовой справа. Такие переходы создавали впечатление катящейся волны роз. – Экстрасенсы мне рассказывали, что расстояние для них якобы не играет никакой роли, что они, настроившись, могут увидеть и человека в соседнем доме, и того, кто на другом континенте. С Денисом, похоже, все не так.
– А кто это – Денис? Он настоящий экстрасенс? – Олег вопросительно поднял брови. – Вы ничего о нем не рассказывали. Я решил, что вы сами эту фамилию, которую мы проверяли, из списка выбрали. И я бы ее выбрал. В конце концов, это один-единственный чувак из всего списка, кто написал работу о талисманах Булгакова. А у нас тут браслетка, как раз талисман, все сходится.
Наталия с досадой закусила губу.
Хотела не говорить – потому что предвидела вопросы и разъяснения, и опять пришлось бы рассказывать о проекте «Ясновидящие». А этот Олег – по нему видно – он же жуткий материалист, и попробуй еще объясни такому, что есть тонкий мир, и астральные тела, и энергетические потоки…
Слишком много слов.
Слишком мала вероятность быть понятой.
Те, кто уже готов к осознанию таких вещей, сами ищут ответы на подобные вопросы.
– свое и всему – свое время. Но просто разговаривать на такие темы лучше с людьми, которые сами настроены на эту волну, иначе просто напрасно потеряешь время.
– А я думал, вы мне доверяете! – Олег встал из-за стола, засунул руки в карманы джинсов и нервно заходил по кабинету. – Мне кажется, если вы с кем-то обсуждаете наше расследование, то было бы честно, по крайней мере, поставить меня в известность! Я считал вас своим другом! Вы откровенничаете неизвестно с кем! Это же вопрос элементарной безопасности. Вам дадут по голове – и как мне искать урода, если я понятия не имею, с кем вы мило воркуете о конфиденциальных сведениях!
«Тестостерон, – Наталия слабо улыбнулась, – мужской гормон, из-за которого в таких ситуациях мужики заводятся с пол-оборота. И я догадываюсь, что он дальше скажет. «Весь мир – враги, и друзья тоже оказались врагами, и я всем объявляю войну».
– Я думаю, что скоро познакомлю вас с Денисом. Вот у кого есть потребность помогать в раскрытии преступлений. И парень очень талантлив. Нет, он не может точно увидеть, кто преступник. Но все-таки даже его фрагментарная помощь очень ценна. Это он указал фамилию Воскресенского. И сказал, что этот человек, по его мнению, может быть причастен. Но это не значит, что Воскресенский – действительно убийца или сообщник Власюка. Он мог иметь намерения, но не осуществить их. Или он мог убить человека, но это не имеет никакого отношения к нашему делу; допустим, речь идет о ДТП со смертельным исходом. Просто энергетический фон, энергетический уровень этого человека чем-то отличался от других имен списка. И Денис на это среагировал! Точно так же, приблизительно, он очертил район за Сергиевым Посадом, где может находиться Власюк. Но опять-таки – не факт, что он там сидит и нас дожидается. Возможно, информация была актуальна на момент предсказания. Возможно, Власюк провел в том месте много времени в прошлом, и там остался сильный энергетический след. Если честно, то я сама во всех этих вопросах разбираюсь очень слабо. Просто Денис сказал мне, что он видит район города Сергиева Посада, – вот и все.
– Сергиева Посада? Поселок возле Сергиева Посада! Да там же был дом его матери! Но Власюк его продал!
– тогда родственники могут якобы продать человеку машину, но продолжать ею пользоваться. Даже простую шенгенскую визу охотнее дают, когда у человека есть какая-то собственность. И мало ли как еще мог сложиться этот пасьянс…
– Я думала, вам будет интересно составить мне компанию. Меня смена собственника совершенно не смутила, я бы съездила, разыскала тот дом, с соседями бы пообщалась. Но если вам неинтересно, – Наталия встала со стула и расправила затекшие плечи, – то я сама справлюсь.
– Эй, подождите, – подхватив со стола ключи от машины, Олег вскочил. – С чего это вы взяли, что я отказываюсь? Нет! Поедем на моем автомобиле? Какой смысл две тачки гонять! Я уже знаю – вы у нас человек стремительный, не успеешь оглянуться – уже убежала. Причем прямиком в логово злодея!
Наталия вздохнула:
– Сидящий в СИЗО сын, оказывается, здорово придает ускорение…
По его мнению выходило, что сначала нужно как следует осмотреть здание, проанализировать возможные выходы из него. Потом опросить соседей, сделать вид, что дом интересует их как потенциальных покупателей. Далее следовало дождаться темноты и только тогда, будучи максимально осторожными, попасть в помещение.
Но жизнь внесла в эти планы свои коррективы.
Дом матери Власюка оказался прокопченным деревянным срубом, расположенным вдалеке от остальных строений поселка. Упавший забор делал проход к дому максимально простой задачей.
О дополнительных выходах из домика можно было совершенно не беспокоиться.
Его тело висело на люстре, хорошо различимое через давно немытое окно…
* * *
Дверь в дом оказалась незапертой.
Олег просто нажал на ржавую ручку, она поддалась, с противным скрипом приоткрылась.
Незаметным движением частный детектив извлек из кобуры под пиджаком пистолет, толкнул трухлявую дверную доску, вошел внутрь. И закашлялся от затхлого воздуха, воняющего гнилью, плесенью и калом.
– Канализацию где-то прорвало, – Олег шмыгнул носом и, осмотрев комнату, отлично просматриваемую через символическую прихожую, присвистнул. – Надо же, какая конструкция, веревку за батарею зацепил. Наверное, боялся, что люстра тяжести тела не выдержит.
– Ну, он неоригинален в плане использования батареи, так многие самоубийцы крепеж делают. Канализация, я так полагаю, в подобных «виллах» на улице, и в деревянном туалете вряд ли что-то прорвет, – Наталия сделала пару шагов вперед и оказалась рядом с Олегом. – Просто при повешении происходят мочеиспускание, семяизвержение и дефекация, вот и воняет тут. Я думаю, если бы глупые девы, планирующие самоубийство, об этом знали, то вряд ли бы лезли в петлю. Помирать в собственном дерьме совсем неромантично! Да еще это синее лицо и торчащий изо рта язык – бр-р, гадость!
– Мне не приходилось никогда выезжать на такие трупы. Да уж, соглашусь – выглядит повешение мерзко. То есть правильно ли я понял – то, что Власюк обгадился, доказывает, что он сам в петлю полез? Это действительно самоубийство? – в голосе Олега явственно слышался скептицизм.
Наталия приблизилась к висящему телу, осмотрела одежду, потом внимательно, с разных точек, оглядела руки трупа. Они были совершенно чистыми, без царапин и ссадин, всегда остающихся, если жертва сопротивляется. Шея, за исключением следа странгуляционной борозды, была чистой – это исключило вероятность предварительного удушения. Следов от инъекций на венах рук, свидетельствующих, например, о введении сильного снотворного с целью последующего повешения для имитации самоубийства, тоже не наблюдалось.
Конечно, окончательные выводы можно будет делать только после вскрытия и получения данных гистологии. Но пока, на первый взгляд, нет никаких оснований сомневаться в самоубийстве Власюка. Вот только зачем он это сделал?.. Нападать, убегать, прятаться – и вдруг покончить с собой? В этом нет логики!
– Мне тоже не верится, что Власюк покончил с собой. Хотя пока придраться совершенно не к чему, я не нахожу ни малейшего аргумента в пользу убийства, – прошептала Наталия, вздрагивая. Рядом со столом, стоящим у стены в дальнем углу комнаты, вдруг оказался Власюк, точная копия того, что висел в петле. Держась левой рукой за шею, правой он показывал на стол, где белело какое-то пятно.
«Что там? – подумала Наталия, замирая. – Вы можете говорить со мной мысленно. Просто думайте – и я услышу…»
Сейчас Власюк ответит на все ее вопросы! В конце концов, может, хоть так получится выяснить, почему этот человек поступал настолько странно и чего именно он добивался?..
«Нет, я не могу быть неживым. Не могу… Конечно, я живой…»
«Сергей, успокойтесь, пожалуйста!»
«Это же не я вишу в петле! Не я!»
«Успокойтесь!»
«Ангелина… Ангелина, любовь моя! Я не могу тебя оставлять. Я не хочу с тобой расставаться! Я готов сделать для тебя все, и…»
«Блин, да что же все эти мертвые такие нервные и неразговорчивые!» – Наталия чувствовала, что начинает заводиться и просто не может контролировать свои мысли.
Лицо Власюка исказилось от отчаяния: «А кто здесь мертвый?..»
Наталия закусила губу.
Ей нужно было все-таки попытаться использовать этот шанс с большей пользой, надо было контролировать свои эмоции.
Да еще и эти, так некстати нахлынувшие воспоминания…
И не хочешь возвращаться в прошлое, гонишь прочь воспоминания о том, когда она, как и призрак Власюка, вышла из физического тела и чуть с ума не сошла, – то состояние все равно надвигается с неумолимостью лавины.
– очень сложно определять временные периоды, время есть только в физическом мире) выхода из тела ужасны.
Ничего не понятно: почему близкие тебя не видят, не слышат; почему твое тело лежит так близко, а вернуться в него невозможно; почему пространство, материя, время – да буквально все оказывается совершенно иным?..
«Надеюсь, астральное тело Власюка скоро вернется, он адаптируется к своему новому состоянию и с ним можно будет пообщаться, – подумала Наталия, подходя к столу. – Ага, лист бумаги. Предсмертная записка?.. Жаль, нельзя ее прочитать прямо сейчас, не дожидаясь приезда криминалиста…»
Она повернулась к Олегу, собираясь попросить, чтобы он вызвал оперативно-следственную группу, но обращаться с просьбами уже не было необходимости.
В ту же секунду прижимавший к уху трубку частный детектив заговорил:
– Алло, полиция? Мы обнаружили труп повесившегося мужчины, поселок возле Сергиева Посада…
* * *
«Я, Сергей Власюк, пишу это письмо для того, чтобы сказать – мой уход из жизни является совершенно добровольным. Я совершил убийство Тимофея Козлова и Инны Никитиной. Я подбросил улики в машину Дмитрия Писаренко. Также я нанес удары по голове Наталии Писаренко, которая, чтобы скрыться от моего возмездия, превратилась в мужчину и испугала меня. Браслетка Михаила Булгакова – код и ключ. Я знаю цифры и иду к тебе, Ангелина. Мастер-Маргарита, Маргарита-Мастер, отныне и присно и вовеки веков, аминь. Свершилось, свершилось, свершилось!»
Наталия закрыла блокнот, куда она переписала текст предсмертной записки Власюка, и вздохнула.
Этот психопатический поток сознания, похоже, свидетельствует о явных проблемах автора с головой. Но он же ничего не объясняет! Где находится талисман Михаила Булгакова? Почему Власюк убил Инну? Как так вышло, что он решил подставить именно Димку; где они пересеклись? Следил ли он за Леней? Наверное, следил. Муж оказался в приюте случайно, он максимум раз в полгода помогает там вот в таких чрезвычайных ситуациях. Тогда почему появилась эта фраза о превращении в мужчину? Бред, бред…
– А вот я помню, у меня был случай самоубийства через повешение, когда человек сам себе руки связал. Прикинь, на кистях веревка – правда, не тугая. Наверное, боялся, что рефлекторно попытается петлю сдернуть. Сначала, конечно, следак решил – убийство. Но потом оказалось, что парень сайты о суициде просматривал. Готовился к такому ответственному мероприятию. И там реально самоубийцам рекомендуют самим руки себе связывать.
– А у меня наоборот – ну типичная картина самоубийства, все чистенько, не подкопаешься. А потом на вскрытии смотрю: в сердце – кровяные сгустки. Бабулька, видать, слабенькая была, сопротивляться особо не могла. Ее внучок в петлю совал, придушивал – потом доставал, все пытал, где гробовые. И такой, знаете ли, аккуратный урод – странгуляционная борозда одна на шее, четкая-пречеткая…
По разговорам коллег-судмедэкспертов Наталия поняла: труп Власюка санитар уже привез, положил на секционный стол, и эксперты, занимаясь своей работой, все равно комментируют самоубийство. Не каждый день их коллега находит тело человека, который еще к тому же и признается в том, что подставил ее сына! Для морга вся эта ситуация – не рядовое событие. О нем судачат и будут обсуждать еще долго. Напрямую в ее присутствии сплетничать стыдно. Так они якобы просто о самоубийствах через повешение и убийствах, маскируемых под самоубийство, языками чешут.
Труп Власюка Валера расписал на эксперта Вадима Зорина, и Наталию это очень обрадовало.
У Вадика глаз-алмаз, если только будет хоть какая-то зацепка, свидетельствующая об убийстве, Вадим ее заметит.
– На трупе надеты футболка, брюки, трусы, носки, ботинки. Труп мужчины правильного телосложения, удовлетворительного питания. Длина трупа сто восемьдесят семь сантиметров, кожные покровы – бледные, – задиктовал Вадим данные наружного исследования трупа медрегистратору Любочке.
«Волосистая часть головы без повреждений, – оглядывая лежащий на столе труп, мысленно продолжила Наталия. – На шее в верхней трети одиночная незамкнутая странгуляционная борозда, восходящая к левой ушной раковине. Других повреждений на шее нет».
После извлечения органокомплекса у Наталии исчезла последняя надежда на то, что Власюка убили.
Вадик обнаружил очаговую острую эмфизему и отек легких, пятнистые субплевральные кровоизлияния, полнокровие внутренних органов и жидкое состояние крови – типичные признаки асфиксии от сдавления шеи петлей, и никакого постороннего вмешательства. «Ну и ладно, – Наталия, пользуясь тем, что любопытные коллеги наконец решили поработать и разбрелись к своим секционным столам, приблизилась к трупу вплотную. – Да, я сомневаюсь в самоубийстве Власюка. Я не вижу логики в его действиях. Но он же псих! Не то чтобы я очень уж нормальна. Но, надеюсь, до явной шизофрении и психопатии дело еще не дошло. В любом случае, теперь Семенов обязан выпустить Димку. Формально у него есть признание Власюка. И то, что к ответственности его нельзя привлечь в связи с гибелью, никак на Димкину судьбу не влияет. Мой сын скоро будет на свободе!»
– Погоди, Вадим, глянь сюда, – Наталия указала пальцем на едва заметную царапинку на внутренней части бедра. – Поверни другую ногу, я без перчаток. Нет, тут больше нет никаких царапин. А на той ноге – похоже на след от ногтей.
– Похоже, – кивнул Вадим. – Но только вот царапина совсем крохотная. Я бы не сказал, что это след сопротивления. Скорее похоже – зачесалась у человека нога, и он удовлетворил это стремление. Только вот царапина небольшая, острая. Мужские ногти такие следы не оставляют. И на женские ногти непохоже. Что, у девушки один только ноготь острый? Нет, и царапин было бы несколько. А может, у него кошка? Прыгнула ему на колени, царапнула. Кошачья лапа вполне может одиночный след оставить… Слушай, дорогая, а вообще я тебя не понимаю. Тебе же выгодно, чтобы версия о самоубийстве подтвердилась. У следака ясная картина произошедшего появится, все ниточки свяжутся. Он закроет уголовное дело в связи с невозможностью привлечь Власюка к ответственности. Твой сын выйдет из СИЗО. Мать, так че ты паришься и себе проблемы ищешь?
– и вся эта история останется в прошлом.
Но только получится ли быть счастливой, когда совесть неспокойна? Кто-то сможет, но вот именно она – вряд ли…
* * *
Каждый раз, когда Наталия попадала в кабинет судебного психиатра Петра Новицкого, она невольно думала о том, как бы сложилась ее судьба, если бы она вышла замуж за Петю.
Все они учились на одном курсе: Наталия, Леня, Петя. Парней на курсе было мало, и от недостатка женского внимания они не страдали. Но Наталию больше интересовали книги, а не кавалеры – и мальчишек это интриговало. Они ухаживали за ней оба – и Леня, и Петя. Дарили цветы, приглашали в кино. И Петя сначала нравился Наталии больше. В нем чувствовался аристократизм, нервная болезненная хрупкость, казавшаяся романтичной и загадочной. Но он был нерешительным, застенчивым. Все время переживал, действительно ли нравится самой яркой и красивой девушке на курсе. А Леня не сомневался – он действовал, шел к своей цели как танк. И в итоге Наталия, оценившая множество энергичных необычных действий, выбрала Леню. Любовь к будущему мужу накрыла ее с головой, и жизнь сложилась так, что жалеть о сделанном выборе никогда не приходилось. Но и забыть о том, что если бы был вытянут другой билет, то вся судьба выглядела бы иначе, Наталия не могла. Ей было очень любопытно, как сложилась бы ее жизнь с Петром.
«И вообще жаль, что при принятии какого-то решения нельзя быстро просмотреть будущие варианты, – думала Наталия, рассматривая красивое лицо Петра, с годами, пожалуй, становящееся все более и более привлекательным. – Пора уже ученым придумать какую-то такую программу. Вводишь параметры – и узнаешь, чем дело закончится, и…»
– О чем ты думаешь, Рыжая? – Петр обаятельно улыбнулся. – У тебя сейчас такое загадочное выражение лица.
Наталия ловким незаметным движением поправила короткое платье и честно призналась:
– Я думала о том, стал бы ты хорошим мужем для меня?
– Ох, не знаю, – Петр бросил на Наталию взгляд, полный обожания. – Ты же такая была в институте – королева. У меня от твоей красоты все мысли из головы испарялись. Я не знал, как себя с тобой вести, как говорить.
– Ага, не было у тебя счастья, это я заметила. И поэтому пошел ты в психиатры – чтобы помогать тем, кому еще хуже, чем тебе.
– Тогда как можно объяснить твой интерес к танатологии? Если все врачи на самом деле лечат собственные болезни, то в чем тогда твоя проблема? Неосознанное стремление к смерти? Хочешь поговорить об этом?
Наталия рассмеялась:
– Петь, давай в другой раз. Ты лучше скажи, зачем ты просил, чтобы я приехала? Я письмо Власюка тебе по мейлу послала, оно совсем коротенькое. И по телефону можно было сказать, что ты по поводу всего этого думаешь!
Петр, пододвигая к Наталии тяжелые папки, вздохнул:
– Рыжая, ты не меняешься. Все тебе надо побыстрее! Конечно, я мог бы тебе и по мобильнику в двух словах все объяснить. Но в психиатрии все не так уж и просто. Давай, открывай папку. У меня там письма больных, страдающих шизофренией. Почитай немого, потом обсудим…
Пациент, оказывается, слал Петьке послания по факсу, причем на бланке было указано ни больше ни меньше: «Императорский дом Романовых, старший внук Петренко Кирилл»!
«Объявляю себя Великим Князем России и принимаю права Императора. Издаю указ № 1, в соответствии с которым поручаю МВД РФ восстановить права народа и личные, утраченные вооруженным переворотом 1917 года. Кроме того, приказываю возобновить дело по измене Родине немецкого шпиона Владимира Ленина. Присягу на верность народу и мне (Великому Князю России) для министра МВД назначаю на 16 ноября 2012 года, поручаю информировать об этом все посольства и народы».
Следующее письмо тоже было написано «наследником дома Романовых» – правда, уже другим, неким гражданином Владимиром Потапенко. Похоже, среди душевнобольных сейчас явно модно иметь отношение к императорской фамилии…
«Я являюсь прямым наследником состояния дома Романовых, находящегося на хранении в банках Лондона, – говорилось в письме. – До недавнего времени я не имел нужды в средствах, и потому не торопился вступать в права наследования. 22.05.2010 я обратился в посольство Великобритании, однако в выдаче визы мне отказали. Мне известно, по законам Великобритании, не востребованное в течение определенного времени наследство переходит в собственность Королевы Великобритании. Таким образом, моя тетя, Королева Елизавета, из корыстных побуждений получения выморочного наследства, не только не ищет родственников, а прямо отказывает в визе въезда в Великобританию. В контексте истории родной и приемной семьи, в 4 поколениях, это «Геноцид» по социальному признаку «Собственник». Производство прошу соединить с фактом «Клеветы» ВВС. В декабре 2006 года на официальном сайте ВВС была опубликована история возникновения Интернета, связанная с фактом применения электронного адреса привязки документов в одной сети межконтинентальным трафиком США – Европа. Привязка электронного адреса документов не является патентным продуктом, а трафик одной международной сети не есть пространство открытой архитектуры содружества многих сетей сообщества, основанного на применении протокола 375 «Партнерство международных сетей». Данный материал был письменно опровергнут мной Указом № 856466386920–0460 от 22.08.2012 года. Призываю все заинтересованные ведомства способствовать решению этого вопроса. В противном случае действия будут признаны умышленными и подлежат покаранию путем традиционной русской казни «Посажение на кол». Готовьте себе кол диаметром 12 сантиметров и длиной 150 сантиметров. Советую кол отшлифовать для сокращения времени наступления смертной казни. Считается, что смерть наступает при разрушении печени человека. Предшествующее время проходит в жутких мучениях. Молитесь, но закон неотвратим…»
«тетке Королеве Великобритании» и подробностях посажения на кол.
«В принципе, мне уже когда-то приходилось читать подобные эпистолярные шедевры, – она приложила пальцы к вискам, помассировала кожу. – И я помню этот эффект – читаешь текст, и вроде бы в нем все понятно и логично. Но потом мозг начинает в трубочку сворачиваться, и хочется остановиться, и на какой-то момент даже страшно становится, что ситуация вышла из-под контроля… Молодец Петр, что заставил меня приехать! Тут не надо быть ни психиатром, ни филологом, чтобы понять очевидное – текст Власюка очень отличается от посланий, написанных настоящими шизофрениками. Возможно, Власюк пытался имитировать их манеру письма. Возможно, его заставили это сделать, написать предсмертную записку.
Впрочем, по самоубийству вопросы все еще остаются.
Но вот с диагнозом Власюка все яснее ясного – он не был шизофреником. Может, хотел им казаться, маскируя истинную причину самоубийства? Может быть. Но он явно был психически здоров…»
– Ну что ж, я вижу, ты все поняла, – Петр забрал у Наталии папку, положил перед ней шоколадку. – Чай будешь?
– Не откажусь!
– Никакой Власюк не шизофреник. Больные шизофренией мыслят и пишут совершенно иначе. Кстати, авторы этих писем в настоящий момент находятся на свободе. Хотя за добропорядочность одного из них я бы не поручился, прогнозирую у него вспышки агрессии в период обострения заболевания. Но у нас сейчас к душевнобольным относятся более чем лояльно, с целью предупредить совершение преступления их не изолируют. – Петр встал со стула, подошел к тумбочке, на которой стояли кулер и электрический чайник. – А что касается диагноза твоего Власюка, то я, наверное, тут тебе Америку не открою. Раньше психиатрия использовалась как способ борьбы с инакомыслием. Тебя иногда начальник вынуждает дать нужное заключение, а меня – поставить диагноз здоровому человеку.
– Что, до сих пор? До сих пор у вас могут «выбивать» несуществующий диагноз?
Петр кивнул.
– Конечно, сейчас это происходит намного реже, никакого сравнения с советским временем. Разумеется, стараешься не допустить таких ситуаций. Косишь под дурачка, филонишь. А кому хочется такой грех на душу брать? Сейчас в основном наследнички суетятся, стараются все обтяпать так, чтобы богатый родственник был признан недееспособным. И кто-то по теории чисел рано или поздно находит выход на руководство психиатров, и те пытаются на нас давить. Я стараюсь выкручиваться. Но у того врача, который ставил диагноз Власюку, наверное, соскочить не получилось. Дело то давнее. Недотерпел Власюк до перестройки, распространял самиздатовские романы Булгакова, попал под раздачу. Я уточнял – Власюк находился на лечении в больнице. Ему кололи препараты, после которых психика и здоровье человека уже никогда не восстановятся, не будут прежними. Из психушки все выходят немного «с приветом». Но я уверен: Власюк не страдал параноидальной шизофренией, которую ему ставили двадцать пять лет назад. При таком диагнозе он бы не мог работать, вести нормальную социализированную жизнь. Власюк спокойно выходил из дома на работу, не прятался от врагов под одеялом, не был неряшлив… И этот человек водил автомобиль, любил…
– Петя, я поняла. Он не псих. И, скорее всего, он – не убийца. Он – жертва, на которую в очередной раз убийца пытается перевести стрелки…
Выходя из кабинета Петра, Наталия вдруг вспомнила предсказание Дениса о том, что Власюку угрожает гибель, его могут задушить.
– Получается, то предсказание исполнилось?! – удивленно воскликнула она.
– Конечно, исполнилось, – согласился проходивший мимо санитар. – Все предсказания исполняются…
Наталия озадаченно посмотрела ему вслед.
– психические заболевания тоже в какой-то степени заразны. Но за Петькой, слава богу, сегодня никаких странностей замечено не было.
А вот о среднем медицинском звене этого не скажешь.
Некоторым санитарам поменять работу бы не помешало, крыша едет конкретно. Наобщаются, наверное, с «наследниками Романовых» и не всегда могут отличить шизофреников от посетителей больницы…
* * *
Телефон звонил не умолкая. Сначала Наталия не могла понять, почему привычная латиноамериканская мелодия, всегда доставлявшая удовольствие, сейчас так раздражает ее. Но потом, открыв глаза и скользнув сонным взглядом по спальне, она быстро нашла ответ на этот вопрос. Висевшие на противоположной стене часы, стрелки которых светились в полумраке зеленоватым светом, показывали всего половину четвертого утра.
«Дима? Леня? Что-то случилось?» – заметались встревоженные мысли.
Она явственно почувствовала грязноватую, вялую, прокуренно-алкогольную энергию следователя Семенова, врывающуюся в ее собственное энергетическое пространство через мобильный телефон.
– А вы какими духами пользуетесь? – не здороваясь, поинтересовался Алексей Георгиевич. Извиниться за слишком ранний звонок он тоже не посчитал нужным.
– Что-то вам в нерабочее время не спится, – Наталия подложила под спину подушку и отбросила с лица медно-рыжее море локонов. – Вы случайно не заболели?
– Случайно нет. К вашему сожалению, наверное, – пробурчал Семенов. – Поболеешь тут, когда покой нам только снится. Вчера было совещание у шефа, тот подвалил по полной программе. Потребовал ускорить работу по делу, разорался из-за нового трупа. А мне сейчас как раз позвонили из Сергиева Посада. Им там, наверное, тоже подвалили, так они повторный осмотр места происшествия делали. Нашли флакончик духов, «Шанель-мамзель» какая-то. Отпечатки нечеткие, смазанные. Не ваш? Вас же хлебом не корми – дай очередной труп обнаружить. Наверное, увлеклись, парфюмчик обронили?
– Ну, во‑первых, не «Шанель-мамзель», – Наталия попыталась скопировать небрежно-презрительную интонацию Семенова. – А «Коко Мадемуазель» от Шанель.
– Ваши, значит?.. – в голосе Семенова послышалось разочарование.
– А вот это – во‑вторых. У Шанель гениальный парфюм, но я им не пользуюсь. Слишком много женщин его обожают, а запах для меня – дело интимное. Мне просто некомфортно пахнуть так же, как каждая третья женщина в толпе. Я пользуюсь лимитированной парфюмерией. Названия марок вам ничего не скажут.
– Значит, не ваши духи, – похоже было, что Семенов приободрился. – Значит, шерше ля фам, как говорится. А ведь это ниточка! Среди дамочек того поселка, поди, «Шанелью» не балуются.
– Мне кажется, я даже могу вам помочь и сказать, где именно надо «шерше», – выждав секундную паузу, Наталия закончила: – Именно этими духами пользуется Ангелина Павловская. Я несколько раз с ней встречалась – и всегда от нее пахло только «Коко Мадемуазель». И еще один момент. Я присутствовала на вскрытии трупа Власюка. У этого самоубийцы странная царапина на внутренней части бедра. Вообще обычно в этой области остаются следы, которые свидетельствуют о борьбе. Царапина тонкая – женские ногти такие оставляют. Но я не смогла понять, почему царапина там только одна…
– Может, на Павловской были перчатки и одна прорвалась? С отпечатками в том доме негусто. Но все-таки странно – как могла хлипкая баба заставить здорового мужика в петлю полезть? Да еще и прощальную записку написать?
Наталия пожала плечами:
– Власюк казался настолько влюбленным, что мог, наверное, любое желание своей пассии исполнить. Ангелине не надо было утруждаться, запихивая его в петлю. Ей стоило об этом просто попросить – и Власюк бы задорно и радостно побежал вешаться. Но вы мне лучше скажите, когда сына моего отпустите? Дима ни в чем не виноват!
– При первой же возможности! Как только – так сразу! На свободу – с чистой совестью!
И, не прощаясь, следователь повесил трубку.
– Вот урод! – сказала Наталия протяжным гудкам и выскользнула из постели.
После разговора с Семеновым стало понятно: больше заснуть не получится. Значит, можно заняться чем-нибудь общественно полезным: приготовить еду для мужа, сварить собакам каши с говядиной.
Лайма, Бося и Дина появлению хозяйки обрадовались, как щенки, – завиляли хвостами, стали прыгать, ревниво отталкивать друг друга.
Лайма принесла на кухню свой мячик, бросила его у ног Наталии и ткнулась в колено холодным влажным носом. В глазах собаченции явно читалось: «Ну же, хозяйка, давай поиграем, раз ты все равно не спишь!»
– Не сейчас, милая, – Наталия потрепала Лайму по холке, а потом, спохватившись, погладила и Дину с Босяком. Друг к другу собаки ревновали ужасно. – Мне нужно кое о чем подумать…
В принципе, она довольно высокая. И при внезапном нанесении ударов ножом она запросто могла бы зарезать и Тима, и Инну. Может, они с Власюком были сообщниками? И у Власюка сдали нервы, и он не выдержал, в петлю полез? Или – как это ни дико звучит – Ангелина попросила его взять все на себя, признаться в совершении преступлений и покончить с собой? Если бы Власюк просто давал показания следователю, он бы прокололся на первом же следственном эксперименте. А так – человек мертв, какой с него спрос?..
Она еле дождалась восьми часов утра, чтобы набрать номер Олега.
К ее огромному облегчению (время-то, в принципе, уже относительно нераннее, день рабочий – но мало ли у кого какие привычки), голос частного детектива звучал бодро.
– Отличная идея, Наталия! – прокомментировал Олег ее предложение проверить алиби Павловской в те временные промежутки, когда предположительно были совершены убийства Тима Козлова и Инны Никитиной, а также самоубийство Власюка. – Мне за вами заехать или встретимся уже на Лубянке?
Наверное, ей все-таки лучше взять верного «тушкана». Надо обязательно съездить к Лене в больницу, потом навестить следователя Семенова и закатить ему очередной скандал. А почему он не выпускает Диму? Да еще и ерничает по этому поводу!
– Я возьму свою машину, потому что… – пробормотала Наталия и умолкла, обдумывая внезапно появившуюся идею.
Следователь сказал – во дворе дома Власюка нашли флакон духов.
– и потом отправиться в магазин и прикупить аналогичный? Выбрызгать из него столько же, сколько отсутствует во флаконе, найденном в поселке, – если какая-то часть парфюма отсутствует у «оригинала»», разумеется. А потом сказать Павловской, что на этом флаконе обнаружили ее отпечатки, а сам флакон валялся рядом с телом?
Но если человек невиновен, то по его реакции будет понятно, что он искренне возмущен несправедливыми обвинениями.
А если виноват, то это уже все другое: мимика, комментарии, действия…
подстроить провокацию с флаконом, совершенно идентичным найденному! И по реакции Павловской понять, действительно ли она замешана во всех этих преступлениях…
Набрав в легкие побольше воздуха, Наталия озвучила Олегу свой сомнительный план. И завершила монолог следующим предложением:
– К Павловской с духами я пойду одна. У вас есть что-то вроде незаметного микрофона, который можно прикрепить к моей одежде? Вдруг она начнет меня убивать и у меня не получится с ней справиться? Я хочу быть уверена, что вы быстро придете мне на помощь.
– Микрофона нет, но есть такой маленький брелок вроде тревожной кнопки, – деловитым тоном сообщил Олег. – Вам нужно просто на него нажать, и я через минуту буду рядом.
– Минуты достаточно для того, чтобы прирезать, – по плечам Наталии пробежала волна дрожи. – А вдруг эта Павловская и правда убийца? Натренировалась на Тиме и Инне, и как чикнет меня ножичком. С микрофоном мне было бы спокойнее.
– Подобные микрофоны только в кино используются. Но даже если бы у меня имелся такой гаджет – это никак не помешало бы преступнице реализовать свой план. Наоборот, мне кажется, брелок – это надежнее, у вас будет возможность подать сигнал. А не ждать, пойму я или нет по разговору, что вам угрожает опасность. И вообще, вся техника – это очень хорошо только в том случае, если к ней прилагается везение.
– Будем надеяться, что с везением у меня все в порядке.
– На самом деле, не такая уж я и смелая. Мне здорово страшно. Только это будет нашей тайной. Договорились?
Лайма, Босяк и Дина с важным видом завиляли хвостами. По их серьезным мордам было видно: они прекрасно поняли, о чем речь, и готовы хранить тайну своей любимой хозяйки…
Примечания
13. Цитируется по книге Алексея Варламова «Михаил Булгаков» из серии «ЖЗЛ», Берлиоза в первых редакциях романа звали Владимиром Мироновичем, он был редактором журнала «Богоборец».
15. М. Булгаков, Мастер и Маргарита.